Пока готовилась уха, Алексей Максимович у костра колдовал с баранками. Он нанизал все баранки на длинный сырой таловый прут. Облив баранки водой из чайника и поворачивая прут около огня, он приговаривал: «Да что ты о себе так высоко понимаешь! Да я тебя!»

— Уха готова, — возгласила Маша, — пожалуйте кушать.

— И окаменелости тоже.

Пешков снизал баранки с прута на газету; от них упоительно повеяло ароматом свежеиспеченных булок.

— Вы мне, Маша, налейте в кружку — я привык уху хлебать с лимоном… В трактире Тестова в Москве купцы всегда едят уху с лимоном.

Ребята, хрустая горячие баранки, с аппетитом хлебали из котелка сладкий жидкий чай. Похвалил уху и я, приправляя ее вприкуску леденцами из своего пайка.

— Удивительно вкусная рыба… Нежней форели — так и тает во рту, а главное — совершенно без костей… И уха куда вкуснее, чем из стерлядей.

— Гораздо вкуснее! — вздохнув, согласился со мной Батёк, вспомнив про свой минувший юбилей.

— Котелок пуст. Установим твердо этот грустный факт, — заговорил Пешков. — Теперь, когда мы — гм, кха — насытились и, я вижу, все повеселели, настал наконец самый торжественный и желанный момент.

Пешков откашлялся и продолжал:

— Наша экспедиция также близится к развязке и, замечу…

— В скобках, — вставил Абзац.

— Именно: «в скобках» — к развязке счастливой.

Надо раскрыть все скобки и привести все к одному знаменателю. Продовольственный вопрос мы разрешили блестяще: у нас ровно ничего не осталось.

— А кот что-то жрет, — проворчал Козан.

— Ах, я ему отдала кишки от золотых рыбок.

— Не будем завидовать коту — он пользуется исключительным вниманием Маши… Продолжаю. Прошу не отвлекаться. Итак, все потребное мы потребили, даже баранки. Все ели да похваливали, хотя вслух никто не выразил восхищения мастерством булочника…

— Очень вкусные баранки. Я бы еще съел штук пять, — сказал Абзац.

— Ты прямо волшебник, Алексей, — похвалил баранки и я.

— Поздно, сударь. Поздняя благодарность нетактична и только подчеркивает нарушение хорошего тона. Что делать, я уж так привык к тому, что за благодеяние, оказанное людям, — одна награда: черная неблагодарность! Что у нас осталось из окаменелостей? Чертовы пальцы, какие-то устрицы, позвонок ихтиозавра… Посмотрим, как вы, любитель плезиозавров и прочей допотопной дичи, сварите нам суп из своих окаменелостей. Мы-то не забудем вас поблагодарить… Перехожу к финансам. И тут мы пришли к концу операций с блестящим результатом: свободной наличности — семь копеек. Вот они — гривна и два семишника.

— Ах, зачем вы показываете, мы вам вполне доверяем.

— Спасибо, Маша. Эти семь копеек мы заложим в фонд наших будущих предприятий. Поблагодарим нашего бывшего министра финансов. Прошу аплодировать.

Мне вяло похлопали.

Алексей Максимович расправил плечи и продолжал внушительно:

— Нам остается, раньше чем пускаться дальше, определить счастливейшего из нас.

— Я всех счастливей! — воскликнула Маша.

— Не сомневаюсь. Но полагаю, что ты не требуешь, чтобы на основании твоего голословного заявления именно тебе вручили трофей нашей экспедиции.

— Мне банки не надо.

— И я этому готов поверить. Мы должны вручить ее именно тому, кому она доставит блистательное чувство блаженства… Кому же?

— Нам тоже банки не надо. Все равно разобьешь.

— Не надо!

— На счастливого!

— Не надо!

— Единодушия нет, а наш бывший министр финансов глаз не спускает с банки.

— Ближе к делу, Алексей.

— Превосходно. Разрешите это дело передать в комиссию.

— Значит, дело откладывается в долгий ящик! — съехидничал Абзац.

— Минуточку!.. Нет, все сейчас и решится. Маша, Сергей, прошу вас отойти со мной в сторону. Всего одну минуту терпения.

