Гани собрался с силами, напрягся и, закусив губу, стал выкручивать ручные кандалы. Вены на его висках набухли, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит, пот градом катился по лбу. Еще одно усилие и вот — первые оковы разорваны!.. «Уф!» — вздохнул Гани и уронил обессиленные руки. Он вытер обильный пот, выпил холодной воды и, немного отдохнув, взялся за ножные кандалы. С ними он расправился легче. Гани напоминал сейчас льва, которой в гневе разрушает свою клетку.

А Кусен тем временем безуспешно пытался разорвать свои оковы на ногах. Гани пришел ему на помощь. Чтобы обрывки цепей не звенели, узники плотно обмотали их тряпками, прижав к щиколоткам и запястьям. И только собрались они продолжить выполнение своего плана, как снова загремели двери, на этот раз их камеры. Беглецы кинулись к своим местам на нарах. «Если узнали о нашем замысле, придется драться насмерть, все равно пощады не будет», — подумал Гани. Но караульные внутрь не вошли, лишь осветили камеру фонарем и, пересчитав заключенных, снова загремели засовом. Теперь надо ждать, пока закончится обход и затихнут шаги караульных в коридоре. Время ожидания показалось невероятно долгим… Лишь час спустя тюрьма снова утонула в кладбищенской тишине. Теперь надо торопиться.

Не раз Гани приходилось проделывать подобную работу. Сильными и ловкими руками он расшатывал и вынимал из стены кирпичи в месте, где кладка, как он знал, оказалась слабой. Проделав отверстие, в которое можно было просунуть голову, он выглянул во двор. Потом вытащил еще несколько кирпичей. Затем, просунув руки, подтянулся и выскользнул наружу. Кусен последовал за ним, Гани помог ему побыстрее выбраться. Их расчеты оказались верными — дыра пришлась как раз напротив сортира. Здесь боковая стена была невысокой, они взобрались на нее и полежали, прислушиваясь к ночным шорохам.

— Сейчас взберемся на крышу, а оттуда спустимся на улицу, — прошептал Гани, — будь осторожен, не зацепись за колючую проволоку, там ее полно.

Когда часовой, проходивший по двору, повернул за угол, Гани приказал:

— Лезь ко мне на плечи! — и помог Кусену подняться на крышу. И сам, подтянувшись на руках, оказался рядом. Потом Гани помог Кусену перебраться за густой ряд колючей проволоки и рукой показал на стену: по ней, мол, и спускайся тихонько, и сам начал перебираться через проволочное ограждение.

— Кто? — вдруг громко спросил по-китайски встревоженный голос.

— Мы, — тоже по-китайски, не задумываясь, ответил Гани, стремительно прыгнул через проволоку и скатился вниз по наклонной стене. Кусен, стоявший внизу у стены, простонал:

— Не могу! Подвернул ногу!

Гани, не останавливаясь, подхватил его на плечи. Черик, добежавший до края крыши, заорал:

— Стой! Стой, тебе говорят! — и выстрелил в темноту.

Но беглецы были уже за углом и пуля влипла в пустую стену.

Глава одиннадцатая

Еще пятьсот шагов, только пятьсот…

Месяцы и годы гнета и страдания, тюремные стены, смерть друзей… Все вынес, все вытерпел батур. Так неужели же эти пятьсот шагов он не сможет пройти? Неужели здесь его настигнет смерть? Где же его силы, где его мощь? Ведь он же мог спокойно поднять на плечах коня, быка… Ведь совсем недавно вот этими руками он разорвал цепи оков…

Но он неожиданно совсем обессилел. Он не смог даже перешагнуть через небольшую, высотой с малого ребенка, насыпь на берегу канала и уселся прямо на землю, смотря в небо, словно ожидая поддержки от бога.

— Ты всемогущ, о боже! — воззвал он к аллаху. — Чем оставлять меня здесь, ты бы уж лучше там, в тюрьме, отдал меня на растерзание палачам!

И, словно отвечая на его слова, ночную тишину разорвали хлопки винтовочных выстрелов. Это наугад стреляли по беглецам. Еще бы, кого не переполошит бегство человека, разорвавшего оковы и разрушившего стены своей тюрьмы?! Любинди и Ли Йинчи, услышав об этом побеге, подняли на ноги всю охрану. Хотя после побега прошел всего час, уже всюду по краю были разосланы телеграммы с указанием примет бежавших преступников.

