«Мессершмитт» затрясся, словно гигантский отбойный молоток, и полсотни пуль и снарядов прошили фюзеляж «ила». От русской машины полетели клочки перкали. Гейнц Трагмюллер на выводе из атаки так близко проскочил под атакованным «илом», что отчетливо разглядел заклепки и потеки масла на его грязно-голубом «животе».
Выйдя из атаки, он снова осмотрел пространство. Теперь, углубившись на советскую территорию, он меньше всего желал встречи с русскими истребителями. По давно установленному для себя закону он после первой атаки всегда выходил из боя, независимо от ее результатов. Этого же канона придерживался и его новый ведущий майор фон Риттен. Внезапные стремительные атаки, как правило, приносили победу, а немедленный выход из боя после обнаружения противником гарантировал безопасность. Такая схема воздушного боя использовалась большинством немецких асов.
Подбитая русская машина, вопреки законам аэродинамики, покачиваясь с крыла на крыло, продолжала тянуть на восток.
Это было безрассудство — делать вторую атаку, когда элемент внезапности утрачен. Но уж очень велико было желание добить израненную машину и записать очередную победу, тем более что за каждый сбитый самолет причиталась солидная премия.
Атакованная группа штурмовиков снизилась и, разомкнувшись по фронту, увеличила интервал между самолетами. Трагмюллер знал, что «илы» приготовились к выполнению противоистребительного маневра «ножницы», но он уже заходил на повторную атаку.
Пожалуй, обер-лейтенант не смог бы объяснить, что его толкнуло на это: тевтонская гордость и презрение к противнику, жадность к деньгам или же охотничий азарт при виде подраненной дичи.
Сближаясь с потерявшей скорость машиной, коптившей мотором, он видел боковым зрением, как два штурмовика сделали доворот в его сторону, пошли на встречно-пересекающихся курсах, зажимая «мессершмитт» в «ножницы».
Это становилось крайне опасным, но азарт игрока и ставка на превосходство «Мессершмитта-109» в скорости над инертными бронированными машинами русских пересилили желание выйти из боя.
Вот уже тяжело переваливающийся с крыла на крыло силуэт Ил-2 заполнил почти все лобовое стекло фонаря кабины. Теперь промах исключался. «Огонь!» — мысленно скомандовал себе обер-лейтенант, утопляя гашетку. «Ил» надымил еще сильнее и, не выпуская шасси, пошел на вынужденную посадку. Но Гейнц Трагмюллер этого уже не видел. В момент открытия огня «мессершмиттом» на нем скрестились огненные трассы, выплеснувшиеся из пушек штурмовиков, отсекавших его от подбитого товарища. Обер-лейтенант почувствовал сильные удары. Казалось, несколько тяжелых кувалд обрушилось на фонарь «мессершмитта», дробя его на мелкие осколки. В машину ворвался свирепый поток воздуха, обжигающий холодом, который вдавил его в спинку сиденья. Осколки снаряда, взорвавшегося на приборной доске, прошили ему грудь и голову. Жгучая боль парализовала и помутила сознание.
Когда летчик очнулся от короткого забытья, машина его падала с левым креном. Земля была совсем рядом. Гейнц Трагмюллер отчетливо увидел сухие шляпки подсолнухов на неубранном, заснеженном поле и, объятый предсмертным ужасом, закрыл глаза.
— Откуда у русских столько авиации? — Молчавший весь ужин капитан стукнул по столу кулаком. — Мы их бьем не переставая с сорок первого года, а их становится все больше и больше.
Карл промолчал. Что он мог ответить штаффелькапитану, потерявшему вчера в воздушном бою младшего брата?
Действительно, в морозном небе среднего Дона с утра до вечера в воздухе висели эскадрильи русских штурмовиков и пикировщиков Пе-2.
В ожесточенных наземных боях русские теснили их с Дона на Донбасс. Тяжелые бои продолжались и в районе Сталинграда. Там немецким войскам было еще труднее.
Собранная в один кулак военно-транспортная авиация люфтваффе, усиленная бомбардировщиками Хе-111, не могла доставить даже пятой части грузов, необходимых для окруженной группировки Паулюса.
