— Как говорят, куй железо, пока горячо. Мы не должны упустить эту возможность для восстания, — поддержал Аббасова Рахимджан. — С нами согласны и товарищи из Суйдуна, Куры, Чилпанзе, которые уже сообщили о своей готовности к выступлению.

— Все это правильно, но мы должны четко решить самый важный вопрос: когда и где начать восстание? В Кульдже или в Нилке? Нам нужно в этом вопросе прийти к единому мнению, — сказал Касымджан Камбари.

Касымджан Камбари был один из тех, кто своей просветительской деятельностью стоял у истоков развития новой национальной культуры уйгуров. Шесть лег провел он в тюрьме, но, выбравшись на свободу, немедленно вошел в организацию «Свобода» и развернул в ней самую активную деятельность.

Поскольку мнение всех троих относительно необходимости восстания оказалось единым, они пришли к решению поставить этот вопрос перед всем руководством организации и перешли к обсуждению других важных проблем.

— В связи с Любинди нам необходимо обратить внимание на еще одну сторону, — сказал Аббасов. — У него в планах несомненно замысел сближения с местной знатью и богачами. Недавно он передал некоторым нашим «лучшим людям» подарки от Шэн Шицая.

— Старая песенка. Чисто азиатская политика — обман, уловки, лесть и подлые укусы исподтишка. Он хочет использовать местную знать против нас и против «шестерых воров», — вскочил с места Рахимджан.

— Как раз сейчас идет беседа Любинди с представителями знати в доме у Талъата Мусабаева, так сказать, дружеское застолье.

— Талъат, опять этот Талъат! Что за человек! Только деньги! За деньги он готов на все. Добывает их здесь, тратит в Турции, — с гневом воскликнул Касымджан. — Ох, уж эти Мусабаевы…

— Насчет Талъата это верно… — раздумчиво проговорил Рахимджан. — Но нельзя одинаково относиться к нему и, например, к покойному Бавдун-баю, который открыл в Кульдже и Кашгаре школы нового типа, строил современные заводы, а ведь он тоже Мусабаев.

— Не сможем ли мы как-нибудь использовать Талъата? Ведь вы, кажется с ним знакомы, Рахимджан-ака,!i вроде даже дружны?

— У Талъата один друг — деньги!

— Точно! — поддержал Рахимджана Касымджан. — От таких, как Талъат и ему подобных, народу, нации никакой пользы нет и не будет. И с ними нам нельзя связываться, нельзя!.

— Я же не предлагаю ввести Талъата в наши ряды. Но по возможности использовать его все-таки следует. Я думаю, его все равно надо иметь в виду.

— Нет, нет и нет! Связавшись с Талъатом, мы только скомпрометируем наше дело, в этом у меня нет сомнения. Я полагаю, лучше наоборот припугнуть его и рассказать народу о его связи с Любинди и китайскими властями.

В конце концов с этим решительным требованием Камбари, поддержанным Рахимджаном, согласился и Аббасов.

Когда тройка товарищей обговорила все вопросы, связанные с деятельностью организации, Рахимджан сказал:

— Я хочу вам сообщить одну радостную весть. Из тюрьмы в Урумчи бежал один кайсар, который, на мой взгляд, чрезвычайно нужен нам.

— Кто это?

— Гани!

— Гани?! — воскликнул Касымджан. — Я о нем еще в тюрьме слышал много чрезвычайно интересного.

— А где же он теперь? — спросил Аббасов.

— По словам Касыма-мираба, двое суток назад, ночью, он встретился с Гани на берегу Ак остана.

— Значит, Гани снова в наших, краях? Но ведь его могут здесь схватить, — заволновался Касымджан.

— Касым-мираб обеспечил его одеждой, пищей, дал двух коней…

— И куда он направился?

— Этого Гани не сообщил. Но он, кажется, хочет увидеться со мной…

— Следовательно, надо во что бы то ни стало встретиться с ним и предупредить его о наших планах.

— Я уже направил на его поиски двух верных джигитов. Одного в сторону Каш-Карабага, а второго в Чулукай и Булукай.

Разговор прервал условный предупреждающий стук в дверь. Собеседники переглянулись, разлили по бокалам вино, Аббасов с Касымджаном уселись за шахматную доску, на которой были расставлены фигуры, а — Сабири вышел, но скоро вернулся. Судя по широкой улыбке, у него были радостные новости.

