Изменить стиль страницы

На прошлой неделе я летал в Перт по делам одного скотовода и только вернулся, тут же, в аэропорту, когда шел за шофером к своей машине, кто-то хлопнул меня по плечу. Смотрю — Петтерсон. Седой, тощий. На правой щеке длинный шрам, идет прихрамывая. Я сразу его узнал. Предложил подвезти в город. И едва мы отъехали, Джордж, мой шофер, сказал, что за нами увязалась какая-то машина. Петтерсон рассмеялся.

— Успокойся, старшина, — сказал он. — Это из-за меня, ты тут ни при чем.

Он, оказывается, стал профсоюзным вожаком в Северной территории и борется за повышение заработной платы наших чернокожих братьев, к беспорядкам в Маунт Пае тоже, конечно, приложил руку, а в Сидней прилетел на какую-то конференцию. Тайная полиция считает его коммунистом, но, по его словам, это неправда. Много ли стоят его слова, не знаю.

— У тебя до сих пор голова забита всякой дребеденью? — спросил я.

Меня заливал пот: ребята из тайной полиции могли подумать, что я специально приехал в аэропорт встречать Петтерсона, и, хотя в случае чего у меня нашлись бы заступники, я мог здорово влипнуть. А Петтерсон просто надрывался от смеха. Я думаю, глаз у него был наметанный, очень ему было приятно, что я обливаюсь потом.

— Теперь ты, наверное, уже не кипятишься из-за всякой ерунды, — сказал я.

— Кстати, о ерунде, как только разделаюсь тут с делами, лечу в Западную Австралию, — ответил он. — Есть там артель аборигенов… измываются над ними дальше некуда, нужно помочь людям. Не научусь я жить, никогда не научусь, а может, все-таки научусь?

Через несколько минут он вышел из машины. И все еще скалил зубы. Нет, такие, какой, никогда не научатся, никогда. Я вот что хочу сказать: он ведь головастый. Выбери он любое дело, все пошло бы как по маслу. Почему он такой чепухе научиться не может — плевать по ветру.

И еще я не могу понять, почему он смотрел на меня с жалостью. Я своего добился. Чего ж меня жалеть? Конечно, он всегда был с поворотом. Я сказал про него Лоусону, когда он пришел договариваться об этом деле. Лоусон понял меня с полуслова. Он-то ходит по земле, этот Лоусон, настоящий делец. Богач из богачей. Петтерсон его, наверное, тоже жалеет.

Перевод Ю. Родман

Том Хангерфорд

Тетя в ящике

Сидя лицом к окну, ко всей кухне спиною, Валери подняла стакан и сквозь пиво стала смотреть на золотой свет перед собой. Спокойный, мягкий, размытый в тумане подпития. Именно таким — по цвету и очертаниям было то восхитительное чувство, в котором она словно плавала после третьей банки пива. Приятно было думать, что Джо сейчас на работе, ломает там над чем-то голову.

— Знай он, что я накачиваюсь с утра пораньше, он бы лопнул со злости, — сказала Валери, обращаясь к подруге, которая жила в двух кварталах от нее и сейчас заскочила ненароком, но намазана была так тщательно, словно собиралась встретиться с шахом. — Надо будет мне смотаться в самообслужку, купить еще пива, но это попозже. — И Валери свободной рукой отбросила волосы с красивого лба. — Боже, ну и вечерок был вчера!

— И конечно, именно тогда, когда я не смогла поехать. — Подруга погасила сигарету, вжав ее в пепельницу, закурила другую, но не протянула своей пачки Валери. — Могу сказать точно: сколько месяцев я не пропускала ни одного воскресного вечера в клубе, и вот в первый же раз, когда меня не было, вы устроили шумный шорох под звездами. — Она отпила немного пива. — После ленча Тед отправился за своей мамашей. Корова старая. Притащила в подарок мешочек лимонов со своего дерева. Расщедрилась. Ах да, и в придачу — кексы собственного приготовления. С тех пор как умер старик, она только и делает, что печет кексы, довольно-таки неважнецкие. Демонстрирует их, словно это королевские регалии. Она отпила еще пива. — Нет, нет, к чаю она не останется, ни в коем случае… Никакими силами ее не удержишь, чертову куклу. А сама проторчала почти до одиннадцати, черт ее возьми. По-моему, она все это заранее придумала — специально, чтобы не дать нам поехать в клуб.

— Ты скажи, а! — посочувствовала ей Валери.

