Однажды в доме, где заседал совет, неожиданно появился портной Саляй. Он увидел Махмуда, бросился к нему и обнял со стоном и плачем. Кузнец опешил: давно не видел он своего бывшего товарища, давно ничего не слышал о нем, да и чем его мог интересовать отступник и трус, который покинул друзей при первой же опасности? И вот портной стоял перед ним и бил себя костлявым кулаком в худую впалую грудь, и в покаянных словах его было столько отчаяния, что в сердце Махмуда на какой-то миг воскресло прежнее доброе чувство. Не то чтобы он простил Саляя, изменившего клятве, — просто теперь, после победы в Актопе, и такие слабые люди поняли, на чьей стороне сила и правда, откинули нерешительность и выбрали, с кем идти. Так думал Махмуд и снисходительно слушал Саляя, его сбивчивую речь, перемешанную со слезами, и остальные с удивлением и неловкостью наблюдали за этой странной сценой.
— Ладно, — прервал наконец Махмуд портного. — Забудем, что было, вытри глаза и веди себя как мужчина.
Саляй смолк. Он смотрел на Махмуда, словно пытаясь угадать, может ли он в самом деле надеяться на прощенье. Махмуд сурово усмехнулся и потрепал его по плечу. Слезы снова навернулись на глаза Саляя, и он сказал самое главное, самое страшное:
— Мы потеряли Салима-ашпаза…
— Потеряли Салима?.. — Вслед за Махмудом вздрогнули и потянулись к Саляю все, кто знал повара или слышал о нем.
Тогда Саляй рассказал о том, как несколько дней назад к, нему в лавку, задыхаясь от бега, примчался Салим: «Радуйся, брат, — закричал он с порога, — наши взяли Актопе!..»
Саляй, не отзываясь ни словом, продолжал свое шитье.
— Эй ты, — рассердился Салим, — слышишь, что я говорю?.. Наши захватили крепость!.. Да не пыхти, как тупоголовый мул!..
Последние ли слова задели портного или что другое, но Саляй, задержав в руке иголку, с язвительным спокойствием посмотрел на Салима:
— Зачем так шуметь, будто они захватили не Актопе, а весь мир?
— Подлая твоя душонка! — закричал Салим. — Да я тебе голову сверну, как паршивому птенцу!.. — Он стиснул Саляя за плечи, приподнял, подержал на весу и швырнул оземь.
Не сразу поднялся с пола Саляй, не сразу нашел слова для ответа, а когда заговорил вновь, бледное лицо его было перекошено от злобы:
— Только дураки, вроде тебя, верят этому пустомеле Аскару и этой квочке Маимхан… А я… У меня своя голова на плечах! Да, своя, и мне с ними не по дороге!..
— Я бы выпустил из тебя кишки и вытряхнул все потроха за такие слова, да не хочу марать руки о такую тварь, — сказал, едва сдерживая бешенство, Салим. Но столько откровенной ненависти заключалось в его взгляде, что Саляй испугался, как бы тот не исполнил, чего доброго, свою угрозу, и жалобно заюлил, закрутился:
— Прости меня, брат, если я тебя обидел… Ты смел, как лев, а у меня, видит аллах, всегда было робкое сердце…
— Зачем же ты с самого начала затесался к нам?.. — Салим пристально вгляделся в Саляя, — Или ты и вправду хотел все выведать, а потом…
Саляя затрясло от страха.
— Ну-ка, идем со мной! — приказал Салим таким тоном, что его нельзя было ослушаться, и, не зная, куда и зачем ведет его Салим, Саляй покорно вышел на улицу первым. Здесь было безлюдно, глухую полночь нарушала только время от времени перекличка стражников. Добрались до Доланских ворот, здесь путь им преградил патруль. Оба бросились бежать. Вдогонку загремели выстрелы. Пуля настигла Салима — потому ли, что крупная фигура делала его хорошей мишенью, или так было угодно судьбе, но он упал смертельно раненный. Что же до Саляя, то он сумел спрятаться в арыке. На его глазах солдаты прикончили давнего товарища…
Саляй не стал дожидаться, пока его найдут, сам направился к солдатам и, спасая жизнь, рассказал обо всем, что было ему ведомо. Его немедленно доставили к длиннобородому дарину, и тот сразу понял, с кем имеет дело.
— Так вот, Саляй, — сказал он, — запомни: если ты станешь помогать нам и делать, как тебе прикажут, я сам награжу тебя и пожалую чин, а если будешь хитрить — потянешь за собой всю свою семью на плаху.