— Стреляют, черти, — еле слышно прошептал Кусен. — Давай, Гани, нужно идти, обопрись на меня…

К счастью, ногу ему удалось вправить.

— Нет! Ты иди в сторону зарослей. Они же рядом, а я уж как-нибудь доберусь, хоть ползком, — стал подниматься Гани. Потом он постоял, покачиваясь, и, шатаясь, побрел следом за Кусеном. И снова он взял верх над слабостью, но эти пятьсот шагов показались ему тяжелее долгого дневного пути.

— Ну, как ты? — тяжело дыша, спросил Кусен, когда они добрались до зарослей.

— Была бы вода, вода…

— Сейчас поищем.

Но тут послышались совсем рядом топот копыт и голоса чериков. Кони остановились, кто-то сошел на дорогу. Она была в двух шагах от беглецов.

— О аллах, о аллах, — шептал Кусен.

«Ну, если нас увидят — все, нам конец», — подумал Гани и оглянулся вокруг: хоть бы какой камень оказался под рукой, одного-то черика и камнем уложить можно, а там уж будь что будет…

Кряхтение черика раздавалось совсем рядом.

— Давай быстрее, ты что там, совсем обгадился? — послышался нетерпеливый голос командира.

— Уф, — облегченно вздохнул черик, а за ним и затаившие дыхание беглецы.

Все-таки темная ночь — настоящая спасительница. Когда черики отъехали, Гани и Кусен поспешили побыстрее укрыться в Глубине чащобы.

Начинало светать… Предвестница утра Чолпан укрылась пушистыми облаками. Звезды стали меркнуть и одна за другой погасли на небосводе. Солнечные лучи окрасили нежным румянцем вершины гор, а потом уже весело засияли в бескрайних полях.

Земля просыпалась.

«Человек, который каждое утро встречает рассвет и любуется восходом, никогда не заболеет», — вспомнилось Гани слышанное когда-то изречение… И вправду, утреннее солнце вновь вселило в него силы, энергию, волю. Он поднял голову от плоского камня, служившего ему подушкой, и, широко раскинув руки, потянулся к солнцу, словно собираясь обнять светило. Его мускулы, согревшись под лучами весеннего солнца, казалось, обретали прежнюю мощь и гибкость. У него поднялось настроение, радость свободы переполняла сердце.

В небесах послышалось далекое курлыканье. Батур поднял глаза к небу — там, в самой вышине, летели на север журавли… Он зашевелил губами, словно обращаясь к этим птицам. А они, перестроившись по призыву вожака в новый клин, продолжали свой дальний путь.

Гани снова взглянул на солнце с таким чувством, будто видел его в первый раз. Тело его жадно впитывало в себя теплые лучи, наслаждалось их жаром, проникавшим до самого сердца. Гани чувствовал-себя заново рожденным, его тоже теперь не страшил самый дальний и опасный путь…

В тот день они укрылись в зарослях кустарника у подножия горы Бомасан к западу от Урумчи. На юг от них лежали уйгурские и дунганские селения, тянувшиеся почти не прерываясь вплоть до горы Нансан. То тут, то там слышалось блеяние овец и коз, нетерпеливое ржание коней.

Кусен не мог усидеть спокойно. Он хотел встать во весь рост, чтобы лучше осмотреться, но Гани надавил ему на плечо.

— Эх, сейчас бы молочка козьего! — сглотнул слюну Кусен.

— Не торопись, надо сначала коней добыть.

— Да, конечно, ты, как всегда, прав, Гани.

— Если найдем коней — считай, что спаслись, Кусен!

Но добывать днем лошадей вблизи людных мест было бы безумием. Поэтому, не переставая мечтать о конях и пище, друзья до самого вечера не сдвинулись с места. Они выспались, отдохнули, набрались свежих сил. День, показавшийся утомительно долгим, наконец отступил перед сумерками. Затихли доносившиеся с дороги голоса, скрип колес, ржание лошадей, грубые окрики погонщиков. Скоро ночная тьма окутала землю.

— Ну, с богом, — стад подниматься Гани.

— О Махамбет! — помянул Кусен пророка.

Через полчаса ходьбы Гани остановился.

— Слушай, Кусен, по этому бездорожью мы скоро вымотаемся.

— Ты ведь сам предложил идти, так?