Пронский с удивлением посмотрел на дочь.

 — Откуда выискалась? Из–под венца к милу дружку сбежала, без воли отца и матери обвенчалась, так что ж теперь тебе от меня надо? Гляди, любуйся, на что стал похож твой отец! Радуйся! Колодника–отца благословенье понадобилось? А по чьей вине этот срам на голову мою упал, как не по милости дочки богоданной? Теперь благословенья пришла просить, чтобы слаще было целоваться да миловаться с милым дружком? Нет тебе моего благословения ни во веки веков! Ступай от меня прочь, дочь непокорливая, погубительница отца своего родного, блудница бесстыжая! — и князь оттолкнул от себя дочь.

 Ольга в судорожных рыданиях упала на земляной пол. Царевна, едва сдерживаясь от рыданий, положила свою руку на горячий лоб узника.

 — Мне жаль тебя, князь, — тихо проговорила она, видя, как ее слова успокоительно действуют на этого, все еще неукрощенного человека, — я с добром и лаской пришла к тебе, я хочу пролить мир в твою измученную, истерзанную душу, и если привела к тебе дочь, то для того, чтобы вы примирились пред вечной разлукой. Если Ольга виновата пред тобой, то и ты виноват пред нею. Ты дал мне слово, что повенчаешь ее с Леоном Джаваховым, я поверила тебе. Помнишь, как ты Богом клялся мне? А разве ты сдержал свое слово?

 Елена Леонтьевна пристально смотрела в глаза Пронскому, и он смутился от этого взгляда.

 — Мне грозили… пыткой, позорной казнью, если не повенчаю Ольги с Черкасским, — пролепетал князь.

 — Ты убоялся пытки и ради своего тела не побоялся погубить душу, не сдержав слова? — упрекнула царевна.

 — Не пытки я боялся, и не лютая казнь была страшна мне, — горячо произнес Борис Алексеевич.

 — А что же? — с любопытством спросила царевна.

 — То, что я тебя навеки лишался.

 Царевна вспыхнула, но, сдержавшись, ласково ответила:

 — Меня ты напрасно в мыслях имел. Ведь сказывала я тебе, что хотя мой муж и без вести пропал, а все я считаюсь его женой, и пока глаза мои его тела мертвого не увидят, ничьей женою я не буду, и не для чего тебе меня было в мыслях держать.

 — На смерть пойду, а все одна ты в моих мыслях будешь, — упорно проговорил Пронский.

 — Знать, вы с дочерью одного нрава, — перевела царевна разговор на княгиню Ольгу, — она тоже и слышать не хочет о другом помыслить.

 — Чего же ей мыслить о другом? Ведь ты своего дождалась! — криво усмехнулся князь, с ненавистью глядя на все еще распростертую у его ног дочь.

 — Вот ты, князь, выслушай до конца, — остановила его царевна, — не своей волей убежала она к Леону… он силой увез ее и обвенчался с нею насильно.

 — Это все равно, — угрюмо проговорил Пронский.

 — Постой же, говорят тебе, — нетерпеливо остановила его опять грузинка. — Вся вина Ольги в том, что вышла она к нему проститься…

 — Матушка дозволила, благословила, сказала: «Поди простись», — робко ввернула Ольга. — Я пошла, а там у тына и ждал меня… Леон…

 Ее голос пресекся, и она разразилась рыданиями.

 — Леон со стрельцом Дубновым, — продолжала ее рассказ царевна, — и еще двумя стрельцами и… с моим сыном, царевичем Николаем, — уже тихим голосом докончила Елена Леонтьевна.

 — Как? И царевич на такое озорство пошел? — с неудовольствием спросил Пронский.

 — Он тоже возмутился, когда узнал, что ты не сдержал своего слова и хочешь насильно обвенчать дочь с другим.

 — Юн он еще, чтобы судить поступки старших, — сурово произнес князь.

 Елена Леонтьевна снисходительно улыбнулась.

 — У нас юноши приучены думать и рассуждать, — произнесла она. — Да дело не в царевиче: он только помогал своему наставнику, которого очень любил. Когда Ольга вышла к ним, они схватили ее, посадили на седло и увезли в церковь, там обвенчали и увезли в дом, раньше приготовленный Дубновым для молодых…

 — Ну, совет им да любовь! — злобно остановил рассказчицу Пронский. — Ты что, царевна, смеяться надо мной пришла, что ли? Издевки делать над лежачим человеком? Мало тебе, что люди царские над телом моим надругались, ты мою душу вымутить хочешь? Тебе–то я худого ничего не сделал…

 Скорбная нотка зазвучала в его голосе. Царевна растерялась и несколько минут не знала, что ответить ему, однако потом оправилась и проговорила:

 — Не смеяться я над тобой пришла, а с людьми примирить, душу твою облегчить, да и ей облегченье сделать, — указала она на Ольгу. — Отпусти ей невольный грех, прости ее, и она будет за тебя Богу молиться. В монастырь она идет, постригается.

