Гани снова вскарабкался на плечи Кусена и тихо взобрался на крышу. Он оказался за спиной черика, но солдат все же услышал шум и стремительно обернулся. Однако огромная черная тень батура, нависшая над ним, на секунду ошеломила его. Потом он пришел в себя и рванул с плеча винтовку, но было уже поздно. Гани как клещами сжал его горло. Подержав так черика с минуту, он приподнял его и сбросил с крыши. Вытер лоб и негромко сказал Кусену:

— Возьми у него винтовку и быстро иди к воротам.

А сам спокойно спустился по лестнице с крыши во двор и, подойдя к освещенным окнам конторы, заглянул внутрь: там вовсю шла игра. Игрокам было явно совсем не до того, что творится во дворе, даже если весь табун вывести с завода, то они вряд ли услышат. Гани прошел к воротам и открыл их, Кусен был уже здесь.

Он успел и винтовку забрать и даже форменную шапку черика на себя надеть. Гани рассмеялся, увидев его, но мысль Кусена ему понравилась и, поискав, он нашел и надел шапку первого охранника.

— Что ж, идем, брат черик.

Оба они осторожно двинулись в сторону конюшни. Над дверями там висел фонарь, тускло освещавший площадку вокруг. Внутри стояло много лошадей. Перед каждым стойлом висела табличка с указанием возраста и клички лошади. В углу спал человек, видимо, ночной дежурный. Когда они вошли в конюшню, лошади, почуяв незнакомых людей, встревожились и захрапели. Гани прошел мимо нескольких скакунов, от души любуясь ими, но, к удивлению Кусена, выбрал себе не самого породистого, зато мощного и сильного коня. Он погладил его по спине, ласково потрепал по холке. Скакун, как будто обрадованный, тихо заржал. Гани открыл перегородку. Кусен давно уже выбрал себе коня и тоже вывел его в проход…

Вдруг заворочался спавший в углу:

— Ух, черт, темно, не вижу ничего. Это ты, Мамат, вернулся?

— Да, — коротко ответил Гани.

— А Жан Чанджан тоже вернулся?

— Да.

— Что ты заладил: «да, да»! — Лежавший присмотрелся и, поняв, что люди чужие, вскочил, собираясь закричать, но Гани навел на него винтовку:

— Только пикни, пристрелю на месте.

— Не троньте коней, меня же сгноят в тюрьме! Умоляю! — бросился тот к Гани.

— Ах, черт, — Гани схватил его, но бить безоружного не смог. — Пошли тогда с нами, если боишься!

— Не могу, дети малые у меня… Вы что, в другом месте коней не могли найти?

— Заячья душонка! — произнес Гани и словно лягушку поднял дежурного. Батур отнес его обратно к койке в углу, там связал его и заткнул ему рот. — Ну вот, теперь тебя твои хозяева не тронут, радуйся. Стоило бы, конечно, тебя, китайского холуя, прикончить здесь, да детей твоих жалко…

Они без происшествий вывели коней за ворота.

Когда два кайсара, вскочив на коней, двинулись в сторону Кульджи, кричали первые петухи.

Глава двенадцатая

Начальник управления безопасности Ли Йинчи был чрезвычайно озабочен. Даже в день праздника — 12 апреля — он пришел на службу и занялся первоочередными делами. Ему нужно было закрыть следствие по делу группы военных, арестованных в последние дни. Кроме того он должен был заниматься проведением трудных, утомительных допросов новых заключенных, прибывших в тюрьмы на место казненных или отправленных в трудовые лагеря. Необходимо не только допросить «новичков», но и по возможности склонить к предательству, а тех, кто не даст сразу согласия, попытаться запугать или обмануть. Нелегкая должность! А если не справишься со своими обязанностями, не угодишь Шэн-дубаню?.. Не дай бог! Ты сам тут же окажешься в числе этих заключенных и на своей шкуре испытаешь «меры устрашения»… Три предшественника Ли Йинчи узнали превратности судьбы и опасность своей высокой должности. Последнего из них пытал и потом убил Ли Йинчи. А тот, кого когда-то сменил этот, покончил с собой в камере, не выдержав пыток.

