— Молодец, чон дада!..

Второй раз в этот день старика окружили, разглядывая его с изумлением и восторгом.

Вслед за дядюшкой Колдашем попытали счастья два отобранных им джигита. Несмотря на все старание, и тот и другой едва вскарабкались до половины.

— А-яй! — крикнул Колдаш. — Глупой голове и сила не в помощь!..

— Покажите еще раз, чон дада, — попросил Махмуд, с интересом следивший за действиями старика.

Дядюшка Колдаш подошел к прежнему месту и снова взобрался наверх, сопровождая свои движения пояснениями:

— Не надо торопиться… А ножи втыкайте поближе друг к другу… А коленом поворачивайте, как будто играете в лянгу…

Махмуду показалось, что он усвоил все приемы, он полез вверх, но ему не хватило какого-нибудь аршина, когда он сорвался и упал, подняв целый столб пыли. За ним стал карабкаться по склону Ахтам, он без труда взобрался на вершину.

— Вот что значит джигит, у которого есть на плечах голова! — обрадовался старик.

Большинство джигитов, на которых ложилась самая ответственная часть штурма, справились с этим непростым делом не хуже Ахтама. А когда вслед за ними и Маимхан, не желая никому уступать, поднялась наверх, ее приветствовали веселые возгласы:

— Балдакчилар! Балдакчилар!..[120]

Весь день начальник крепостного гарнизона провел в тревоге, а к ночи совершенно потерял покой. Тихо было за стенами Актопе, ни звука не доносилось снаружи, но зловещей казалась тишина. Тяжелый мрак окутывал все вокруг, только звезды изредка выглядывали в провалах между облаками, чтобы тут же исчезнуть. Тьма и безмолвие, безмолвие и тьма… По вечерам, разгоняя тоску, начальник гарнизона садился перед тоненькой опиумной свечой, посасывал трубку, блаженствовал в сладостном забытьи. Но сегодня ему пришлось изменить своей привычке — не то что зернышка опиума, крошки хлеба не побывало у него во рту с того раннего часа, как ему доложили, что проклятые воры движутся на Актопе. К вечеру начальнику гарнизона изменили силы, он скрючился, упал, закатив глаза, только белки стеклянно поблескивали в узких прорезях век. Его подняли, вложили в рот крошечный комочек опиума — наркоман ожил, как будто в его истощенное тело влили кровь, но первые слова, которые он выговорил, были: «Что, воры уже здесь?» Ему отвечали, что нет, пока все тихо. Однако он не поверил, вскочил, побежал к башне над главными воротами, трепеща не столько перед мятежниками, сколько перед собственным начальством, более безжалостным, чем любые враги, хотя командир гарнизона и сам кое-что значил, являясь родичем, правда, не слишком близким, длиннобородого дарина, и выполнял в крепости роль и хана и бека. Причина же такого беспокойства заключалась в том, что вместо положенных шестисот солдат в Актопе едва насчитывалось полтораста, а деньги на содержание остальных шли в карман любителя опиума и прочих дорогостоящих утех. Теперь, в страхе за свою голову, начальник гарнизона приказал раздать хранящееся на складах оружие маньчжурам, проживающим в крепости, однако их воинскую доблесть юн не переоценивал.

На сей раз сердце не обмануло начальника гарнизона. Едва он поднялся на крепостную стену, как снизу раздался ужасающий шум, казалось, все окрестное пространство кричало, вопило, надрывалось от рева: «Бей! Руби!» Не в меру бережливый начальник на какую-то минуту лишился речи. Между тем солдаты принялись палить из ружей, однако совсем не так, как предписывалось уставом, не туда, где, судя по звукам, передвигался в темноте противник, а вверх, вообще неизвестно куда, и при этом заботясь преимущественно о том, как бы самим спрятаться понадежней. Потом выстрелы прекратились сразу с обеих сторон, будто по уговору, и крики под стенами смолкли. Что происходит там? Отступили мятежники или только накапливают силы?.. Во всяком случае, возникшая передышка помогла начальнику крепости прийти в себя. Он велел подвезти для устрашения мятежников полную телегу позанза — взрывных ракет — и когда их подожгли, в самом деле раздался оглушающий грохот, и могло представиться, что вся крепость поднялась вверх, подпрыгнула к самому небу.

