— Проверим! Подпишись вот здесь, — сказал Диппель, протягивая ему ручку.

— Ну, как жизнь? — поинтересовался штурмбанфюрер, давая понять, что официальная часть кончилась.

— Жизнь? Вот попал сюда и сразу вспомнил, что ты обещал меня заставить лошадки лепить из дерьма.

— Помнишь? — засмеялся Диппель. Он извлек из бара, вмонтированного в письменный стол, пузатую бутылку и налил рюмки. — Нет, Карлхен, окажись, что ты связан со Штауффенбергом, то запахнет не лошадками…

Диппель надавил кнопку звонка. Заглянул оберштурмфюрер, приезжавший за Карлом.

— Верни подполковнику оружие, — распорядился он. — Ну что — еще по одной на дорожку?

— Наливай. — Карлу еще не верилось, что он выкарабкался из этой истории. — А как поживает наша Лотта? — спросил Карл, чтобы заполнить затянувшуюся паузу.

Оберштурмфюрер, казалось, не торопился возвращать вальтер.

Диппель помолчал, что-то обдумывая, потом нехотя выдавил:

— Дней пять назад она погибла в автокатастрофе.

— М-да! — вздохнул Карл. — Смерть не разбирает ни возраста, ни пола, ни заслуг…

Про себя же подумал: «Бедная Лотта, она знала слишком много и этим избавила себя от старческих недугов».

— Откуда у тебя все это? — спросил Эрвин, закуривая болгарскую сигарету.

— Со складов интендантского управления, — улыбнулся Карл.

Эрвин посмотрел на шоколадную обертку.

— Трофейный. А мне на паек выдали соевые конфеты, дрянную колбасу и эрзац-сигареты, в которых не табак, а бумага, пропитанная никотином.

— Забери все полученное барахло, отвезем его назад. Я тебя познакомлю со своим лучшим другом. Он будет и для тебя делать приятные вещи.

Был тот редкий день, когда приятели занимались своими делами. На самолете Эрвина меняли двигатель, а Карла из-за простуды врачи не допустили к полетам.

Будущую ночь им предстояло провести не в воздухе, а в бетонированном подземелье командного пункта вдали от воздушных стрелков противника. Это невольно настраивало Карла на благодушный лад. Эрвина же потянуло в область философии:

— Послушай, Карл, — сказал он, глядя на мундир приятеля, висевший на спинке стула, — о чем может мечтать двадцативосьмилетний подполковник, награжденный Рыцарским крестом? Тебе не кажется, что ты и так достиг слишком многого? Пора сбавить темпы, чтобы сохранить свою шкуру. Какую цель ты ставишь перед собой теперь?

Карл задумался.

— Можешь не спешить с ответом, но говори только правду.

— Правду? Ну что ж, тебе можно сказать и правду… Во-первых, мне очень хочется сохранить, как выражаешься ты, свою шкуру без больших изъянов. Но только делать это не за счет выхода из игры. Видишь ли, Эрвин, я обнаружил в себе дьявольское честолюбие и не хочу, чтобы меня ценили ниже пикировщика Рюделя, которому фюрер нацепил Рыцарский крест с дубовыми листьями в бриллиантах. Во-вторых, мне хотелось бы, чтобы и другие «гончие псы» засверкали бриллиантами… Командир «бриллиантовой псарни» — звучит намного приятнее, чем просто командир «гончих псов». И в-третьих, мне к лицу белые отвороты, я как-то примерил генеральскую шинель Гуго фон Эккарта…

— И это все? — удивился Эрвин. — А где же высокие цели? Где идеи мирового господства нордической расы?

— О большем я пока не задумывался, — поскромничал Карл.

— Не слитком оригинальные мечты… Но боюсь, что и они не успеют осуществиться: во-первых, фюрер щедр лишь на Железные кресты, их роздано около четырех миллионов штук, а бриллианты достались пока лишь одному Рюделю; во-вторых, эти мечты могут не сбыться по другой причине, не связанной с щедростью нашего рейхсканцлера. Тебе не кажется, что мы находимся на пиру Валтассара и рука истории уже начертала огненные письмена: «Мене, текел, упарсин»?[85]

— Замолчи сейчас же, Эрвин! Я не хочу ни слушать, ни думать об этом, да и тебе не рекомендую. Это все слишком страшно. Кроме того, у меня достаточно свежи впечатления от визита к штурмбанфюреру Клаусу Диппелю. Поговорим о вещах более безобидных.

На склад они заехали после обеда. Солдат, выдававший дополнительные пайки к летному рациону, ошалело вытаращил глаза на вошедших офицеров, увешанных орденами.

— Где Нойбахер? — спросил Карл.

— Господин гаупт-фельдфебель отдыхает.

— Ну-ка бегом его сюда! Скажи, его требует подполковник фон Риттен.

Через две минуты появился заспанный Нойбахер. Медвежьи глазки его заплыли жиром и излучали преданность и радость при виде старого сослуживца, столь высоко забравшегося по служебной лестнице.

— Здравия желаю, господин подполковник.

— Здравствуй, Нойбахер. — Карл и не подумал дать ему руку. — Вот этот майор Штиммерман — мой самый большой приятель. А следовательно, и твой. Он не любит эрзац-сигареты и паршивую колбасу. Замени-ка ему побыстрее.

— Слушаюсь, господин подполковник.

— Послушай, Нойбахер, почему я не вижу на твоем мундире боевых орденов? Ведь ты был лучшим стрелком в Дрезден-Нойштадте? На Востоке так не хватает отличных снайперов.

— У меня больное сердце, господин подполковник.

— О, да ты, оказывается, не тщеславен! А то смотри, могу за тебя замолвить словечко начальству: мол, так и так — такой воин на складах с мышами воюет. Его место в стрелковых окопах со снайперской винтовкой, а не за прилавком цейхгауза…

На вытянувшегося Нойбахера было жалко смотреть. Подбородок его дрожал от обиды и страха, что фон Риттен выполнит свое обещание.

Карлу была приятна эта маленкая месть сукину сыну.

Уже в машине Эрвин поинтересовался:

— Где ты раскопал это чучело? По-моему, от страха перед фронтом он сделал в штаны.

— Это мой бывший ротный фельдфебель, — удовлетворил его любопытство Карл. — Ни один человек не сделал юнкеру фон Риттену больше гадостей, чем этот жирный орангутанг. Пусть теперь и он немного помучается. Я думал, что он давно где-нибудь в России червей кормит, а Нойбахер оказался хитрее. Окопался в тылу, да еще на таком теплом месте.

Автомобиль затормозил так резко, что Карл стукнулся головой о ветровое стекло.

— Воздух! — крикнул шофер, выпрыгивая из машины, Карл и Эрвин метнулись следом.

Вдоль шоссе на бреющем полете шла четверка «ильюшиных». Сделав небольшую горку, они с пологого пикирования обстреляли машины на шоссе. Задний ведомый выхватил самолет метрах на десяти от земли. Карл успел рассмотреть лицо летчика и его насмешливую улыбку.

Отчаянный пилот успел сделать свое дело: когда они подбежали к машине, «опель-капитан» полыхал вовсю.

— Мой паек! — крикнул Эрвин и ринулся в горящую машину.

Шофер еле удержал его.

В октябре Эрвин получил телеграмму с известием о гибели родителей. Карл проводил его до вокзала.

— Не задерживайся надолго, — попросил он. — Думаю, что ты сделаешь все необходимое за неделю.

— Спасибо, Карл, — вяло поблагодарил Эрвин, беря из его рук чемодан, и, ссутулившись, полез в вагон.

Эрвин вернулся раньше срока. Узнав об этом, Карл прихватил бутылку и направился к приятелю выразить свое соболезнование.

Еще в коридоре он услышал лондонскую настройку — три торжественно-грозные ноты. Затем диктор Би-Би-Си заговорил на чистом берлинском диалекте:

— Гитлер — политический авантюрист, обладающий нюхом угадывать выгодные для себя тактические решения в политической конъюнктуре. Он, несомненно, обладает талантом демагога-пропагандиста и фанатическим упорством. Но, не имея ни систематических знаний, ни исторического мышления, он абсолютно не понимает законов общественного развития. Вдобавок этот человек лишен чести, морали, совести и сдерживающих начал…

Карл вошел в комнату и выключил приемник.

— Радио у тебя орет на всю округу. Ты что, пьян?

— Не сильнее, чем обычно, — ответил Эрвин, поднимаясь с постели, на которой он лежал в одежде.

Эрвин осунулся, как после перенесенной болезни.

— Прости меня, — сказал Карл, ставя на стол бутылку, — но я не буду тебе говорить пустых слов утешения.