— Что-то хорошего узнали, Рахимджан-ака? — быстро спросил Аббасов.

— С вас суюнчи за радостную весть…

— Если весть твоя и вправду радостная, мой подарок готов, друг, — сказал Камбари, показывая на большой пакет, который он принес с собой. — Я дам тебе рулон ткани.

В последнее время в связи с тем, что торговля с Советским Союзом почти прекратилась, материи в Синьцзяне не хватало. Дошло до того, что порой покойника не во что было завернуть, чтобы похоронить.

— Такой подарок равен целому жеребцу, говори же, Рахимджан-ака.

— Человек, о котором мы только что говорили, Гани…

— Что, пришел Гани?!

— Нет, сам он сейчас прячется в горах, но он прислал ко мне своего товарища по имени Кусен.

— Кусен? Дай-ка вспомнить. — Камбари задумался. — A-а, в Урумчи, в тюрьме номер пять, я слышал об одном Кусене, казахском джигите. Даже видел однажды. Говорили, что отличный парень. Уж не он ли это? Знаю, что он сидел в одной камере с Гани. Да, наверно, это он.

— Может быть, и он, но все же… — осторожно сказал Аббасов.

Все трое задумались. Ведь нельзя было исключить и возможности того, что это провокация опытного в подобных делах Любинди. Он мог узнать о тайной сходке в доме Рахимджана и послать сюда своего человека. Ведь ему могла стать известна давняя дружба Гани и Рахимджана, ее ни тот ни другой не скрывали. В связи с Гани могут подозревать и Касымджана, ведь он с ним находился в одной тюрьме. И сейчас, в такое трудное время, невозможно доверять каждому, кто придет и скажет: «Я от Гани, верьте мне…»

— Сердце говорит мне, что ему можно верить, — сказал Рахимджан, прерывая тяжелое молчание.

— Мне тоже хотелось бы верить ему, — вздохнул Касымджан. — Но разве он ничего не сказал такого, что подтвердило бы, что он знает Гани и пришел действительно от него. Может быть, условный знак какой-нибудь или напоминание о чем-нибудь…

— Этот джигит сказал, что Гани просит передать мне: он недаром провел время в тюрьме и выучил десять куплетов «Ханлайлуна», о чем извещает Жами-тамбура. Я думаю, это и есть условный знак, Гани всегда любил такие штучки. — Рахимджан рассказал, как когда-то Махаматджан с Жами исполнили все пять разделов «Ханлайлуна».

— Ну что ж, это уже о чем-то говорит… — задумался Аббасов. — Но вы, надеюсь, пока ничего не сказали ему?..

— Я только выслушал его, но ничего ему не ответил. Мы договорились встретиться вечером.

— Если позволите, я с ним поговорю. Может, узнаю его.

— А о чем вы с ним будете говорить? — Аббасов посмотрел на Камбари.

— Я его проэкзаменую. Если он действительно был в урумчийской тюрьме и сможет рассказать мне об особенностях тамошнего образа жизни, то он точно — Кусен. Ну, а если запутается, то тогда Рахимджан может смело докладывать Любинди, что раскрыл сообщника Гани.

В тот же вечер Рахимджан вместе с Камбари встретился с Кусеном у себя на загородной даче. Здесь и был принят «экзамен». Кусен обстоятельно рассказал о тюрьме в Урумчи, о расположении камер, о приемах стражников, о кабинетах, где проводились допросы, о людях, с которыми сидел вместе, рассказал все, даже назвал клички, которые узники дали караульным к начальству тюрьмы.

Товарищи нашли, что Кусен не похож на подсадную утку. Его речи не производили впечатление заранее подготовленных. Он без затруднений отвечал на все самые сложные вопросы Камбари, а тот за годы своего заключения досконально изучил порядки и нравы урумчийской тюрьмы. Кроме того, Кусен сразу же узнал Камбари и напомнил, когда и при каких обстоятельствах они виделись в тюрьме.

— Ты ведь прежде никогда даже не бывал в Кульдже, как же ты нашел дом Рахимджана?

— Гани мне рассказал, как пройти к этому дому, — ответил Кусен и улыбнулся.

— Чему ты улыбаешься?

— Дом Рахимджана, находящийся на самом краю города, может без труда отыскать любой мальчишка.

— Откуда ты так хорошо знаешь уйгурский язык?