От вздохов пламенных моих и сад и дом озарены,

Покои спящего дворца, как будто днем, озарены.

Зачем светильник зажигать, когда глазам дано сиять,-

Ведь даже розы на лугу любви огнем озарены.

Струись, пурпурный ток вина! Пусть ночь беззвездная темна –

Мерцанием заздравных чар сердца кругом озарены.

Махфи, так здесь заведено: сияет солнце всем одно.

Лик мудреца, лицо глупца одним лучом озарены.

Неуловимый аромат от роз струится ночью этой.

И я увидела в мечтах твои ресницы ночью этой.

Я стала плакать горько, чтоб все бурный поглотил потоп,

Но не смогла печаль моя до дна излиться ночью этой.

О, как гремели соловьи весь день в прибежище любви.

В саду разлуки я опять должна молиться ночью этой.

Я вслед тебе хочу брести, сжимая прах дорог в горсти.

Но где тебя мне обрести? Лишь пыль клубится ночью этой.

Одним желанием жива, Махфи твердит в бреду слова:

«Зачем так вышло, что пришлось нам разлучиться ночью этой?»

Что значит жизнь? Среди цветов в беседке благовонной жить?

В очарованье день за днем довольной и влюбленной жить?

Или покрыть свои черты хламидой мрачной нищеты,

Уйдя, как Хызр, от суеты, в пустыне отдаленной жить?

Не всем такая честь дана. Не телом, духом я сильна,

От крови сердца я пьяна, здесь легче опьяненной жить.

Постыл мне пышный вид дворца и ложь наемного льстеца,

Здесь надо мысли мудреца под спудом схороненной жить.

Весна души, ты отцвела, мгла небосвод заволокла,

Я тесный ворот порвала, доколе мне плененной жить?

Невыносим разлуки ход, он, как зиндана мрачный свод,

Как Нух, я средь соленых вод должна не потопленной жить.

Махфи, развился локон твой, нарушен прежних мыслей строй,

Доколь с истерзанной душой страданьем умудренной жить?

Ты страдающих влюбленных отличишь легко всегда,

Так от взора звездочета не укроется звезда.

Глубь познания мечтает книгочей из книг извлечь,

Только высшую премудрость не познает никогда.

Благоденствия лишилась ради страсти Зулейха,

Знай, любовь не торг базарный, где торгуют без стыда.

Тот, кто вздумал над влюбленной, розоликой, подшутить,

Опасается возмездья, словно Страшного суда.

У сраженного любовью нет ни шрамов, ни рубцов -

Злые стрелы убивают без кровавого следа.

Кто скорбит, пускай забудет про целительный покой,

На лице печать страданья – так тропа любви крута!

Кровью сердца и слезами ты наполни свой бокал,

Опьянение такое и несчастье и беда.

Соловьи в садах печали изнывают от тоски,

Запах крови источают розы, рдея, как руда.

Веры древние законы покарать хотят Махфи,

Колокольчика иного чистый звон дошел сюда.

Летя на пламенный огонь, я бабочкой в огне сгорела.

Меня разлука извела – свечою я в окне сгорела.

На пир свиданья я пришла и чащу скорби испила,

Вино вскипело на устах, и сердце в том вине сгорело.

И что не слыхано нигде, в слезах, в соленой, злой воде,

Сгорели глаз моих зрачки, жизнь, что цвела на дне, сгорела.

Мой соловей, с тобой вдвоем мы в сад надежд не попадем,

Лети, мой друг, своим путем – ведь роза по весне сгорела.

Когда же сделалось темно, огнем заискрилось вино,-

Махфи, тебя сожгло оно, ты по своей вине сгорела.

Я только идолам молюсь, ислам мне незнаком.

Я завиток твоих волос храню от всех тайком.

Ты, разум, не кори меня, позором не стращай,-

Любовью я опьянена, и все мне нипочем.

Но это все одни мечты – нет друга у меня.

И равнодушия стена вздымается кругом.

Друзья, ровесники мои, где ваша доброта?

Я сострадания ищу – нет жалости ни в ком.

К чему искать ее у тех, живущих средь утех?

Они сочтут за тяжкий грех заботу о больном.

«Зачем рыдаешь, соловей? – смеется ветерок.-

Напрасно изнываешь ты один в краю глухом».

В скирде страданья скорбь моя – ячменное зерно,

Была я вскормлена бедой, как в детстве молоком.

Ты ждешь свидания, Махфи? С разлукой примирись,-

Нет роз без ранящих шипов в неверном мире сем.

Аллах мой! Этот светлый луч не ты ли нам послал?

Он ослепил мои глаза, он болью сердца стал.

Кто он с божественным челом из сада красоты,

В короне падишаха он сверкает, словно лал.

Вокруг него круженье лиц, сплетенье небылиц.

С холодным безразличьем он всем россказням внимал.

Он на меня взглянул в упор, явил участья взор,

Кто друг его и недруг кто – никто мне не сказал.

Его увидя, соловей сперва, смутясь, умолк

И, очарованный навек, защелкал, засвистал.

На чьем пиру он званый гость, кому познать пришлось

Тот жар, которым мотыльку он крылья обжигал?

Дом, где надеждой я жила, разрушен был дотла.

Он снисходительно спросил: «Кто жил здесь и страдал?»

Сказала я: «Гляди, Махфи, безумна от тебя».

«Не знаю никакой Махфи!» – ответ его звучал.

Мою единственную страсть не отобрать им от меня,

Из сада, что взращен был мной, хозяйку дерзко изгони.

Те раны, что нанес кинжал, бальзамом можно исцелить,

Но никому не погасить в груди зажженного огня.

Из сада выгнали меня и ввергли в капище беды.

Живу я, роз и соловьев – моих советчиков – кляня.

Махфи ослабла, так слаба, что сил нет слабость перенесть.

В жилище временном моем я жду зарю иного дня.