В тот же день Саляя познакомили с Мо-тайтай, а в канцелярии длиннобородого разработали коварный план, — в соответствии с этим планом Саляй и Модан приступили к своему черному делу…
Разумеется, ни слова правды не сказал трус, завербованный в шпионы, о том, что произошло между ним и Салимом, а о дальнейшем — тем более, но кое-какие подробности в его рассказе насторожили Маимхан.
— Как же тебе, Саляй, все-таки удалось спастись? — Спросила она.
— Мы… Мы вместе бежали… Сначала… А потом раздался выстрел, Салим упал, а я вбежал в чьи-то ворота… И проскочил через двор…
— Откуда же тебе известно, что Салим мертв? — сказал старик Колдаш.
— Я… Мне так показалось, я видел, как он упал…
— Почему же ты его бросил?
— А что мне оставалось?.. Все равно, чем бы я ему помог?..
— Между прочим, вы назвали женщину, Саляй-ака… Где вы с ней встретились? — спросила Маимхан.
— Встретились по дороге сюда. А про себя ей лучше рассказать самой, я ведь мало что знаю…
Что ж, среди тех, кто приходил в лагерь повстанцев, попадались всякие люди, поэтому слова Саляя не возбудили особенных подозрений. Поверили ему и в остальном, тем более, что он рассказал о военных приготовлениях маньчжур, о расположении в городе их частей, — надо ли упоминать, что и это заранее было согласовано с дарином.
— В Кульджу прибыли новые войска… Ханский полк… Судя по слухам, специально против вас…
— Спасибо жанжуну за его заботу, — сказал Махмуд, поднимаясь с места. — Он заботится о нас, но и мы позаботимся о хорошей встрече.
— Сколько же солдат сейчас в городе? — спросил Ахтам.
— Не скажу точно, только в крепости Кульджи их как пчел в улье…
Совет, прерванный появлением портного Саляя, продолжался. Что же до самого Саляя, то Семят предложил, чтобы тот организовал портняжную артель для нужд повстанцев.
Так в лагере нашла себе приют ядовитая змея о двух головах.
Нет, не в одном лишь искусстве любви знала толк прекрасная Модан, длиннобородый дарин не ошибся, остановив на ней свой выбор. С первых же дней пребывания в Актопе, среди повстанцев, приступила она к исполнению тайного замысла, тонко и точно рассчитывая каждый шаг, ведущий к далекой цели.
Правда, и сами обстоятельства складывались для нее благоприятно. В лагере не было никого, кто мог бы ее опознать, ей не приходилось этого бояться. Наоборот, все сочувствовали несчастной молодой женщине, обижен ной судьбой, истерзанной страданиями. — Модан превосходно справлялась со своей ролью. «Будь проклята моя красота, от нее все мои беды, — говорила она, перебивая свой рассказ жалобными вздохами и слезами. — Все началось с того, что в меня влюбился знатный маньчжур, Он убил моего мужа, а меня разлучил с родным домом. Восемь лет он мучил меня, восемь лет не видела я Кучара, где родилась и провела беззаботную юность, восемь лет не встречала ни милой матери, ни старика отца, не знаю, живы ли еще они или умерли в тоске и печали… Спасибо вам: вы поднялись на священную войну, вы отомстите за всех обиженных. Если бы не вы, я до самой смерти томилась бы среди неверных…»
— Не убивайтесь так, — растроганная чужим горем, принималась уговаривать несчастную Маимхан. — Смотрите, сколько хлопот у каждого из нас, тут некогда думать о себе… Заботы об общем деле помогут вам излечить ваши раны…
Слабым голосом благодарила Модан свою утешительницу, но не пила, не ела, не поднималась с постели, сказываясь вконец разбитой и больной. Однажды, превозмогая слабость, нерешительно попросила она Маимхан, чтобы взяли ее в артель к Саляю. Маимхан обрадовалась: значит, не напрасны оказались ее увещевания!..
Первое время Модан работала с особенным усердием. Женщины шили одежду, в которой нуждались многие джигиты, — кто успел порядком пообноситься, кто так и пришел из дома, не имея на плечах ничего, кроме рвани, едва прикрывавшей тело. Так что в мастерской постоянно было людно, сюда приходили примерить обнову, положить заплату, а то и просто поболтать и перемигнуться с молоденькими мастерицами.