Мы втроем отошли от костра.

— Банку надо отдать Васе. Только без мошенства! — решительно заявила Маша. — Он самый бедный.

— Принято. Дальше…

— Без всякого мошенства! Вы, Алексей Максимович, будете тянуть — вам все верят. И будете спрашивать: «Кому?», а дядя Сережа отвечать.

— Принято. Идемте.

Судьба чудесной банки (теперь, увы, пустой) была в верных руках. Я угадал замысел Маши: она решила, когда я назову имя Васи, подсунуть Алексею Максимовичу счастливый жребий. Надо ее немного подразнить.

Возвратись, мы увидели, что все наши спутники сидели вокруг банки. Каждый из них хотел, чтобы банка была к нему картинкой, и так ее и повертывал, поэтому предмет общих вожделений и символ счастья — пустая банка непрерывно вращалась.

В костер подбросили дров, чтобы все было ясно. Костер разгорелся, ярко осветив нас.

— Только не на картах гадать, — тревожно заговорил Вася.

— И не собираюсь! — сердито ответила Маша, обиженная тем, что ей не доверяют.

Она размотала с иголки на груди черную нитку и разорвала ее на восемь равных кусков; на одном из них посредине завязала узелок. Все восемь обрывков Маша предъявила каждому, и каждый мог убедиться на ощупь, что только на одном из обрывков завязан узелок счастья.

— Прошу вас, — обратилась Маша к Алексею Максимовичу, вытянув руку.

Тоненький пучок ниток она держала в щепоти. Всем ясно, что наша гадалка ничего не могла ни убавить, ни прибавить. А на черной нитке даже самый зоркий из нас и днем не заметил бы узелка.

— Кому? — спросил Пешков, вытянув черную нитку из пучка в руке Маши.

— Абзацу! — торжественно провозгласил я. Алексей Максимович передал нитку Абзацу, и тот,

протянув ее между пальцами, убедился, что она без узелка.

— Кому?

— Козану!.. Пустая.

Я не спешил называть имена и медлил, как бы раздумывая над превратностями судьбы.

— Кому?

— Алексею Максимовичу… Разумеется, пустая.

— Мне! — взволнованно воскликнул я. Пешков протянул мне нитку.

— Пустая.

— Чего тянете, скорее! — крикнул Стенька с той улицы.

— Стеньке!.. Пустая.

— Батьку!.. Пустая.

Маша взглянула на меня с тревогой. Я задумался: оставалось две нитки, одна из них — завязанная узелочком.

— Ну же, Сергей, не томи! — рассердился Пешков.

— Маше!

— Пустая.

— Миллионеру Шихобалову!

— С узелком.

— Ну конечно! — Алексей Максимович протянул счастливую нить Васе.

А он, забыв об узелке, схватил банку и закричал:

— Вот она! Ведь я куплю живую золотую рыбку, налью воды и пущу, она у меня будет жить!..

Нитка счастья перешла у всех из рук в руки, и все, проведя ее меж пальцев, могли на ощупь убедиться, что на ней завязан узелок.

— У нас мошенства нет! — строго сказала Маша.

Глава двадцатая

Больше нам ничего не оставалось, как, покинув стан, идти, не теряя времени, в последний этап нашего пути против течения — идти на веслах. Лямку ночью тянуть трудно.

Предав всесожжению мусор последнего пира, мы уселись в лодку и отвалили.

Алексей Максимович разделил команду на две вахты, назначив в первую (ночную) себя (начальник вахты), меня, Козана и Абзаца, и предложил подвахтенной Маше (начальник второй вахты), Стеньке, Батьку и счастливому Васе спать.

— Сейчас же спать! Возможна команда: «Свистать всех наверх!» — аврал. Или, если нам будет так же великолепно везти, как везло до сей поры: «Всех наверх! На якорь становиться!» Спите спокойно, да хранят вас звезды!

Подвахтенные копошились укладываясь; парус и плащ служили им покровом. Стенька и Маша о чем-то перекорялись сердитым шепотом.

— Спать! — прикрикнул на них Пешков.