и вдруг внезапно, над серой песчаной местностью, над учреждением и его серыми дымами что-то пронеслось из прошлой дневной жизни, сверкнуло пространство песчаных холмов, ровной безжизненной степью, впервые он увидел желтый ровный цвет песчаной косы, осветляя эту странную землю; вдруг над всем этим повеяло свежей тягой прежней жизни, послышался запах лугов, преображаясь, появлялись цвета, высоко, в дымно-сером небе что-то осветлялось, но яркий алый свет, распространяясь всюду, все-таки не пробивался, а смешиваясь с серым небом этой земли, и небо лиловело, а местами принимало фиолетовый оттенок перестоявших чернил, но все-таки, странное звенящее знакомое распространение расходилось мгновенно, и казалось, не было уже в природе никаких других сил, послышался запах лугов, речной воды, простора прежней земли, вспоминалась прошлая жажда собственного исчезновения и любви, появлялись исчезнувшие цвета прежней жизни, захотелось напиться ключевой воды; и после этого прежнего желания, которое никогда к нему не приходило раньше, пока он здесь жил, послышался ровный гул, звенящее распространение исчезло, хотя свет по-прежнему шел из глубин неба, и по-прежнему тянуло глаза в новое небо, досматривая запретное, досматривая и уже опуская глаза, отвыкшие видеть, уже почти убыстряя шаг своей жизни, подстраивая его под прежний ритм, и устремляя его к прежним целям, на краткое мгновенье он увидел: внезапно вдруг все стихло, и в алой тишине нового неба появился клин журавлей; так пахло лугом земли, что этого нельзя было не узнать, хотя за всю длинную тоскливую жизнь, он никогда их не видел, забыл их форму и полет свободного тела и несущееся с ними распространение жизни; теперь он понимал, и понимание это мгновенно родилось в нем! вот это-то и было любопытно: как ни втягивала его цель, понимание родилось мгновенно! не исчезла память о журавлях, теперь он понимал, что всю теперешнюю жизнь он потратил на то, чтобы забыть журавлей, истинный цвет неба! запах прежней земли, журавлиный клин, траву, степь, плоть воды и неба; сейчас вместе с полетом возвращалась к нему забытая утраченная жизнь, и возникало прежнее: способность чувствовать страдание и счастье, просыпалась душа; между тем клин все разрастался, неся с собой неохватную тишину: что-то было в их полете тяжелое, мертвящее воскресающую сейчас душу; он уже способен был чувствовать и снова мыслил, поэтому, хотя он и думал, что они несли с собой новый слой алого неба, но, вглядываясь, он вдруг пронзился странностью и болью; это был действительно журавлиный полет, прекрасный журавлиный клин, и тело каждого из них было выточенной летящей формы, но они летели будто не ведая земли, где они родились, и неба, с которым они вместе распространялись; теперь его собственная тяжесть (она родилась в нем вместе со странным предчувствием!), теперь тяжесть и боль переходили в страх, будто он был вновь на гранитном участке, на кладбище, но он знал, что главное нужно, чтобы они не узнали, что он знает кто! пока они подходили к нему, он все еще смотрел ввысь, нарушая запретное:

летела над ним алая стая мертвых журавлей со свернутой шеей! (полет со свернутой шеей), вожак был уже впереди, он пикировал на металлические трубы домен, на их бронзово-железное учреждение, и клин, послушно изменив полет, пошел следом, у Регистратора мелькнула жутка догадка, он чувствовал, что он сам сейчас стал им, — неким пространством, которое было во всем; догадка состояла вот в чем: он был единственным, кого судьба избрала, чтобы увидеть все это, и потому, что бы ни случилось! теперь он это знал точно, он должен был остаться, сохраниться, чтобы в другой своей жизни рассказать последние мгновения песчаной выжженной земли (должен), он должен был сохраниться! —

