Густав Адольф: Мои дорогие, драгоценные Друзья, я растроган до глубины души. Дорогие Друзья, дражайшая Мама, горячо любимая жена Альма, моя любимая Эмили, красивая как никогда, мои замечательные дети Петра и Енни и столь же замечательная фрекен Хелена Виктория, которая так трогательно лежит там в своей колыбельке, и моя девочка Май, которую я так люблю! Мой неподражаемый брат Карл и его прелестная жена, и мой высокоуважаемый друг Исак Якоби, оказавший этой семье неоценимые услуги, дорогие фрекен Вега и фрекен Эстер, и вы, мои добрые Друзья, верно помогающие нам преодолевать жизненные перевалы. И наконец, дорогие, восхитительные и в высшей степени талантливые, гениальные художники — господин Ландаль, фрекен Шварц, господин Мурсинг и господин Бергман, — если бы я мог, я прижал бы всех вас к моей груди, заключил бы всех вас в свои объятия и запечатлел бы нежнейший поцелуй на вашем челе, поцелуй, который лучше всяких слов выразил бы мою радость и мою любовь. Мы опять все вместе, наш маленький мирок вновь сомкнулся вокруг нас, даря нам покой, мудрость и порядок. Миновало время страха и растерянности, рассеялись тени смерти, зима убралась восвояси, и в наши сердца вернулась радость. А сейчас я должен вынуть фрекен Хелену Викторию из кроватки — можно? Я был уверен, что мне позволят это сделать. Аманда, возьми малышку Аврору и посади к себе на колени, пусть она не думает, будто о ней забыли в этот счастливый день, лучший день в моей жизни. Сейчас я скажу речь, посмотрите-ка, она улыбается мне, моя дочь Хелена Виктория, смейся, смейся над своим старым отцом и не обращай внимания на то, что он болтает. Все это глупости! (Его глаза наполняются слезами.) Мудрость моя проста, и, наверное, некоторые её презирают, но мне, черт меня побери, на это глубоко наплевать, извини, Мама, я вижу, как ты подняла правую бровь, тебе кажется, что твой младший сын слишком много болтает, не волнуйся, я буду краток. Итак: мы, Экдали, пришли в этот мир вовсе не для того, чтобы разгадывать его загадки, ни в коем случае. Для подобных дел мы не снабжены нужными аппаратами. И поэтому к чёрту большой мир! Мы будем жить в нашем маленьком, маленьком мирке. За него мы будем держаться, его будем возделывать и украшать. Внезапно нас поражает смерть, разверзаются пропасти, внезапно проносятся над нами бури и катастрофы — обо всем этом мы знаем. Но мы не хотим думать о таких неприятных вещах. Мы любим понятное, мы, Экдали, обожаем увертки. Лиши человека возможности увернуться — и он сойдет с ума и начнет крушить все вокруг себя. (Смеется.) Люди должны, черт меня возьми, быть понятными, иначе ни у кого не хватит духу ни любить их, ни дурно о них отзываться. Мир и действительность должны быть понятными, чтобы мы могли с чистой совестью жаловаться на их однообразие. Дорогие, великие художники, актеры и актрисы, вы нам чертовски нужны. Это вы должны вызывать у нас потусторонние содрогания, а ещё лучше — дарить нам посюсторонние удовольствия. Мир — это разбойничий притон, над которым опускается ночь. Скоро наступит время воров и убийц. Зло освобождается от своих оков и как бешеная собака набрасывается на мир. Все мы будем отравлены, все без исключения, — и мы, Экдали, и все остальные. Никто не спасется, ни Хелена Виктория, ни малышка Аврора, сидящая на коленях у Аманды. (Плачет.) Так будет. Поэтому надо радоваться, когда ты счастлив, надо быть добрым, щедрым, нежным и великодушным. Поэтому необходимо, а вовсе не стыдно, радоваться нашему маленькому мирку, вкусной еде, добрым улыбкам, цветущим фруктовым деревьям, вальсам. На этом, мои любимые друзья, мои дорогие, любимые братья и сестры, я заканчиваю своё выступление, которое вы можете расценивать как вам угодно — как сентиментальные излияния необразованного директора ресторана или пустой лепет выжившего из ума старика. Мне абсолютно все равно, каково бы ни было ваше мнение. Я держу на руках маленькую императрицу. Это понятно и в то же время непостижимо. И придет день, она докажет, что я ошибаюсь, в один прекрасный день она станет владычицей не только нашего мирка, но и... всего, всего!

