Усольцев встретился с широко открытыми глазами Зверева и, захлестнутый передавшимся ему волнением, побледнел сам и цепко схватился за перила трибуны.

— Варвары! — крикнул он в тяжелую тишину. — Они снова точат ножи и вяжут петли на наши шеи! Они засылают к нам шпионов и убийц!

Георгий Степанович, уныло стоявший в задних рядах старателей, вдруг вздрогнул и попятился, озираясь.

— Кр-руш-ши и-их! — вдруг выбросив кулаки и потрясая ими, на всю долину вне себя закричал Зверев.

Через час, взволнованные речами и пением «Интернационала», старатели разошлись по своим артелям, бригадам и столам.

На полянах и столах развернулись полога и скатерти с закусками и бутылками, убранными зеленью и цветами.

Но пира никто не начинал. Старатели послали своих старшинок за директором и парторгом и без них не хотели ни наливать в стаканы, ни закусывать.

Наталью Захаровну, Усольцева и Терентия Семеновича окружили человек пятьдесят старательских старшинок и наперебой зазывали в свои артели, хвастаясь своими героями-старателями и ударной работой. Не обладая особенным красноречием, Булыжиха кричала простуженным голосом:

— Ну, айдате!.. Не слушайте их, хвастунов. Я вот турну их отсюда...

От коллектива «Сухой» пришли звать четверо — Данила, Костя, Чи-Фу и Афанас.

Но тут старшинок растолкал дедушка Мартынов. Он сам пробрался к Свиридовой и Усольцеву, молча по очереди обнял и поцеловал в губы. Потом он взял у подскочившего цыгана бутылку сладкого вина, налил в стаканы и подал.

— Вот вам от всех старателей... Пейте...

Наталья Захаровна взяла стакан и, наклонившись, растроганно поцеловала дедушкину руку, сухую, морщинистую и скрюченную от ревматизма.

У дедушки защекотало в носу, он засопел и, отвернувшись, взялся за плечо цыгана и ушел с ним к своей артели.

Свиридова, Усольцев и Терентий Семенович поднялись на трибуну.

Старшинки сейчас же поспешно разошлись по своим артелям.

И все старательские кружки наполнились вином.

И когда Свиридова, подойдя к перилам, подняла стакан над головою, все старатели встали с кружками и чашками в руках.

— За советскую власть! — громко крикнула Свиридова.

— Ур-ра-а! — взмахивая руками, закричали старатели.

И начался пир.

Свиридова, Усольцев и Терентий Семенович прошли к коллективу «Сухой». Старатели-жмаевцы ожидали их. Настенька встревоженно и ревниво следила за ними, поджидая, когда они взглянут на стол и какое произведет он впечатление на них.

На столах стояли бутылки — кагор, портвейн, коньяк, спирт и всевозможные домашние наливки и настойки. На тарелках лежали жаренные в сметане маслята, свежепросольные и Маринованные грузди, зажаренные, зачесноченные стегна диких коз, котлеты, пирожки с брусникой, брусника моченая с сахаром, черника и голубика, заквашенный лук. Стояли кринки с топленым молоком, ушаты знаменитого Настенькиного ядреного кваса.

Данила усадил Свиридову, Усольцева и Терентия Семеновича. Афанас Педорин передал Петьку Елизаровне и поднялся.

Афанас был в новой сатиновой рубахе, выбрит, а волосы смазаны топленым маслом. Он сегодня, как старейший, должен был открыть пирушку.

Он мигнул Матвею Сверкунову, и оба старика, хитро улыбаясь, потому что было это сюрпризом, слаженно запели старинную старательдкую застольную:

Закончив, они важно раскланялись сначала с Настенькой, потом с гостями и затем со всеми старателями.

Настенька вскочила с места, взяла бутылку вина и налила гостям. Афанас, Сверкунов и Данила налили остальным. Весело зазвенели стаканы, и «Сухая» тоже вступила в пир.

Через полчаса в Чингароке стоял несусветный галдеж.

Старатели артелями ходили друг к другу в гости, угощались, говорили тосты, речи, и все смеялись, хвастались, что они киты, на которых стоит мир.

Щаплыгин с рюмкой в руке вертелся возле женщин и, покачиваясь, блаженно улыбаясь, тоненько выводил, прищуривая свои голубые масляные глазки, все одну и ту же песню:

— Вот жена-то тебя опять поцелует! — кричали, смеясь, старатели.

А он, блаженно улыбаясь, заломил свою бескозырку набекрень и, расплескивая из рюмки, тянул:

На берегу озерка, в широком кругу женщин и старателей, под неистовый рев гармошки плясала Булыжиха. Трамбуя землю новыми ичигами, она сделала несколько кругов и вдруг по-мужски, разбойничьи свистнула, подхватила широкие юбки и пошла вприсядку. Обстриженные по-городски кудри ее взлетали вверх, из-под ичигов летели комья земли.

Старатели восторженно ухали, хлопали в ладоши, и сами нетерпеливо приплясывали, а она, резко, отрывисто подсвистывая, не поднимаясь, шла вприсядку уже второй круг.

Пробегавшая мимо и остановленная гамом и пляской, влетела в круг Настенька. Она хлопнула в ладоши, поиграла плечами и пустила такие колена, что даже Булыжиха сдалась и устало шлепнулась на землю.

Настенька прошла круг, повернулась и, выделывая ногами немыслимые вензеля и притопывая, приблизилась к Анне Осиповне. Настенька сплясала перед нею вступную и медленно, боком отходя от Анны Осиповны, задорно смеясь бровями, бойкими глазами и всей своей маленькой пляшущей фигурой, начала зазывать ее в круг.

Анна Осиповна, смеясь и отрицательно качая головою, пятилась за старателей.

— Анька! — простуженным басом закричала на нее Булыжиха. — Душа с тебя вон, пляши!

Анну Осиповну, подталкивая сзади, вытеснили в круг. Она смутилась было, но, взглянув на Настеньку, дрогнула, выдернула из рукава жакета платок и, размахивая им, плавно пошла за Настенькой.

Старатели, чтобы лучше увидеть, что она выделывает ногами, полезли друг другу на плечи.

Анна Осиповна заложила левую руку на затылок, поджала правое плечо к щеке и, улыбаясь, шла за Настенькой, не отставая. На середине круга Настенька повернулась к Анне Осиповне, сплясала перед нею и, притопывая и опять зазывно глядя на нее, запела плясовую:

— Ну, тут ей каюк, инженерше-то, — прогудел Илья Глотов, стоявший за Булыжихой.

— Анька! Давай! Давай! — закричала сидевшая на земле Булыжиха.

Анна Осиповна повернулась к Настеньке и, притопывая на месте, ответила:

— Вот! — крикнула Булыжиха. — Знай наших!

Свиридова и Усольцев, улыбаясь, ходили от одной группы к другой. Усольцев подтягивал поющим, плясал.

В кружке главбуха Бондаренко их втянули в круг взявшихся за руки.

Бондаренко стоял в середине. С клетчатым платком в руке он тоненьким голосом, по-церковному тянул приступ: