Длиннобородый дарин объявил в Кульдже военное положение и, не скрывая собственных неудач, доложил о создавшейся обстановке жанжуну. Однако губернатор, склонный подозревать всех и вся, ценил своего любимца за прошлые заслуги; он выслушал его доклад довольно снисходительно, ограничась язвительным замечанием, что краснобаи, подобные дарину, вечно мудрят, пока чаньту низко держат голову, а в тревожные времена сами теряют разум… Жанжун приказал перевести из Старой Куры в Кульджу три регулярных полка, преданных правительству. Эти полки были сформированы из маньчжуров, шивя, солунов и пользовались особыми привилегиями. Длиннобородый дарин вместе с военным советником жанжуна выработали план подавления восстания, который предусматривал разнообразные и уже зарекомендовавшие себя меры. Теперь ежедневно по всей стране арестовывали сотни ни в чем не повинных людей, бросали в зинданы и подвергали мучительным пыткам — в поисках сочувствующих мятежникам и просто для всеобщей острастки. В то же время в стан бунтовщиков засылались провокаторы и шпионы, чтобы внести сумятицу, посеять раздоры и расчленить силы восставших. Тут изощренный ум длиннобородого особую роль предназначал мулле Аскару, поэтому с уничтожением Аскара не торопились…
Однажды дарин приказал привести муллу Аскара к себе. Коротышка Аскар в заточении еще больше осунулся и как бы уменьшился в росте, — представ перед длиннобородым, он выглядел как ребенок после долгой и тяжкой болезни. Но в глазах муллы не погасли прежние живые огоньки. На них-то и обратил — не без досады — свое внимание дарин.
— Я уважаю таких твердых людей, как ты, — начал длиннобородый после продолжительной паузы, в течение которой он пристально всматривался в Аскара.
— В чем же оно заключается, это ваше уважение, господин дарин? — спросил Аскар, держа руки за спиной.
— В чем?.. А ты сам как полагаешь? — отвечал длиннобородый вопросом на вопрос.
— Я полагаю, — и Аскар сделал шаг вперед, — я полагаю, что оно ничего не значит, если вы заключаете меня в зиндан, а сами ведете себя как хозяин на моей земле и земле моих предков.
— Но неужели наместник великого хана не хозяин в его владениях? — усмехнулся дарин.
— Ваши слова, возможно, имеют смысл среди китайцев, но не там, где родина уйгуров…
— Мулла Аскар, — почти дружелюбным тоном проговорил длиннобородый, подходя к Аскару, — я убежден, что вы оказались бы вполне на месте, занимая очень большие посты… Сумей мы договориться и найти общий язык, это оказалось бы полезным и для нас и для вас… К чему затягивать напрасные страдания?..
— О чем вы говорите?
— Ключи от всей нынешней смуты — в ваших руках. Уступите их нам, а сами просите все, что угодно…
Мулла Аскар не отвечал, как бы взвешивая слова длиннобородого.
— Учтите, мулла Аскар, наша щедрость не знает пределов… Положение, которое вы займете, будет выше, чем гуна Хализата…
— Вот как?..
— Разумеется. Я обещаю вам это от имени кагана!
— Что ж, это неплохо…
— Хинхав! — Длиннобородый похлопал Аскара по плечу, но тот сделал движение, будто в тело ему вонзили иглы.
— За предательство я желал бы получить от вас единственный чин…
— Говорите смелее, что вам больше по душе?..
— Я хотел бы, — медленно произнес мулла Аскар, — я хотел бы стать смотрителем кладбища, на котором вас закопают живым.
— Скотина!.. — Длиннобородый отскочил от муллы Аскара и разразился проклятиями.
— Что случилось, господин дарин?.. Я ведь только ответил на ваш вопрос…
— Заткни свою вонючую глотку, негодяй!.. Ты сам вор и атаман всей воровской шайки!..
— Странное дело… Вы пришли на нашу землю, вы грабите наш народ, но воры, оказывается, не вы, а мы…
Что такое — слово?.. Не пустое ли сотрясение воздуха? Его не потрогать руками, не сжать в ладони… Но слово, в котором заключена истина, обретает внезапно такую силу, что перед ним сникает самая наглая тварь и отступает, злобно рыча и пряча трусливый хвост между ног… Вот они стояли друг против друга — узник, ожидающий смертного приговора, и властитель, за которым тысячное войско, готовое по первому его знаку все сокрушить, уничтожить, смести — вот они стояли, всем сердцем ненавидя и презирая друг друга, но нечем было ответить господину дарину, правителю Илийского вилайета, наместнику великого хана, — нечем…
— Не будем продолжать этот бессмысленный спор, — проговорил наконец длиннобородый. — Судя по всему, ты любишь свой народ, тогда ты должен предотвратить ненужное кровопролитие, которое ему угрожает.