— он вспомнил, как Надя летела из Ленинграда, киевский аэропорт не принимал, она быстро поняла почему: в иллюминатор виден был пропеллер, он стоял неподвижно вертикально; садились они на военный аэродром, слив сначала над лесом бензин, она еще думала тогда, господи, брось кто-нибудь спичку, вспыхнет вся земля одним большим космическим факелом, и она сгорит вместе со всеми, вместе с Митей, вместе с сыном, который был в ней, но почему-то было ледяное легкомысленное спокойствие (вот это и есть страх? думала она, когда ледяная ясность, нет выбора, все видишь далеко, как свои собственные руки) единственное, что было трудно: она не могла произносить слова, только одно тяжело проворачивалось в ней: это и есть страх? и вот сейчас будет все? они пикировали на военный аэродром, и как было тихо! как было кругом тихо! когда они сели, раздался единственный жуткий крик, который тут же прервался, самолет завертело, но уже мелькало, что это спасение, что все! потом вращение прекратилось, и разломавшись на две половины, самолет стал! — в этой тишине падающего клина, чувство страха в нем все разрасталось, он услышал вдруг одинокий, молящий крик, не один он, кто-то был еще! крик этот шел от постороннего, живого существа, неизвестно каким образом сохранившегося здесь, кто-то молился, кто-то все хотел прикрыть его собой, и вся страсть незнакомого дорогого существа мгновенно передалось ему, и он вместе с ним, с этим единственным здесь живым существом: одним стеблем, одною травою, одною каплею! вместе, они молились:

Господи, не губи ты нас! пока еще есть мы, не губи, сохраните души, не губите, есть еще, остались здесь люди, и пока они еще живы, пока они еще живы, пока они еще любят хоть одно существо, пока они еще любят друг друга, сохраните им жизнь! пока они еще любят, пока есть хоть один, кто может любить, (хоть один!), мы высадим травы! поднимем зелень песчаных холмов; не губи ты нас, пока еще есть, пока еще бьется живая струя жизни, пока еще несколько человек этой песчаной стране, пока они выращивают травы! пока еще рождаются дети, господи, не губи ты нас! Господи, сохрани ты нас: мы вырастим, мы сохраним жизнь и вырастим, только не губи ты нас! мы засеем травы, мы вырастим пшеницу, у нас есть еще зерна! мы еще сохранили зерна, мы не забыли вкус хлеба, мы не забыли нашу землю! мы не забыли, мы сохраняем это, мы вырастим новый хлеб, мы уничтожим железо! только сохрани, сохрани наши души живыми, сохрани наши души живыми (сохрани наши души живыми), мы еще не погибли, сохрани! мы виновны, мы забыли память! мы забыли прошлых людей, страдания их, мы забыли память, мы лживы, но мы забыли и счастье, дай нам счастье осознания, дай нам немного времени; мы еще живы! дай нам новое счастье любви, мы еще помним, мы расчистим песчаные холмы, мы сбережем любовь, еще есть несколько человек (пока жив хоть один человек), еще есть несколько людей, еще живы они, еще живы, живы они, дай нам время, господи! еще есть несколько человек! мы еще вырастим травы, мы засадим холмы лесом, мы очистим реки, мы поселим там рыбу, мы забудем железо! забудем бронзу, забудем бронзу! пока еще живы люди, пока еще есть любовь, пока я, я, Я, РЕГИСТРАТОР, еще люблю воду, ручей, траву, землю, пока я еще люблю (пока я еще существую в каждом!), пока мы еще любим друг друга! пока мы любим! Господи, в десять крат! лучше мне, в десять крат, хоть бы одной каплей, одной только каплей! пролиться к нему! пока я еще люблю степь (пока я еще не забыл слова, господи, я Регистратор, я твой сын, сохрани ты нас, сохрани наши души живыми, я не принял язык песчаной страны, я его не принял, я еще не забыл слова, я еще жив), пока я еще не окаменел… я клянусь, я расскажу, я расскажу! я клянусь… расскажу… вы летящие умершие души! в вашем полете судьба… песчаной страны… со свернутой шеей… мы клянемся… мы засадим травы… мы разрушим безмолвие… только сохраните, спасите наши души… пока еще есть время… пока есть любовь… еще есть несколько человек, пока они любят друг друга, пока еще рождаются дети, пока они еще живы… сохрани… сохрани… Господи, сохрани ты нас, господи, сохрани наши души живыми…

Митя смотрел в окно. Было четыре часа утра, небо было ровным синим цветом, одна синь, ровнота-глухота, белый торец школы был рядом, и он думал: какое же синее небо в четыре часа утра! а кто-то сказал в нем: это оттого, что она умерла! что умерла твоя мать! это оттого, что все! синее небо, белые стены, от того, что мы все ее провожаем, мы все! это небо для нее! этот белый цвет для нее! это ее душа неслась и следом за ней неслась синь, небо, только для нее!