Послушав выступление радиокомментатора генерала Дитерихса, Карл и Эрвин с горя напились до скотского состояния. Все рушилось. Пошли прахом нечеловеческие труды и жертвы. Их вышибли с Волги и Кубани, с Дона и предгорий Кавказа. Лучшие дивизии рейха нашли конец в промерзлых, продутых жгучими ветрами просторах «дикого поля». Карл вспомнил виденные с воздуха во время летнего наступления стальные лавины немецкой техники. Все досталось русским: те пушки, которые делались «вместо масла», «бюссинги» вместе с кургузыми итальянскими «фиатами» и застывшие без горючего, заиндевевшие танки, покинутые экипажами.
— Страшные, невосполнимые потери в людях и в технике, — бормотал Эрвин, расплескивая вино на скатерть и брюки Карла.
— Да, Эрвин, теперь, если мы отправим в металлолом даже Эйфелеву башню и все ночные горшки Германии, нам не хватит стали возместить потерянное под Сталинградом.
Окончательная победа и конец войны теперь казались призрачными и недосягаемыми, как звезды, спрятавшиеся за толстым облачным покровом.
Фельдмаршал Мильх назначил им прием для личной беседы на второй день после окончания национального траура. От этого приема зависело многое. Взволнованные летчики не могли усидеть дома и вышли за два часа до назначенного срока. Погашая избыток времени, решили побродить по городу. На Фридрихштрассе летчиков атаковала толпа проституток. Женщины с ярко нарисованными ртами и длинными накладными ресницами, опытным взглядом определив фронтовиков, пытались содрать с них добычу:
— Герр майор, не желаете ли отдохнуть с дороги?
— Наши мужья были тоже летчиками. Зайдите в гости к юным вдовам.
— Не скупитесь, господа офицеры. У нас вы найдете то, чего нет даже в Париже.
В виде вознаграждения здесь брали все — от продовольственных талонов на жиры до французского белья и косметики. Особым спросом пользовались русские меха. Зимний сезон был в разгаре.
— И это немецкие женщины? — возмутился Карл, едва выбравшийся с Фридрихштрассе. К этому здоровяку женщины приставали особенно назойливо. — Куда смотрит полиция?
— Это не угрожает безопасности рейха, — посмеивался Эрвин. Он не был идеалистом. — Немецкая женщина всегда была примером бережливости, экономии и расчетливости. Зачем получать удовольствие бесплатно, если из него можно извлечь выгоду?
Атмосфера большого штаба была чужда для них, фронтовиков, три года провоевавших на разных театрах военных действий. В суровой, полной опасностей жизни они отвыкли от штабного уюта, учтивого чинопочитания и той особой тыловой щеголеватости, которая одинаково пленяет как юных генеральских дочерей, так и богатых одиноких старух.
Карл и Эрвин совсем затерялись между новеньких мундиров на шелковой подкладке, белоснежных отутюженных рубашек, шпаг с львиными головами на позолоченных эфесах, в сверканье лакированной обуви и в мелодичном звоне шпор.
В мундирах, сшитых не у столичных портных, без шпаг и белых перчаток, они чувствовали себя довольно неуютно среди адъютантов и генштабистов, смотревших на них с жалостью и снисхождением. Приятели читали в их взглядах: «Летаете? Ну-ну, летайте. Вороны тоже летают»; «Видите майора с Рыцарским крестом? Ужас! У него нет даже золотых запонок. Да и ногти без маникюра»; «А второй — капитан с полным набором Железных крестов и боевых медалей, — где он шил себе брюки? И каблуки сапог у него стоптаны!»; «Мужланы, кто их сюда пустил?».
От уязвленного самолюбия Карл побледнел. Эрвин знал, что за ним водилось чувство излишней щепетильности. И здесь фон Риттен не сдержался:
— Прикрой! — бросил он, врезаясь в толщу щеголей. На лице Карла появилось то злое и упрямое выражение, которое бывало у него в кабине самолета. — Смотри, сколько эти чиновники орденов здесь понахватали! — говорил он штабникам в лицо. — Можно подумать, что они воевали вместе с нами, а не протирали штаны в канцеляриях. — Карл шел по коридору, никому не уступая дороги, небрежно отталкивая даже старших по званию.
«Нарвемся на неприятности», — думал Эрвин, но останавливать Карла не стал. Это было бесполезно.
