Наконец, появилась первая сводка. Оптимистические слухи, возникшие в первые дни войны, не оправдались. Мы услышали то, чего мы меньше всего ожидали: война шла на советской территории. В сводке сообщалось, хотя и в несколько туманной форме, что немецким войскам удалось «в отдельных местах продвинуться на 10–15 километров».

Одновременно с лозунгами и с первой сводкой о военных действиях было дано и официальное название начавшейся войны. Это была: «Великая Отечественная война советского народа». В первый момент я насторожился. Правда, такая формулировка не была для меня полной неожиданностью. Я ведь был свидетелем того, как за последние годы постепенно менялась советская пропаганда, вытесняя понятия революционного интернационализма и все больше подчеркивая советский патриотизм. Но я все же думал, что война будет названа хотя бы антифашистской освободительной войной, чтобы этим подчекнуть общие цели всех, находящихся под нацистским рабством, народов. Названием «Отечественная война» ее цели как бы ограничились интересами Советского Союза, вернее даже — интересами России. Чувствовалось стремление провести параллель между Отечественной войной с Наполеоном в 1812–13 гг. и сегодняшней войной. Возможно, что, с точки зрения советского руководства, поддержку народных масс для ведения войны можно было получить, только подчеркивая значение отечества.

Но как и у большинства жителей Советского Союза, тревоги первых дней войны вытесняли из моей головы размышления над политическими формулировками.

В Балтийских республиках, в Белоруссии, в Карело–Финской и Молдавской союзных республиках, по всей Украине и в 13 областях РСФСР, в том числе в Московской и Ленинградской, было объявлено военное положение. На этих территориях военные власти получили право проводить все необходимые для обороны работы и мобилизовать для этих целей население.

Не только в западных округах, но и в Архангельске, на Урале, в Сибири, на Волге и на Кавказе был объявлен приказ о мобилизации возрастных групп от 1905 до 1918 года рождения.

В Москве и в Московской области начали проводить самые необходимые мероприятия противовоздушной обороны. Все дома должны были быть затемнены, а бомбоубежища приведены в порядок. Все театры, кино, клубы и парки, все рестораны, кафе и магазины (в Москве многие продуктовые магазины торговали до 24 часов) должны были закрываться в 22 часа 45 минут.

Во время войны были отменены все существующие правила об отпусках. Отпуска заменялись денежной выплатой. Руководители предприятий и учреждений получили право вводить сверхурочные часы, оплачиваемые в полуторном размере.

В нашем вузе, как и везде, в этот вечер проводилось комсомольское собрание, посвященное началу войны. Большое помещение, в котором проводились собрания нашего Института, было переполнено. Мы сидели в напряженном молчании. Казалось, что возродилось настроение времен революции и гражданской войны, о котором мы читали в комсомольских книжках. «Для комсомола настало время оправдать доверие….», услышали мы с трибуны. Мы это понимали и каждый из нас был готов доказать свою жертвенность. От руководителей нашей комсомольской организации мы узнали, что часть наших комсомольцев были сегодня утром уже направлены на строительство новых очередных линий метро. Строительство должно было быть закончено в кратчайшие сроки, чтобы создать добавочные бомбоубежища для московского населения.

На собрании выступало несколько комсомольцев. Они часто употребляли слово «вероломно». В своих выступлениях они неоднократно подчеркивали, что гитлеровская Германия напала на Советский Союз, нарушив договор о ненападении. В словах выступавших чувствовалось возмущение этим вероломным нападением и твердая воля отбросить назад вторгнувшегося агрессора.

Это чувство было искренним даже у тех, кто относился критически к режиму и был настроен оппозиционно. Оно было искренне даже у тех, чьи родители находились в заключении в сталинских лагерях. То, чего Сталин не мог полностью добиться ни террором, ни пропагандой, было достигнуто теперь благодаря Гитлеру. В эти дни 1941 года большинство людей в Советском Союзе видело в правительстве подлинных представителей своих интересов.

