— По-моему, задумаются.

К берегу лихо причалил светло-серый разведывательный катерок. На нем отправились осматривать паромы, укрытые у острова. Пока обошли на катере и детально осмотрели стоянку судов и причалы на левом берегу, прошло часа полтора. На обратном пути моторист показал свое мастерство, остановив катер точно у причального столбика.

Пересев в ожидавшую эмку, через несколько минут подъехали к штабу батальона. Встречая их, капитан Ломинога украдкой показал комбату большой палец: дескать, не беспокойтесь, все в порядке. И верно, зашли в небольшую, чисто прибранную комнату: на столе тарелки, в чугунке куриный бульон с домашней лапшой, а на сковороде поджаренная в сливочном масле свежая рыба. Посередине стола блюдо с хлебом и белыми сухарями. Оглядев стол, полковник Прошляков с добродушным укором сказал своему адъютанту:

— Это ты их в такие заботы втравил?

Капитан только обменялся с Корневым взглядами, едва заметно улыбнулся. Обедали молча, полковник раза два посмотрел на часы. Поев, кратко сообщил Корневу сложившуюся обстановку.

— Не знал, как у вас обстоят дела. Надо было запланировать на ваш участок побольше тяжелой техники. Но и вашим собратьям, подполковнику Борченко и майору Григорьеву, трудно придется.

Полковник замолчал, прислушиваясь к ноющей боли в желудке. Посмотрел в окно на солнце, повернувшееся к закату, стал прощаться.

— Ну, майор, действуй, как начал. Приказ о свертывании получишь от меня, теперь будешь во фронтовом подчинении. Надеюсь, с переправой не подведешь.

Двое следующих суток в батальоне Корнева прошли относительно спокойно. Части и боевая техника выходили на причалы ночами организованно, по графику. Как и предполагал Корнев, почти все воздушные налеты за это время пришлись на долю паромов из рыбачьих лодок. Комендантом там был старшина Тюрин, назначенный с хозвзвода сюда по его просьбе. На него тоже послали представление к званию младшего лейтенанта, но позже других. Приказа пока не получили. Так и ходил Тюрин с «пилой» в петлицах из четырех треугольников. На его переправе несколько паромов повредило близкими разрывами бомб. Лодки набрали воды, а паромы, собранные целиком из дерева, осели, но остались на плаву. Их подтянули к берегу, отремонтировали и снова пустили в рейсы.

Среди понтонеров потерь не было: миновали их осколки бомб, а для расчетов на причалах были отрыты щели. На выходе к берегу Тюрин завел строгие порядки. Беженцы ожидали своей очереди за километр в овраге, заросшем кустарником. Там тоже были отрыты щели, но после одной из бомбежек все-таки пришлось хоронить молодую колхозницу с мальчуганом лет семи. Тюрин, когда увидел их, почернел лицом.

Но коров в щели нельзя было укрыть. Поневоле часто приходится в котлы закладывать мяса с избытком. Колхозники и эвакуируемые тоже ели его вдоволь, но не в радость была эта сытная пища.

Обычно фашистские самолеты шли в стороне от переправ, направляясь на Берислав под Каховкой. Как-то в селе и у причала для барж скопилось много машин, орудий, повозок и личного состава. Летевший стороной косяк самолетов вдруг развернулся, явно нацеливаясь на пристань. Раздались команды: «Воздух!.. Воздух!..» По сигналу, поднятому на мачте, установленной на горе за селом, пароходы и баржи успели причалить к острову. Оказавшиеся в колоннах зенитки открыли такой огонь, что налет наделал больше шума, чем урона. Зато помог рассредоточить технику и повозки, а заодно и установить очередность.

Один самолет, уходя от зенитных разрывов, перешел на бреющий полет и резанул пулеметной очередью по пристани. Но тут же был наказан. Огнем недалеко стоявшего зенитного орудия ему разбило крыло, и он нырнул в Днепр. Невзирая на свист и разрывы бомб, по всему берегу прокатилось «ура!».