Джигиты, которые никогда не испытывали ничего подобного, кинулись было в бегство, но дядюшка Колдаш закричал: «Стойте, стойте, это холостой взрыв!» — и преградил напуганным дорогу. Махмуд, раздосадованный этой внезапной трусостью, сыпал проклятиями, скликая в темноте своих.

— Обстановка понятна, — сказал Колдаш, когда старшины совещались, что предпринять дальше. — Нас готовились встретить заранее.

— У них много боеприпасов, — сказал Ахтам. — Они хотят не подпустить нас к крепости.

— Попробуем рискнуть еще раз, — сказал Махмуд, не признавая ничего, кроме риска.

— Что думает чон дада, перевидевший немало войн на своем веку? — спросила Маимхан.

— Совет мой все тот же, дочка: надо пускать в дело лестницы.

Договорились о штурме. Махмуд со своими джигитами направляется к северным воротам крепости, Ахтам — к южным, Хаитбаки — к восточным. Западные ворота пока остаются свободными. Еще один отряд с Умарджаном во главе выделили для отвлечения врага. Этот отряд и начал сражение.

Джигиты Умарджана неистовыми криками всполошили маньчжур, те подняли стрельбу, вначале такую частую и бестолковую, будто на огромной сковородке жарили кукурузу. Вскоре с крепостных стен началась пушечная пальба. Начальник гарнизона, видя, что наступление ведется по трем направлениям, и собственные силы расчленил на три части. Теперь у западных ворот оставалось наименьшее число солдат. Этим долгожданным моментом воспользовался дядюшка Колдаш. На дистанции в пять шагов расставил он своих «балдакчилар». Как только, по условию, с трех сторон раздастся крик «Бей, руби!», они должны были кинуться к стене и взобраться наверх.

И сигнал раздался… Джигиты, как черные кошки, рванулись к крепостной стене, в один миг очутились наверху и закрепили лестницы. Не успели солдаты опомниться, как по лестницам тонкими, частыми, злыми ручьями хлынули в крепость осаждавшие — те, что притаились внизу. Маньчжуры спохватились, но поздно! В ход пошли ножи и кинжалы, солдат душили руками, сбрасывали вниз. Джигиты, проникшие в крепость со стороны западных ворот, ринулись на солдат с тыла, солдаты уже бежали, бросая оружие, думая только о том, как спасти жизнь. Распахнулись ворота еще с трех сторон: в Актопе ворвались отряды Ахтама и Махмуда.

Бой внутри крепости был недолгим. Маньчжуры пытались укрыться в домах, но им нигде не было спасенья. Розовел рассвет, когда восставшие заняли штаб гарнизона, разоружили уцелевших солдат и заперли их в свинарнике. Что до начальника гарнизона, то его обнаружили в курятнике. Повстанцы потеряли при штурме около пятидесяти человек, однако победа была полной. Среди добычи, которая оказалась в руках повстанцев, самым главным трофеем было оружие — его с избытком хватило на всех!..

Теперь, когда крепость Актопе оказалась в руках восставших, все неожиданно и круто переменилось. Раньше никто из местных беков и чиновной знати не принимал лесных смельчаков всерьез. «Кучка жалких бродяг, которым суждено кончить жизнь на плахе», — говорили одни. Другие презрительно усмехались: «До плахи не дойдет — слишком большая честь для этих голодранцев…» И острили: «Ущелье Гёрсай станет их собственной могилой. Они отыскали для себя подходящее кладбище…» Во всяком случае, никто не сомневался, что «эти бродяги и голодранцы» заранее обречены и никакой опасности не представляют. И вдруг…

Многим, очень многим наступила пора задуматься о собственной судьбе. Впрочем, не раз в прежние времена случалось, что, когда восстания достигали высшей точки, во главе их становились те же самые беки. Так и теперь кое-кто из окружения Хализата уже присматривался, примеривался, выжидал, как будут развеваться события дальше, чтобы не промахнуться, не ошибиться, не упустить выгодный момент. И тут не смущали ни титулы, ни звания, ни клятвы верности перед существующей властью, тут интересовало только одно: хватит ли сил у мятежной голи захватить такие крупные города, как Кульджа, или Баяндай, или Старый Чинпандзы? Если да, — значит, все решается само собой, и от Хализата можно без риска переметнуться к мятежникам и произнести новые клятвы, чтобы обеспечить себе местечко не хуже прежнего, а с местечком — и положение, и власть, и богатство!..