Рядом со мной стояла студентка, с которой у меня уже не раз бывали оппозиционные разговоры: она мне прошептала:

— На этот раз всё это действительно совсем иное.

В конце собрания несколько студентов запели «Интернационал» и, подхваченный всеми, он мощно зазвучал по всему залу. Мы вернулись в наше общежитие внутренне взволнованные. В эту ночь, с 23 на 24 июня, мы проспали только несколько часов. Нас разбудили сирены. В репродукторах голос диктора медленно повторял три слова, которые впоследствии нам пришлось слышать не раз: «Граж–дане! Воз–душ–ная тре–во–га!»

В эту ночь мы услышали эти слова впервые. До нашего сознания не сразу дошел их смысл. Совсем еще сонный я вскочил с кровати. Мой друг, участник испанской войны, ворчал:

— Проклятие! Я уже успел отвыкнуть. Прошло ведь два года с тех пор, как мы в Барселоне слышали нечто подобное.

Захватив наши противогазы, мы спустились в бомбоубежище. Это был простой под–вал — один из тех, которые не успели оборудовать под убежище. И таких было еще большинство. Сперва было все тихо. Потом мы услышали вдали гул моторов и залпы зениток. Для нас все это было необычайным и волнующим. Как обычно в таких случаях, нашлись и среди нас «знатоки» военного дела. По звукам моторов они «узнавали» типы самолетов. Я отнесся к ним с недоверием. Довольно странно, что они называли только те типы самолетов, которые были знакомы нам по урокам военного дела.

Единственный, кто давал вразумительные объяснения, был мой товарищ, участник гражданской войны в Испании. Его авторитет рос буквально на глазах. Продержался он, однако, только до следующего утра. Утренние газеты сообщили, что ночная тревога была учебной. Проверялась подготовка к противовоздушной обороне в столице. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Трудно было скрыть, что в этой области почти ничего не было сделано. Видимо, даже высшее руководство партии и правительства не ожидало, что война начнется в июне 1941 года. Надо было наверстывать упущенное время: организовывать систему ПВО, создавать санитарные отряды и группы местной противовоздушной обороны, приспосабливать подвалы для бомбоубежищ, формировать части воздушной защиты, проводить затемнение и маскировку.

Работа закипела. Через несколько дней облик Москвы изменился. Самые высокие здания города, как, например, здание Совета министров и находящаяся напротив него огромная гостиница «Москва», до сих пор сверкавшая белизной, были перекрашены в маскировочные цвета. Мостовые главных улиц запестрели раскраской, создающей впечатление, что вы идете по крышам маленьких домов. Такие «крыши» появились также на главных площадях города, например, на площади Революции и на Театральной площади. В некоторых местах были даже разложены деревянные макеты таких крыш. Москва–река была перекрыта дощатыми щитами, чтобы лишить вражеских летчиков возможности ориентироваться.

Метро превратили в огромное бомбоубежище, соорудив вдоль всех линий помосты из досок. Для этой работы потребовалось всего несколько дней. Большинство жителей Москвы могло быть защищено от налетов в туннелях метро, тем более, что глубина московского метро достигала 16–35 метров. Только станция «Кировская», находящаяся на самой большой глубине, была закрыта для населения. Она была отведена под бомбоубежище для членов дипломатического корпуса и для лиц привилегированного слоя.

С наступлением темноты над Москвой подымались огромные воздушные шары, так называемые «аэростаты воздушного заграждения». Рассказывали, что между ними были протянуты проволочные сети, создающие весьма действенное заграждение против вражеских самолетов.

Утром 24 июня было вывешено объявление, призывающее всех комсомольцев собраться в вузе для выполнения особого задания. Секретарь нашей комсомольской организации повел нас в «Дом ученых» на Кропоткинской улице. «Дом ученых» явно перестал служить своему прежнему назначению. В нем собрались тысячи комсомольцев, многие с газовыми масками, большинство одетые в тренировочные костюмы.