Все это случилось засветло. Корнев, помня наказ полковника Прошлякова, старался днем на основную переправу войска направлять строго по графику, но это не всегда удавалось. Случалось, что командиры постарше его в званиях своей властью требовали вывести паром под погрузку или изменить очередность выхода на переправу. Доходило до окриков. А раз нашелся полковник, который даже руку потянул к кобуре, да осекся, увидев за спиной комбата ординарца и Башару, взявших на изготовку автоматы.

После этого случая Корнев поехал проверить, как управляется Тюрин на своей переправе. По его донесениям знал, что иногда прорываются туда вне очереди отдельные подразделения. Тюрин, увидев машину комбата, подбежал с докладом. Корнев нахмурился, заметив в его петлицах вместо «пилы» из треугольничков или хотя бы ожидаемого скромного кубика капитанскую шпалу.

— Это что за самозванство?

Тюрин смущенно ответил:

— Горластых командиров много. Командуют здесь, распоряжаются как хотят. Один, пользуясь старшинством, отстранил меня, чуть не утопил паром. Как мне с ними управляться?

Корнев был недоволен, и в то же время понимал старшину.

— Смотри, не вздумай четыре полковничьих шпалы нацепить. К твоим усам вполне пойдут.

С тех пор повелось в батальоне усатого старшину за глаза называть полковником Тюриным.

Вскоре на основную переправу стало больше подходить частей. Среди них оказался и штаб той дивизии, который организовывал вывод госпиталей и войск из Николаева. Некоторые подробности о бое, отголоски которого были слышны, когда батальон выходил вдоль лимана с проселка на большак, удалось узнать от офицеров этого штаба. В частности, Корневу сообщили, что горбоносый майор из оперативного отдела, ставивший батальону задачу, остался в городе с небольшими подразделениями и частью артиллерии, застрявшей на позициях без средств тяги, уничтоженных авиацией врага.

Для подошедших зенитных дивизионов и тяжелой артиллерии пришлось днем вывести под погрузку паромы из барж. Обвязанные со всех сторон свежими ветками, издали они выглядели маленькими островками. Пароходы, тоже густо укрытые зеленью, в любой момент по сигналу с горы готовы были скрыться под кронами деревьев, растущих на берегу у самой воды.

В тот день произошел и такой случай. К переправе подошло с десяток неисправных танков. Это оказались тридцатьчетверки, которых в войсках было еще мало и их нужно было обязательно дотянуть до ремонтной базы. Паромы и пристань с трудом выдержали тяжесть тридцатитонных машин. При этом сильно скрипели сходни и опасно натягивались причальные тросы. Танкисты думали, что переправа займет несколько часов, а большегрузные паромы доставили их на левый берег за один рейс. С ними на левый берег переправился и комбат.

Кончалась разгрузка последнего танка, когда Корнев услышал шум и ругань около пристани для паромов из понтонного парка. Послышалось что-то знакомое в донесшемся возмущенном голосе.

— Ты, бумажная душа!.. — И тут же с горечью и обидой так матушку помянул, как не часто услышишь. — Тебе документы подавай, а на то, что говорят живые люди, тебе наплевать!

У только что переправившихся эмки и полуторки старший политрук Спицин, тоже разгорячившись и размахивая руками, что-то доказывал командиру в коверкотовой гимнастерке серого цвета. Рядом стояли двое в гражданской одежде, но с винтовками, и придерживали за руки разбушевавшегося бородатого человека в драной одежде, а тот, вырываясь, кричал:

— Поползал бы с наше в камышах, растерял бы свои коверкоты и с ними документы!

В бородаче Корнев узнал морского пехотинца-разведчика, который докладывал в оперативном отделе дивизии обстановку у лимана и домика рыбака. Один из сидящих в кузове грузовика крикнул:

— Товарищ майор, меня узнаете?

Хотя спросивший оброс густой щетиной, осунулся и почернел, в нем Корнев сразу узнал горбоносого майора. Это про него два часа назад сказали, что не смог вырваться из города. Начиная догадываться, что происходит, обращаясь сразу и к старшему политруку, и к незнакомому командиру, в петлицах которого по одному кубику, приказал:

— Доложите, в чем дело?! Я — комендант участка переправ. Предъявите документы и объясните, на каком основании оружие у гражданских лиц, следующих в тыл?