Большие перебои со снабжением ощущались и в авиагруппе Вихмана. Особенно плохо поставлялся бензин. С изредка залетавших на аэродром «хейнкелей» и Ю-52 «надаивали» по четыре заправки для «мессершмиттов», а затем они улетали налегке. Что можно было сделать четырьмя истребителями против всего гудящего советскими моторами неба?
Кантемировка… Лисичанск… Разве когда фон Риттен забудет эти непривычные славянские названия? Калейдоскоп тяжелых воздушных боев. Поспешное отступление под ударами советских танковых корпусов. Длинные многокилометровые колонны пленных: итальянцы, немцы, австрийцы, венгры, румыны. Как гигантские серо-зеленые гусеницы, они уползали в русский тыл по заснеженным дорогам. Для них война была закончена.
Карл промчался над такой колонной на бреющем полете. Немецкие и итальянские солдаты повалились в снег. Теперь они равнодушно поглядывали на краснозвездные самолеты и рыли носом землю при виде черных крестов.
Парадокс — немцы боялись немцев! А еще больше их страшила жуткая Сибирь, о которой они наслышались из выступлений «бездонной глотки» — Геббельса.
Промерзший снег визжал под железными шипами подметок. Немецкие сапоги и альпийские ботинки, в подошвах которых было больше железа, чем кожи, не столько грели, сколько леденили потерявшие чувствительность ноги. В полусожженных деревнях и селах их сверлили глаза русских женщин и детей: «Неужели эти жалкие, голодные, полузамерзшие люди принесли в Россию столько горя и смертей?»
«Гитлер капут!» — кричали они, пытаясь задобрить победителей. И это звучало так же естественно, как недавнее их «Хайль Гитлер!»,
В канун рождества остатки расклеванной в боях авиагруппы Вихмана были переброшены самолетом Ю-52 на базовый аэродром Тацинская. По слухам, просочившимся из штаба 4-го флота, их должны были здесь пополнить личным составом и укомплектовать боевой техникой. Это было совсем не то, что переформирование где-нибудь в фатерлянде, но целый месяц в тылу — это было как довесок к отпуску.
До отказа забитый боевыми и транспортными самолетами аэродром Тацинская работал с полным напряжением. Один за другим в мутное небо взлетали транспортные самолеты и, прячась в облаках, уходили на восток, туда, где советские армии все туже затягивали петлю, наброшенную на шею группировки Паулюса.
Почти одновременно с их самолетом к пустому капониру подрулил вернувшийся из Сталинграда Ю-52. Судя по отличительному знаку, нарисованному под пилотской кабиной, оранжевой свинье, играющей на скрипке, этот экипаж был из авиашколы «Швейнсглеге». Гофрированный дюраль фюзеляжа и плоскостей у Ю-52 в нескольких местах был прошит осколками зенитных снарядов.
Не успел он еще выключить все моторы, как около самолета уже стояло два санитарных фургона.
«Это у них отработано неплохо», — подумал Карл, глядя, как санитары, вооруженные носилками, бегом направились к грузовым дверям самолета.
Картина выгрузки стонущих раненых производила удручающее впечатление. Грязные, обмороженные, небритые, закутанные от холода в какое-то тряпье, они совершенно утратили бравый воинский вид, присущий германскому солдату.
Карлу захотелось поговорить с пилотами, прилетевшими из котла. Но разговора не получилось. Опустошенные и издерганные, они еще не успели отойти от пережитого и молча курили, жадно затягиваясь табачным дымом.
— Ну, как там дела? — спросил Карл у капитана, лицо которого показалось знакомым. Но командир «юнкерса» ничего ему не ответил. Зло махнув рукой, он пробормотал проклятье и отвернулся к подъезжающему трехтонному тягачу «ханомаг», кузов которого был забит ящиками и бочками.
— Шевелись с погрузкой! — крикнул он унтер-офяцеру, сидевшему рядом с водителем. — Через час летим вторым рейсом.
«Какие-то здесь все ненормальные…» — подумал Карл, ежась от морозного ветра.
Как аэродром был забит транспортной авиацией, стянутой сюда со всей Европы, так и станица Тацинская была переполнена расквартированными в ней летно-техническим составом авиагрупп, подразделениями охранной дивизии, персоналом авиабазы и фронтовых складов, с которых исходило снабжение 6-й армии, окруженной под Сталинградом.