Александр: Я кое-что знаю о привидениях.

Арон: Дядя Исак утверждает, что мы окружены множеством миров, наслоенных один на другой. Он говорит, что кругом кишат привидения, духи, призраки, мороки, демоны, ангелы и дьяволы. Он утверждает, что даже самый малюсенький камешек живет собственной жизнью. (Обрывает себя.) Ещё кофе хочешь, Александр?

Александр: Спасибо, хочу.

Арон (подает): Все живет, все есть бог или промысел божий, не только добро, но и зло. А что ты по этому поводу думаешь?

Александр: Если бог и есть, это дерьмовый бог, и я бы с удовольствием дал ему пинка под зад.

Арон (вежливо): Твоя теория представляется мне весьма интересной, дорогой Александр, и вполне обоснованной. Что касается меня, то я атеист. Коли уж тебя с детства готовили в колдуны и обучили всевозможным фокусам, к чему потустороннее вмешательство! Я — фокусник и предпочитаю понятное, а в непонятном пусть зрители сами изощряются. Пойдём отнесем Измаилу завтрак? Идём, Александр. Ты действительно парень сообразительный, особенно если учесть, что тебе всего десять лет.

Александр: Мне в ноябре исполняется одиннадцать.

Как раз в это время, душным сентябрьским утром, до Эдварда доходит, что он выпил снотворное. Он по-прежнему сидит на краю кровати, отвернувшись к окну, одетый в свой грубый халат. Эмили неподвижно стоит у двери.

Эмили: Твоя сестра дала мне тюбик с таблетками брома, от бессонницы. Я положила три таблетки в бульон. У меня и в мыслях не было угощать им тебя. А когда ты ушел к Эльсе, я добавила в чашку ещё три таблетки.

Эдвард: Дьявол.

Эмили: Ты будешь спать крепко-крепко. А когда проснешься, меня не будет. Я спокойно умоюсь, причешусь и оденусь. Потом спущусь по лестнице и отопру калитку. Я возвращаюсь к детям, в Театр, в мой дом, к моей семье.

Эдвард: Я люблю тебя!

Эмили: Через несколько минут ты заснешь. А проснувшись, будешь страдать от тоски и одиночества. Но это пройдет, Эдвард.

Эдвард: Я изменюсь, и ты вернешься ко мне.

Эмили: Я никогда не вернусь.

Эдвард: Я буду преследовать тебя везде, куда бы ты ни уехала. Я отравлю тебе жизнь и погублю будущее твоих детей.

Эмили: Бедный Эдвард, ты уже не понимаешь, что говоришь.

Эдвард: Я не сплю. Сна ни в одном глазу.

Он встает и, охваченный яростью, почти ничего не видя, пытается нашарить её руку. Она уклоняется. Он ищет её глазами, его сотрясают судорожные глухие рыдания, слёзы стоят в его воспаленных глазах.

Эдвард: Помоги мне хотя бы лечь. Я ничего не вижу. Кружится голова.

Он стоит посередине комнаты с протянутыми руками, сомкнув веки, освещенный душным рассветом. Эмили, на мгновенье забывшись, делает несколько шагов ему навстречу, но приходит в себя и останавливается вне пределов досягаемости.

Эдвард: Ты здесь? Я не вижу тебя. Не вижу.

Эмили: Я здесь.

Эдвард: Помоги мне.

Эмили: У меня не хватает смелости помочь тебе.

Глухие, душераздирающие рыдания, слепые глаза, полуоткрытый слюнявый рот, протянутые руки, сгорбленное шатающееся тело, вытянутая шея. Пышные перины на мрачных кроватях, гримасы боли на лице распятого, тяжелые драпировки, потертые кресла и рассвет, не дающий ни тени, ни света, свинцовый, болезненный рассвет. Все это запечатлевается в мозгу Эмили, до конца своих дней она будет помнить это мгновение, слышать плач, всхлипы, резкие удары собственного сердца, будет ощущать запах пыли и вызванного, страхом холодного пота, будет видеть именно эту картину, именно этот миг.

