— О аллах, неужели бывают дни, когда и тебя можно увидеть?! Ну-ка, дай я, на тебя еще посмотрю, ты ли это на самом деле, взаправду ты?!

Хажахан так и пела, ликуя:

— Идем же в дом, мой золотой, братик мой, ах, как славно, что ты пришел, идем в дом… — тянула она его за руку.

— Постой, Хажахан-хада. Не могу я сейчас задерживаться. Давай здесь где-нибудь поговорим, сама знаешь…

— Знаю, знаю: услышав о том, что ты бежал из тюрьмы, мы тут все от радости места себе не могли найти. Ходжак-шанъё все у нас перерыл со своими чериками. Друзья твои наготове, ждут. Юсуп тоже заждался тебя, ищет повсюду.

— Юсуп? А он разве здесь?

— Вот только что отправился в Чулукай. Да и я в Булукай только сегодня вернулась.

Обмениваясь новостями, они подошли к беседке в углу сада, выстроенной среди густых зарослей виноградника.

— Тороплюсь я, если есть у тебя что для меня интересное, говори сразу, не тяни.

— Ну что тебе рассказать… Дочь твоя уже подросла, братья живы-здоровы. Правда, здорово из-за тебя им досталось, крепко их мучили, да и сейчас держат в черном теле как родственников преступника. Друг твой Махаматджан тоже попал в тюрьму… В стороне Каш-Карабага повсюду бродят черики и люди Хакима-шанъё. Туда и носа не смей совать, сразу попадешься им в руки.

— Об этом я слышал от Касыма-мираба. Что еще нового? — спросил Гани. Ему хотелось что-нибудь узнать о Чолпан, но он не решался прямо спросить об этом. А Хажахан, зная, конечно, чего он ждет от нее в первую очередь, специально не заводила об этом речи, а потом решила перевести разговор на другое. Уж очень не хотелось ей расстраивать Гани.

— Ты помнишь Зайнап, которую как-то спас от рук Хакима? Они прекрасно живут с мужем. У них сын и дочь.

— Они здесь, в Булукае?

— Да, здесь.

— А почему ты молчишь о своем братишке Шерипхане, как он?

— Га-ани…

Хажахан заплакала и запричитала.

— Ну что ты, Хажахан, ты же никогда не была плаксой. В тюрьме, наверно, Шерипхан? Не переживай уж слишком. Твой братишка такой джигит, из любой дыры выберется!

— Оттуда не выбираются. Нет оттуда дорог… — еще сильнее заплакала Хажахан. — Убили его, застрелили…

Гани опустил голову. Он несколько раз повторил про себя: «Застрелили, застрелили…» Он не стал спрашивать — почему, за что. Разве он, Шерипхан, один? Сколько их, убитых, замученных за эти годы? Вот и Шерипхан… Какой был парень!.. Гани прекрасно помнил веселого, никогда не унывающего джигита, который силой был под стать своей сестре. Лет шесть тому назад теплым летним вечером Гани и Махаматджан возвращались из города домой. Были они слегка навеселе, озорничали по дороге, распевали песни. Когда добрались до Худиярюзи, дорогу им внезапно преградил какой-то всадник, поставивший своего коня поперек пути, мешая нм проехать. Гани был вне себя от гнева. Еще издали крикнул: «Прочь с дороги! Тебе, похоже, жить надоело?»

— Если ты и есть Гани-палван, — ответил всадник, нисколько не пугаясь угрозы батыра, — то попробуй пройти здесь.

— Ах так?! — Гани стеганул камчой коня и понесся к наглецу. Подскочив к нему, он схватил того за пояс и хотел рывком скинуть на землю, как козленка. Но всадник даже не шелохнулся, и Гани сам едва не вылетел из седла. А джигит взмахнул камчой и так врезал Гани меж лопаток, что батур, никогда в своей жизни не испытывавший ударов подобной силы, с величайшим трудом удержался на коне, обхватив его шею. Стиснув зубы, Гани снова бросился на джигита. Или внезапное унижение заставило батура собрать все силы без остатка, или его противник сам решил уважить славу и старшинство Гани, как бы там ни было, но противник все-таки оказался на земле. Оба палвана тут же забыли об ударах, нанесенных друг другу, и обнялись. Шерипхан — это был он — пригласил друзей к себе домой в Булукай и три дня они гостили у него. Вот в этом доме, возле которого в огороде сидит теперь Гани…

Но Шерипхана больше нет. Если б он остался жив, может быть, стал бы теперь правой рукой Гани… Батур тяжко вздохнул и стремительно встал с места — будто кто-то его поднял.

— Что делать, Гани, мой родной… Хоть бейся головой о камень, он не вернется… Теперь ты для меня брат вместо Шерипхана, ты занял его место в моем сердце…

— У меня к тебе есть одна просьба. Но сможешь ли ты сейчас заняться? — спросил Гани.

— Конечно, смогу. Куда бы ты ни позвал меня, что бы ни поручил, все выполню. — Хажахан встала рядом с Гани. Она оказалась лишь чуть ниже Гани, да и богатырской статью ему не намного уступала.

— Тогда вот что. Сегодня тебе надо найти в Чулукае Юсупа Белоголового. Скажи ему, чтобы завтра, не позднее полудня, он ждал нас у реки Булукай.

— А я, я что буду делать? — обиженно спросила богатырша. — Ты опять решил меня из-за того, что я женщина, в стороне оставить…

— Ну что ты? Да я такую медведицу ни на одного мужчину не променяю. Придет время, ты еще и ружье в руки возьмешь. Ну, а пока для тебя найдутся другие дела. Есть у тебя конь?

— Нет, того моего скакуна черики забрали, давно уже…

— Ладно, коня я тебе достану…

— Не надо, я сама достану. Говори, что делать!

— После Юсупа поедешь в Ак остан к Касыму-мирабу и скажешь ему: пусть он, не дожидаясь меня, пошлет тех джигитов, которых приготовил, в Нилку к «шестерым кайсарам». Поняла?

— Что я, по-твоему, такая дура, что простых вещей не понимаю!

— Ну вот, для начала и все. Теперь я тронусь в путь. Да, если Бавдун захочет, его тоже направь к нам. Ну, до встречи!..

— Подожди, хоть холодного чего-нибудь выпей!

— Коли катыком угостишь, не откажусь.

Хажахан не стала будить невестку, жену Шерипхана, сама вынесла катыка и хлеба из кладовой. Гани, не отрываясь, выпил целый бурдюк катыка. Она с восхищением смотрела на него, потом обернула хлеб в скатерку и подала батуру.

Назавтра в назначенный срок в условленном месте собрались все друзья. Юсуп Белоголовый пришел вместе с Бавдуном. Юсуп, как обычно, знавший любую мелочь, происходившую в округе, рассказал Гани обо всем, что могло интересовать батура. Он знал так много, что мог бы говорить, кажется, без конца.

— Подожди, Юсуп, не спеши… Давай самое главное. Во-первых, что с Махаматджаном?

— Я разговаривал с Билалом, что сидел с ним в одной камере. Значит так: все, кто был арестован за связь с тобой — Махаматджан, Галдан, Камаш, — пока живы…

— Они живы, а кто нет? Как остальные? — Гани внимательно посмотрел на Юсупа. — Ты что-то скрываешь от меня?

— Нет, просто обо всех я не знаю…

— Что с Нусратом-халпатом?

— Мне неизвестно…

И от Юсупа не услыхав ничего о судьбе Чолпан, Гани сильно расстроился. Он долго сидел молча, но потом, видимо, что-то придумав, неожиданно упросил у Кусена:

— Ты говорил мне, что в Улустае сейчас находятся пять-шесть чериков? Так?

— Да, у них там контрольный пост, проверяют всех, кто проезжает.

— Главный у них там гад по имени Ван Вин. Вот змея. По жестокости и коварству всем ванам ван! А рядом с ним ошивается известный тебе Теип, — добавил Юсуп.

— И он с ними? — удивился Гани.

— О! Сейчас ты его не узнаешь… Нынче люди, услышав, что он идет, спешат убраться поскорее по домам, чтобы ему на глаза не попадаться, — добавил Юсуп.

Гани прикусил губу, задумался.

— Ты дом его знаешь?

— Точно не знаю, но слышал, что где-то за кладбищем, — ответил Юсуп.

— Поехали к нему в гости! — Гани направился к коню, товарищи последовали его примеру. Никто не ведал, зачем они едут, но никто и не стал спрашивать. Знавший окрестности, словно свои пять пальцев, Гани сам вел их. Вскоре они достигли небольшой рощицы, где батыр приказал спешиться.

Джигиты, стреножив коней, пустили их пастись.

— Ну что ж, и нам надо бы перекусить, — сказал Гани, умывшись в ручейке. — Что у тебя там есть, Нурахун?

— Есть катык и мясо вареное.

— У меня есть хлеб и яйца, Хажахан дала, — добавил Юсуп.

— А водки нет у тебя?

— Если поискать, то найдется…