Ленивое жаркое утро вливалось из сада в дом, и вместе с ним через открытые окна и дверь проникал шум соседних дворов, шум предместья, запах нагретой травы и едва уловимое волнующее дуновение бриза. Несмотря на царивший в кухне хаос, видно было, что все здесь нарядное, радующее глаз, этакий дорогой стандарт с картинки из журнала «Дом и сад». Женщины сидели возле холодильника.

— Лейон был? — как бы невзначай спросила подруга.

— А как же. — Валери оторвалась от созерцания золотого, облитого пивным светом мира, в который совсем было погрузилась, и лениво повернула голову. Позволила себе наконец опустить веки. — Он мужчина что надо. Мы с ним… Ну, танцев пять-шесть протанцевали. Дай-ка закурить, подружка.

— А Джо не сердится?

— О чем Джо не ведает, о том не горюет, — изрекла Валери.

Она закурила, отхлебнула пива, потом:

Слушай, а здорово, верно? «О чем Джо не ведает, о том не горюет», а? Людям деньги платят за то, что они придумывают такие вот штуки для телевидения.

— Ну, пошли им, — предложила подруга, — И все же на твоем месте я не была бы так уверена, что Джо ничего не заподозрил.

— Да он был косой и косел все больше.

— Ну… Всегда найдется добрая душа, которая постарается его на этот счет просветить. Тебе надо быть осторожной.

— Осторожной надо было быть пять месяцев назад, — сказала Валери. Она легонько провела ладонью по выпуклости, оттопыривающей передние полы грязноватого красного халата, и сделала выразительную гримасу: все, мол, ничего не попишешь.

— Да неужели?.. — Подруга подалась к ней, рот У нее приоткрылся, и сигарета упала на колени, рассыпавшись дождем искр. — Вот проклятье! Неужели… от него? От Лейона?

— Пошевели ты своими дурацкими мозгами. Мы с ним ни разу особенно далеко не заходили, не то что… — Валери с силой выдохнула дым прямо на тлеющий кончик сигареты, и он разгорелся вовсю. — Кстати, не потому, что я не хотела этого, если на то пошло, — добавила она с вызовом. — Слушай, мне всего двадцать семь. Хочется как-то развлечься. Три вечера в неделю Джо проводит со своей проклятущей шайкой, по воскресеньям возит меня в клуб и надирается там. Через ночь наваливается на меня и ждет, что я тут же прямо-таки взовьюсь ракетой. Так почему бы мне не потанцевать со стоящим мужчиной? И… не пойти дальше, если мне того хочется?

— Господи, да о чем тут говорить, — сочувственно подхватила подруга. — И они еще удивляются, почему мы поддерживаем это самое Женское освобождение.[12]

— Он мне заплатит за это. — И Валери погладила округлившийся живот, словно породистого щенка, — Через месяц-другой, поближе к делу, начну будить его часа в два ночи и орать, будто меня режут, — пусть покупает цветной телевизор. Хочет второго ребенка, так надо и мне от этого что-нибудь иметь.

— Да… Но ты и будешь иметь — ребенка, — отважилась возразить подруга.

— А я и первого-то не хотела. — Сказав это, Валери вдруг спохватилась: повернула голову к двери, ведущей в столовую, и, повысив голос, позвала: — Чарлин! Детка, что ты делаешь? — Она помолчала немного, ожидая ответа, потом попросила подругу: — Вынь еще пива, будь ангелом.

— А тебе разве можно? — подруга подняла брови и кивком показала на располневшую талию Валери, а сама тем временем уже отодвигала стул, чтобы встать.

— Хм, скажите на милость! Что же он думает, я теперь монашкой заделаюсь? Ну, давай, на дорожку.

Подруга уже успела вынуть из холодильника банку пива. Поставила ее на стол, открыла, наполнила оба стакана.

— Чарлин! — снова позвала Валери. — А, вот и ты.

Маленькая девочка показалась в дверях и вопросительно посмотрела сперва на мать, потом на ее подругу. Она была еще в пижаме, из-под синего халатика виднелись домашние туфли. Узкая в кости, лицо ясное, милое, такие же, как у матери, карие глаза и светлые, цвета меда, волосы. Девочка все смотрела на сидящих за столом женщин — так сосредоточенно, будто прислушивалась к чему-то.

вернуться

12

Имеется в виду Движение за освобождение женщин — феминистское движение, в основном буржуазного толка, требующее экономического, политического и социального равенства полов и их равноправия в семейных отношениях.