До праздника ли, до веселья и покоя, когда перед тобой такая перспектива?.. Ли Йинчи порою думал: бежать бы куда глаза глядят, чтобы не знать ни своей должности, ни высокой политики, ни власти, жить себе спокойно, где-нибудь в горах… Попробуй — убеги. Руки и ноги без веревок связаны.

Ли Йинчи сидел за большим столом, отдавшись невеселым думам, и бессмысленно листал страницы дел, совершенно не понимая их смысла. Но тут на его глаза попались свежие, только что полученные телеграммы. Он вынужден был взять их в руки, отбросил дурацкие мысли, некстати забредшие в голову, и принялся за работу.

Пробежав глазами текст телеграмм, он метнул бумажки на стол, будто они жгли ему руки:

— Хундан! Мерзавцы! — прошипел он и нажал на кнопку звонка. Тут же появился лейтенант. — Лю ко мне! — коротко приказал он.

Через минуту перед ним уже стоял, вытянувшись в струнку, запыхавшийся Любинди.

— Прочти! — Ли Йинчи показал ему на телеграммы.

Пробежав глазами текст, Любинди покрылся красными пятнами.

— Читай, читай, вслух читай! — приказал Ли Йинчи.

Любинди, хрипло откашлявшись, начал читать:

Любинди задохнулся.

— Вторую!..

— «Два бандита… — хрипло начал Любинди, но тут у него перехватило горло. Лицо его побагровело, глаза вылезли из орбит, он стоял с раскрытым ртом, не в силах произнести ни звука. Ли Йинчи, глядя на Него, едва не расхохотался, но, сдержавшись, отвернулся, пряча улыбку. Любинди откашлялся и продолжал чтение: — …за которыми была произведена погоня, убили преследовавших и скрылись в горах…»

Дальше читать Любинди не мог совершенно. Он стоял, держась рукой за сердце, и громко сопел.

Ли Йинчи с неприязнью посмотрел на него и спросил:

— Кто, по-твоему, могут быть эти два бандита?

— Я думаю, что это способен сделать только Гани…

— Гани?!

Услышав имя батура, Ли Йинчи затрясся от гнева:

— Бежал, разорвав кандалы!.. Убил двух чериков, угнал двух чистопородных коней!.. И вот уже пятнадцать дней он на свободе и делает все, что пожелает! Как я должен, по-твоему, докладывать Шэн-дубаню?! — Ли уставился на Любинди, как будто бы во всем случившемся виноват был только тот.

— Надо было его сразу прикончить вместо того, чтобы нянчиться с ним тут, тогда бы и не было этих неприятностей…

— Ну сколько можно убивать?! Не надоело?..

Любинди растерялся, услышав подобные слова. Он не понимал, сказаны ли они для его проверки или матерый убийца Ли Йинчи вдруг действительно разочаровался в своем ремесле. Но какое бы из этих предположений ни было верным, Любинди решил лучше отмолчаться и сделал вид, что не слышал слов своего начальника.

— Гани, — между тем продолжал Ли, не отрывая глаз от Любинди, — это опаснейший преступник. А если мы ему позволим соединиться с «шестеркой воров», что сейчас гуляют в горах Нилки, то он станет опаснее вдвое!

Любинди хорошо знал характер своего шефа. Ли Йинчи был способен из каждого случайного слова раздуть такое дело, что сказавший это слово и тюрьмы бы оказался недостоин. Кроме того Любинди, дунганин по национальности, мусульманин по религии, хорошо знал, как к нему относится на самом деле все его китайское начальство, начиная с самого Шэн Шицая. Его использовали, но он оставался чужаком, в любой момент с ним могли расправиться по любому поводу, не задумываясь ни на минуту. Кроме того, он был свидетелем, который очень просто мог стать нежелательным. И потому он изо всех сил старался быть предельно осторожным и обдумывал каждое свое слово, каждый жест, каждый взгляд.

Помолчав, Любинди сказал:

— По-моему, в народе никто не станет защищать «шестерых воров». Их не любят.

— Это еще почему?

— Главарем у них татарин по имени Патих…

— Постой! — Ли Йинчи поднял вверх указательный палец. — Что же, по-твоему, этот народ только тогда станет поддерживать наших врагов, когда ваш Мухаммед сам восстанет из гроба, придет из своей Мекки и лично возглавит этих разбойников? А покуда это не случилось, мы можем быть спокойны, и воров будут ждать неудачи?