Он поднимает Хелену Викторию, словно драгоценный сосуд, и целует её в животик.

В десять часов вечера веселье стихает, и Эмили удаляется кормить дочь. Она удобно сидит в глубоком кресле, откинувшись на спинку и поставив ноги на мягкую скамеечку. На ней широкий зеленый ночной капот. Нянька скромно ждет у двери. Это тонюсенькая, словно тростиночка, девушка лет двадцати с густыми каштановыми волосами и большими карими глазами. Зовут её Роза.

Эмили кладет Аврору на плечо и легонько похлопывает по попке.

Эмили: Во время этого кормления она обычно засыпает. (Разговаривает с дочкой.) Вот так, моя маленькая! Будь умницей, дай маме поспать. Ты, кажется, все-таки не наелась.

Роза: Я возьму её.

Эмили: Спасибо, Роза!

Роза: Спокойной ночи, фру Экдаль.

Эмили: Спокойной ночи, Роза. Тебе хорошо у нас?

Роза: Мне никогда в жизни не было так хорошо. Все такие добрые. Особенно господин директор. Он, наверное, всех любит.

Эмили: Он, безусловно, любит всех, но особенно молодых девушек, так что будь осторожна, Роза.

Роза (двусмысленно): О боже!

Эмили: Спокойной ночи, Роза!

Эмили отправляется пожелать спокойной ночи детям. Она идет по квартире, наслаждаясь вечерним светом и тишиной. В гостиной сидит пьяненький Густав Адольф со стаканом грога в руках.

Эмили: Не пора ли спать?

Густав Адольф: Ха-ха-ха!

Эмили: Не забудь погасить лампу, когда будешь уходить.

Густав Адольф (отдает честь): Слушаюсь, полковник. Ха-ха-ха!

В детской происходит что-то таинственное. Шторы спущены, на полу расстелены одеяла, рядом горят стеариновые свечи, с двух сторон установлены ширмы. Аманда, завернувшись в простыню поверх ночной рубашки, скользит по комнате. Фанни и Енни взобрались на стулья и сидят, держась за руки. Александр лежит, распростертый на полу, лицо у него закрыто носовым платком.

Фанни: Привет тебе, могущественный король, владыка всех миров. (Кланяется Аманде.)

Енни (пищит): Тебе не кажется, что он бледноват?

Фанни: Он почти прозрачен.

Енни: Если мне будет дозволено высказать своё мнение, то, по-моему, вид у него неприятный. А как от него воняет!

Александр (из-под платка): Я умираю!

Фанни: Я вижу его пустые глазницы! Фу!

Енни (пищит): А в голове уж точно пусто! Фу!

Эмили незаметно наблюдает жуткий спектакль. Аманда останавливается, не теряя достоинства, поворачивается к матери и объясняет, что они репетируют пьесу, написанную Александром, и не хотели бы, чтобы им мешали.

Эмили: Только поосторожнее со свечами и не засиживайтесь слишком долго.

Она осторожно закрывает за собой дверь, из-за которой теперь доносятся жуткие хрипы умирающего и испуганные крики живых. Смерть обрела своё воплощение в детской.

Эмили вновь проходит через столовую. Альме только что удалось вытащить Густава Адольфа из кресла, они добродушно переругиваются. Директор ресторана уверяет, что он абсолютно трезв, а Альма выражает сомнение в истинности его слов. Он не хочет идти спать, считает, что праздничный день следовало бы увенчать бутылкой шампанского. Альма доказывает, что в такое позднее время ни у кого нет желания пить шампанское, зато если он сейчас пойдет вместе с ней домой, то получит бутерброд с ветчиной и стакан пива.

Густав Адольф: Эмили наверняка не откажется выпить бокал шампанского за наших дочерей.

Эмили: Иди спать, Густен.

Густав Адольф: Я чертовски счастлив.

Альма: Прекрасно, Густен, но завтра тоже будет день. И ты будешь мучиться головной болью.

Густав Адольф: Мы опять все вместе.

Эмили (Альме): Я завтра еду на дачу договориться с мастерами. Тебе ничего не нужно? Я останусь там до четверга.

Альма: Тогда я постараюсь приехать во вторник.