Фон Риттена определили на постой в дом, уже занятый экипажем командира транспортного авиаотряда. Несмотря на тесноту в домике, капитан Герман Шютце встретил Карла не только вежливо, но и гостеприимно:

— Размещайтесь, майор, на соседней кровати, — предложил он, проведя фон Риттена в маленькую горницу. — Надеюсь, что вы не откажетесь встретить с нами рождество и разделить праздничную трапезу.

— Черт побери! — спохватился Карл. — Я совсем забыл, что наступает праздник. Принимаю ваше предложение с глубокой благодарностью.

— Начало в девять вечера, — предупредил Шютце. — Засиживаться долго не придется. Людям рождество, а вам с утра в Сталинград.

До самой темноты Карлу пришлось вместе с Бауманом решать неотложные задачи по расквартированию авиагруппы.

Прибыв на квартиру в назначенное время, Карл еще в прихожей почувствовал дразнящие запахи жареного мяса. Когда же он увидел праздничный стол, то присвистнул от удивления. Он был накрыт с давно не виданной роскошью и ломился от колбас, сыров и консервов, а среди этого изобилия возвышалось большое блюдо с целиком зажаренным поросенком. От этикеток французских вин и коньяков рябило в глазах.

— Шикарно живете, камерады, — позавидовал Карл, — возьмите меня к себе в экипаж, хотя бы стрелком-радистом.

Капитан Шютце, довольный произведенным на гостя впечатлением, заметил:

— Сейчас в Тацинской на складах что угодно организовать можно. Зря, что ли, мы в котел жратву возим с риском для наших бесценных организмов.

Несмотря на изобилие вин и закусок, веселье долго не приходило.

Экипаж, памятуя о завтрашнем вылете, пил легкие вина, и то весьма умеренно. Карл в одиночестве пристроился к бутылке французского коньяка «камю», прислушиваясь к разговору соседей. Транспортники говорили о своем, наболевшем: о жестоких зенитных обстрелах на подходах к котлу, о «яках» и Ла-5, блокирующих воздушное пространство над кольцом, об ударах русских штурмовиков и бомбардировщиков по аэродромам выгрузки Гумрак, Бассаргино и Питомник.

Постепенно разговорился и Карл. Он стал расспрашивать Шютце о подробностях их рейсов за два русских фронта.

Тот, дымя фарфоровой трубкой, разоткровенничался:

— Нашим транспортникам крепко досталось в мае сорок первого, когда мы высаживали десант на Крит, но то, что происходит здесь, не идет ни в какое сравнение. Русские отучили нас летать в котел в хорошую погоду. — Шютце пригубил бокал и сделал маленький глоток. — Десятого декабря мы большой группой приземлились на Бассаргино. Пока шла разгрузка, на аэродром пришли Ил-2 и устроили нам настоящую преисподнюю. Они сожгли почти все самолеты группы. Я уцелел потому, что разгрузился и ушел раньше их атаки. В этот день на Бассаргино русские уничтожили двадцать два Ю-52, да еще двадцать машин сбили в воздухе истребители и зенитки. Потеряв сорок две машины, наши люфтфюреры не поумнели. Назавтра в ясную погоду они снова послали в котел целую армаду, которую вел командир нашей транспортной группы. Он не сумел отказаться от этого задания, ибо ему сказали: «Если вы не привезете нашим доблестным воинам патроны и продовольствие, им останется одно: драться штыками и жрать лошадиные трупы. Их гибель будет на вашей совести. Поэтому вперед, герои! О вашем подвиге будет знать сам фюрер». Но подвига не получилось. На подходе к кольцу мы встретили такой истребительный заслон русских, что пробиться через него на наших тихоходах Ю-52 было все равно что проползти на брюхе в часы пик через Кронпринц-Уфер,[78] когда она забита мчащимися автомобилями. Ла-5 растерзали флагманскую группу за три минуты, а я завалил истребительский крен градусов в шестьдесят и развернулся со снижением до десяти метров. Меня и моих парней спас зимний камуфляж на самолетах, который помог нам потеряться на фоне заснеженной земли. Теперь мы туда ходим ночью или же в снегопад. Если раньше, устав от полетов, мы молили всевышнего ниспослать нам дурную погоду, то сейчас молим его о безоблачном небе. А грузы, что мы доставляем в котел по воздуху, это все равно что дробь для носорога, — подвел итог капитан. — Там наши парни слопали всю румынскую кавалерию. Раненых не успеваем вывозить. Погрузка их идет в драку. А вчера фельджандармы прямо у самолета расстреляли двух дезертиров, пытавшихся под видом раненых улететь из Гумрака. Им не помогли бинты, что они накрутили на здоровые руки…

— Чем все это закончится? — спросил Карл, но ему никто не ответил. На минуту за столом воцарилось скорбное молчание. — Сколько вам лет, Герман? Когда вы успели повоевать в пехоте? — спросил фон Риттен, разглядывая на его груди овальный знак отличия с перекрещенным штыком и гранатой. Он знал, что эта сугубо пехотная регалия выдается за десять штурмовых атак.

Шютце улыбнулся:

— В вашем возрасте, майор, я командовал авиагруппой «хейнкелей», которая «ковентрировала» Англию, и звезда моей славы быстро восходила к зениту. Но, увы, карьера моя так же стремительно кончилась, как и вознеслась. Ее погубил мой подчиненный — балбес в звании фельдфебеля. Он сумел перепутать цели, расположенные на удалении ста морских миль, и вместо английских кораблей отбомбился по своим. Одной сброшенной серией бомб он ухитрился отправить на дно два наших эсминца «Леберехт Маас» и «Макс Шульц». Трудно представить, какая это была роковая меткость… Ночь, море, небольшой шторм… Одно нажатие кнопки — и два корабля кригсмарине с 540 моряками ушли в пучину. Снайпера-фельдфебеля расстреляли, а меня, как его командира, рейхсмаршал отправил искупать вину в пехоту. Там воевал почти год до первого ранения. Потом госпиталь, медкомиссия, и я, прощенный, но не полностью реабилитированный, угодил на старый, надежный, как фаэтон, Ю-52. Кстати, майор, мне эта штука, — он коснулся пальцами знака «Участнику штурмовых атак», — нелегко досталась. За каждую штурмовую атаку под огнем русских я предпочту три раза слетать в осажденный Сталинград в погоду похуже…

К полуночи Карл на непослушных ногах с трудом добрался до кровати и сразу уснул, не успев раздеться.

Перед утром ему приснилась гроза, заставшая их с Луизой в Потсдаме. Он еще раз пережил те счастливые минуты, когда они укрылись в пустынной беседке дворцового парка Сан-Суси…

— Майор, проснитесь!

Карл почувствовал, как его крепко дернули за ногу.

— В чем дело? — спросил он недовольно.

— Русские близко, сейчас «пропела» их «катюша». Надо бежать на аэродром и попытаться улететь.

Слова Шютце оказали на Карла такое же воздействие, как вылитое ведро холодной воды. Через минуту, набросив куртку, он мчался за парнями из экипажа транспортника, боясь потерять их в тумане и предрассветном мраке.

Выскочив на улицу, ведущую к железнодорожной станции, он чуть не столкнулся с капитаном. Тот прислушивался к нарастающему гулу моторов. Из соседнего проулка вынырнула едва различимая туша танка.

— Ложись! — крикнул Шютце и повалился, увлекая за собой Карла в сугроб, наметенный у плетня.

Закрыв глаза от ужаса, фон Риттен всем телом вдавился в заснеженную землю, чувствуя, как она дрожит под лязгающими гусеницами стального чудовища. «Откуда здесь, в глубоком тылу, русские танки?» — недоумевал фон Риттен.

Танки прошли совсем близко, обдав летчиков снежной пылью и запахом сгоревшей солярки. Карлу невольно вспомнилась обкатка дрезденских юнкеров тракторами. Но тот эпизод был просто детской забавой…

Они успели, низко согнувшись, проскочить под колесами эшелона, на платформах которого стояли «Мессершмитты-109» с отстыкованными крыльями.

«Наверное, нам доставили», — подумал Карл, но сейчас ему было не до самолетов.

Хрипя и задыхаясь, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из грудной клетки, Карл продолжал бежать за Шютцем.

Отдыхать было некогда. Сзади гремели выстрелы танковых пушек. Русские танкисты, ворвавшиеся на станцию, расстреливали железнодорожные эшелоны. Отблески сполохов пламени подсветили туман в стороне вокзала. Вскоре стало слышпо, что бой идет с трех сторон, приближаясь к аэродрому.