 — В монастырь? Постригается? — в изумлении проговорил Пронский, смотря широко раскрытыми глазами на дочь. — Почему же в монастырь? Да нет, вы меня обе морочите! Чтобы молодая жена, чуть не на второй день свадьбы, да в монастырь ушла?.. Нет, смеетесь вы надо мною! Или муж–злодей в монастырь гонит? — обернулся он с насмешливой улыбкой к дочери.

 — Нет у меня мужа… и не было, почитай! — заливалась слезами Ольга.

 — Что–то не уразумею? — спросил царевну Пронский.

 — В самую ночь свадьбы ворвались злые люди в дом, где схоронились молодые, связали князя Леона и увезли его, а вчера боярыня Хитрово привезла его, умирающего, неведомо откуда. Сегодня утром он скончался у нее на руках, — кивнула царевна на Ольгу. — Вдова она теперь, и часа женой не была. Так рассуди же ты, князь, как твоя дочка несчастлива. Вот и надумала она в монастырь идти с подругой своей, грузинкой одной, что тоже князя Леона когда–то любила, и пришла благословенья у тебя просить и прощенья в том, что невольно была причиной твоей гибели.

 — Так, значит, враг мой сгинул? — спросил Пронский. — Ну, собаке — собачья смерть, — злобно докончил он.

 Ольга слабо вскрикнула и закрыла лицо руками. Царевна сурово нахмурилась.

 — Нечестно, князь, тебе так говорить! — промолвила она. — Ведь помер князь Леон и пред Господом искупает вину свою: не тебе быть ему судьей! Вспомни, ты и сам скоро предстанешь пред Высшим Судьей, что ответишь ты Ему за лютость души своей? Ведь ты почти умираешь, а смириться никак не хочешь, неужели не сознаешься в грехах своих? Я и пришла за тем, чтобы видеть твое покаяние…

 Пронский вздрогнул. Хотя его истерзанные члены страшно ныли и вывихнутые руки плохо повиновались ему, но он, стиснув губы до крови, схватил Елену Леонтьевну за руку.

 — Стало быть, любишь меня? — лихорадочными глазами глядя на нее, спросил он.

 Царевна сделала попытку высвободить свою руку и, скрывая нервную дрожь, охватившую ее от прикосновения Пронского, ответила, не желая усиливать его страдания:

 — Мне жаль тебя, душевно жаль, и сердце мое ноет от боли при виде тебя.

 — Если жаль, стало быть, любишь! — слабо удерживая ее руку в своих искалеченных руках, возбужденно произнес князь. Печальная улыбка мелькнула на устах царевны, но Пронский не заметил этой улыбки и продолжал говорить, охваченный счастьем и радостью: — А если любишь, так я все и всем прощу — самому лютому своему врагу, Елене Хитрово, и то прощу все, ни на кого я зла больше не имею. Ольга, — позвал он дочь, — прости и ты меня!.. Много я виноват пред тобою и пред матерью твоею покойной. Прости, если можешь…

 Ольга, заливаясь слезами, осторожно поцеловала руку отца.

 — Видно, тебе на роду так написано: за грехи мои молиться, — продолжал князь, — молись, Ольга, за меня, молись, авось твои молитвы услышит Господь Бог.

 — Царевна выпросит у царя помилование, — сквозь слезы проговорила Ольга.

 Пронский с благодарностью взглянул на Елену Леонтьевну.

 — Спасибо тебе, царевна, — произнес он, — но милости царской мне не дождаться. Да и на что она мне? Все равно под клобуком придется свои дни коротать, а мне, что умереть, что жить без тебя — все одно!

 — А неужели умереть позорной смертью не стыдно тебе, князь? — спросила царевна.

 Глаза Пронского как–то загадочно сверкнули.

 — Врагам моим тешиться над стыдом моим не придется, — с загадочностью произнес он, — если дядя не вызволит меня, им срамоты моей не увидать. А клобука монашеского я вместо жизни не приму. Мне — или свобода, или ничего не надо!