Арон открывает запретную дверь. Александр входит в продолговатую комнату, в торце которой — окно без штор. В центре стоят грубо сколоченный деревянный стол и сломанное кресло. По стенам — полки, заваленные книгами, журналами и грудами бумаг. На узкой раскладушке, застеленной грязными простынями, лежит мальчик лет шестнадцати. У него круглое бледное лицо, светло-рыжие вьющиеся волосы и бледно-голубые узкие глаза, движения его по-женски изящны, голос высокий и чуть хрипловатый. Он одет в чересчур тесный черный костюм без жилета и галстука, рубашка в пятнах. На ногах вместо туфель толстые серые носки. Он с довольным выражением лица смотрит на вошедших, но с места не двигается.

Арон: Доброе утро, Измаил. Мы принесли тебе завтрак. Это мой друг Александр Экдаль.

Измаил быстро встает с кровати, подходит к Александру, кладет руку ему на плечо и рассматривает его своими узкими бледно-голубыми глазами Потом утвердительно кивает и улыбается, не улыбаясь.

Измаил: Даже дураку ясно, что Александру нехорошо. Оставь нас одних, Арон, не бойся, я его не съем, хотя вид у него аппетитный. Не забудь запереть дверь снаружи и возвращайся через полчаса. Иди, Арон!

Последние слова Измаил произносит с внезапной резкостью и нетерпением, хотя губы по-прежнему растянуты в улыбке.

Арон: Дяде Исаку не понравилось бы...

Измаил: Дядя Исак старый козел, и он не узнает о том, что ты был у меня, Александр! Иди же!

Арон медлит, но потом уходит и запирает за собой дверь. Измаил пригубливает горячий кофе, протягивает кружку Александру.

Александр: Спасибо, я не хочу.

Измаил: Меня зовут Измаил, ты уже знаешь. «Он будет между людьми как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него». Я считаюсь опасным, поэтому сижу взаперти. В общем и целом я не возражаю.

Александр: А чем ты опасен?

Измаил: Обладаю неудобными талантами.

Александр: Неудобными?

Измаил: Напиши своё имя вот на этом листе, это обычная оберточная бумага, вот тебе карандаш, он, правда, совсем затупился, но ничего, сойдет. Так, Александр Экдаль, а теперь прочитай, что ты написал.

Александр: Здесь написано Измаил Ретжински.

Измаил: Может быть, мы с тобой один человек, может быть, что у нас нет границ, может быть, мы переливаемся один в другого, течем друг сквозь друга, нескончаемо и величаво. В твоей голове бродят ужасные мысли, находиться рядом с тобой почти мучительно, но в то же время заманчиво. Знаешь почему?

Александр: Я не уверен, хочу ли я это знать.

Измаил: Недобрые мысли притягательны. Большинство людей не способны их материализовать, наверное к счастью для человечества. К тому же все это примитивно, просто варварство! Изготавливают, например, подобие своего недруга и втыкают в это подобие иголки. Довольно нелепый метод, если учесть, каким быстрым и прямым путем способна двигаться недобрая мысль.

Александр: Мне бы не хотелось говорить с тобой об этом.

Измаил: Ты удивительное маленькое создание, Александр. Тебе не хочется говорить о том, о чем ты думаешь постоянно.

Александр: Если так... да, это правда.

Измаил: Скажи мне, о чем ты думаешь.

Александр молчит, мотает головой.

Измаил: Ты носишь в себе смерть одного человека. Подожди. Не говори ничего. Я знаю, о ком ты думаешь: высокий человек со светлыми с проседью волосами и бородой — поправь меня, если я ошибаюсь, — у него голубые глаза, яркие голубые глаза и костистое лицо, он широкоплеч — поправь, если я ошибаюсь, — в этот момент он спит, и ему снится, будто он упал на колени перед алтарем, над которым висит распятый пророк. Во сне он поднимается с колен и кричит в пустоту огромного собора: «Свят, свят господь Саваоф! Вся земля полна славы его!» Но кругом темно, и нет ответа, не слышно даже смеха.

Александр: Я не хочу, чтобы ты так говорил.

Измаил: Это говорю не я, а ты сам. Я облекаю в слова твои образы, я повторяю твои мысли. Правда о мире — это правда о боге. Отбрось колебания. Он спит крепко, его мучают кошмары. Дай мне твою руку, Александр, вообще-то это не обязательно, но так надежнее. Распахнутся двери... крик разнесется по всему дому.