Сильно толкнув дверью какого-то подполковника, опешившего от наглости фронтовиков, они вошли в приемную Мильха.
— Привет, Готтфрид, — кивнул Карл адъютанту генерального инспектора люфтваффе, узнав в нем недавнего собутыльника из компании Лизелотт. — Доложи фельдмаршалу о нашем приходе.
У офицеров, сидевших в приемной, выпучились глаза от их нахальства.
— Мы здесь по часу ожидаем! — возмутился какой-то подполковник.
Карл даже не посмотрел в его сторону.
— Минутку! — сказал адъютант, разряжая атмосферу. — Ваше время 11.40, а сейчас только 11.36.
— Хорошо, мы подождем эти четыре минуты, — буркнул Карл, демонстративно, без разрешения беря сигарету из пачки Готтфрида, лежавшей на столе. — У вас всегда так многолюдно в штабе? — поинтересовался он, небрежно оглядывая окружающих. — А в России так не хватает летного состава…
Главный интриган люфтваффе — Мильх встретил их довольно любезно. Обменялся рукопожатиями, усадил в кресла.
Надев очки, Мильх раскрыл какие-то папки. Карл догадался, что это их личные дела.
— Сколько вы уже воюете на фронте?
— С первого дня войны, — ответил Карл за двоих.
__ Значит, фронтового опыта у вас хватает. А сколько у вас воздушных побед?
— У меня пятьдесят восемь, у Штиммермана сорок девять.
— Неплохо. А какой налет на «Мессершмиттах-110»?
После пятиминутной беседы Мильх, видимо, остался доволен ответами.
— Весной, — сказал он, — мы ожидаем новое воздушное наступление англосаксов на Германию. Для отражения его часть истребительных авиагрупп передаются в ПВО рейха. — Мильх посмотрел в бумагу, лежавшую перед ним, и снял очки. — Среди этих частей и бывшая авиагруппа Келленберга. Мы решили ее командиром назначить вас, фон Риттен.
— Благодарю вас, экселенц! — Карл вскочил с кресла и вытянулся по стойке «смирно».
— А вас, гауптман… — приложив очки к глазам, Мильх заглянул в бумагу, — …Штиммерман, назначаем его заместителем.
Эрвин поднялся и поклонился:
— Благодарю за честь, господин фельдмаршал!
— Пока вы будете летать на «Мессершмиттах-110». А в будущем получите новые перехватчики Ме-210 или Ме-410 с ускорителями, радиоприцелами и ракетными пушками. А пока желаю боевых успехов на старом, добром Ме-110!
— Хайль Гитлер! — в один голос воскликнули приятели и, четко повернувшись, строевым шагом направились к выходу из кабинета.
У самых дверей Мильх остановил их.
— Чуть не забыл сказать вам еще одну приятную новость: как только состоится приказ о вашем новом назначении, вы будете представлены к очередным званиям.
В приемной Карла снова как будто подменили:
— Готтфрид, — сказал он, хлопнув по плечу адъютанта, — попрошу вас не задерживать наши дела на представление очередных званий. Мне надоело тянуться вот перед этими, — он кивнул в сторону офицеров, сидящих в приемной Мильха. — До скорой встречи на Шарлоттенбургерштрассе.
— Нахалы… — прошипел им вслед, как рассерженный гусь, тот подполковник, которого Карл задел дверью.
— Кто этот выскочка? — спросил в приемной чей-то раздраженный голос.
— Это не выскочка, а барон фон Риттен, — любезно пояснил ему Готтфрид, — один из лучших асов Восточного фронта.
В приемной сделалось тихо. Восточный фронт внушал почтение даже в Главном штабе люфтваффе.
Служба в ПВО давала иногда возможность Карлу фон Риттену побывать в Берлине…
Утром воскресного дня он проснулся в спальне своего дома и, вспомнив, что у него впереди целый день, свободный от службы и полетов, настроился на благодушный лад.
Чтобы не портить настроения дурными известиями с Восточного фронта, он не притронулся к свежим газетам, которые ему в постель принес старый Фриц.
С той же целью он выключил в гостиной комнате «Телефункен», из которого приглушенно доносились аккорды музыки Вагнера. Не то чтобы ему не нравилась музыка, просто он ожидал, что в любую минуту она может прерваться речью доктора Геббельса или какого-нибудь военного радио-обозревателя.