— Чем я могу помочь своему народу? — спросил мулла Аскар, чувствуя, что в словесном поединке перевес на его стороне.
— Ты должен внушить своим ученикам, Маимхан и Ахтаму, которые стоят во главе бунтовщиков, что…
— Иншалла?! Значит, я все-таки достиг своего, мой труд не пропал даром! — радостно сказал мулла Аскар: от слов дарина у него вдруг будто выросли крылья.
— Ты бредишь, бредишь, чаньту!.. Чему ты рад?..
— Нет, это не бред, я не брежу, господин дарин… И наяву, а не в бреду я говорю: спасибо вам, смертельному моему врагу, за весть, которую не принес бы и вернейший друг!..
— Пойми, глупый старик, если ты будешь упорствовать, то больше никогда не увидишь своих учеников…
— Пусть! Даже сделавшись прахом, я останусь вместе с ними…
— Упрямая собака! — не выдержал длиннобородый, теряя остатки терпения. — Тебе отрубят голову на плахе!
— На земле, где прольется моя кровь, вырастут дети, которые, возмужав, растопчут подобных тебе извергов!.. Ты слышишь, палач?..
— Тюремщик! — крикнул длиннобородый, вызывая надзирателя. Вошел стражник, придерживая на боку длинную саблю. — Убери его с моих глаз!
— Я не погибну, погибнешь ты!..
Мулла Аскар не успел договорить — его уже тащили к двери…
Глава тринадцатая
Штурм Актопе явился не только первым крупным военным успехом повстанцев — победа окрылила, подняла дух, дала ощутить веру в себя, в свои силы; а самое, может быть, главное — каждый из них теперь почувствовал вкус свободы, — свободы, которая прежде казалась лишь далекой манящей мечтой. Всякий, кто хоть раз испытал подобное, уже не мог и представить себе возврата к жалкому прошлому, где не было ничего, кроме рабской покорности судьбе, горя и постоянных унижений.
Вместе с тем победа заставила повстанцев иными глазами взглянуть и на самих себя и на свое будущее: ведь им предстояло не просто перебить и уничтожить ненавистных угнетателей, а взять в руки власть и устроить для всего народа справедливую жизнь. Для этого требовалось на первых же порах, продолжая наращивать силы, навести порядок в собственных рядах, укрепить дисциплину и правильно организовать свою еще небольшую армию.
В крепость Актопе со всех сторон шли люди, желавшие примкнуть к повстанцам, сюда тянулись толпы дехкан и городской бедноты; ручейки сливались в мощный поток, перед которым не устоит никакая преграда, но и поток этот надо было направить в единое русло.
Повстанцы пока не успели еще продумать и создать четкую военную и административную систему. Всем управлял непроизвольно сложившийся совет из Ахтама, Маимхан, Махмуда, Семята, Хаитбаки и старика Колдаша. Решающее слово, по молчаливому согласию, оставалось за Ахтамом. Ближайшим его помощником и советчиком считалась Маимхан.
Теперь, когда восставшие овладели Актопе, перед ними возник вопрос: вернуться ли в горы или остаться в крепости. Старик Колдаш доказывал, что крепость только свяжет в дальнейших действиях, превратит наступление в оборону, она расположена слишком близко к Кульдже и не устоит перед регулярными частями. Пока мы, говорил он, не расправим как следует крылья, лучше держаться в горах, это наш дом, там мы полные хозяева. Маимхан соглашалась с Колдашем. Но Махмуд уперся и ни за что не хотел покидать Актопе. Слыханное ли дело — одержать такую победу и сразу же отступить?.. Ахтам понимал, что Колдаш прав, однако ему не терпелось ударить по Кульдже, поэтому он склонялся к мысли Махмуда. Спорили долго и горячо, каждый стоял на своем, но все чувствовали, что надо прийти к какому-то общему решению, — разногласия принесут ущерб делу.