В середине декабря 1932 года позвонил Гриша и сообщил, что во второй половине дня я должна прийти к нему домой — Рихард хотел бы со мной поговорить. Я очень редко бывала у Гриши и понимала, что он должен предварительно еще раз позвонить. Впоследствии он мне сказал, что они условились о том, что он мне позвонит лишь в случае непредвиденных обстоятельств. Правда, один раз возникло недоразумение, и я не пошла к нему, недоразумение, которое я долго переживала.

В этот вечер мы принимали гостей. К нам пришли сыновья профессора Рихарда Вильгельма, в прошлом миссионера в Китае, а затем руководителя Института Китая во Франкфурте-на-Майне. Профессор Вильгельм умер в 1930 году. Один из его сыновей был китаистом, как и отец, и длительное время жил в Пекине. Другой сын был архитектором и пришел к Рольфу с рекомендательным письмом.

В своем письме родителям я писала об этом визите:

17 декабря 1932 года

«…Братья Вильгельм нас разочаровали. Пекинский Вильгельм еще терпим, однако абсолютный книжный червь. Друг Китая, но на старый манер: влюблен в Китай трехтысячелетней давности и мало интересуется Китаем наших дней. Он выступал в Восточно-Азиатском обществе с рассказом о деятельности Института Китая, после чего учитель Кук демонстрировал диапозитивы о своем путешествии в Шанси и Ганьсу. Потом я пригласила их к себе на ужин, что было рискованной затеей, поскольку, за исключением Кука, все остальные были скучны и неразговорчивы. Архитектор и его жена вообще молчали, хотя только что приехали из Германии, что вызывало с нашей стороны массу вопросов…»

Неожиданно зазвонил телефон. Мы сидели за столом в нашем вестибюле, из которого на верхний этаж вела лестница. Она была отделена от жилой комнаты бамбуковой занавеской, расписанной различными картинками. Я зашла за занавеску. Телефонный аппарат стоял на письменном столе, расположенном в нише. Рядом с телефоном висела картина с видом ландшафта на Шлахтензее. Я все точно помню, даже где и кто из гостей сидел за столом.

Я сняла трубку. Раздался голос Рихарда Зорге. Рихард сказал, что до полудня он два часа меня дожидался и неоднократно звонил, однако никто не отвечал. Он хотел со мной попрощаться. Я схватилась за стул, стоящий рядом с письменным столом, и опустилась на него. Рихард спросил, слушаю ли я. Он хочет поблагодарить меня за товарищескую заботу о нем и о других. Это лишь начало, сказал он, мне еще многое предстоит сделать. Я должна обещать ему, что и в дальнейшем буду держать ушки на макушке. И все, всего хорошего, до свидания.

В соседней комнате меня ожидали гости. Я посмотрела на стул и не могла себе представить, что Рихард просто уехал, что он больше не будет сидеть на этом стуле, говорить со мной, слушать меня, давать советы и смеяться вместе со мной. Как же я заблуждалась! Только теперь мне стало понятно, как дорог он мне был. Если бы у меня было хотя бы десять минут времени, чтобы взять себя в руки. Однако это относилось уже к области «держать ушки на макушке». Я вернулась в комнату. По моему виду никто из гостей ни о чем не догадался. В последующие годы я встречалась с другими товарищами: с Изой, Паулем, Гришей, Максом, Францем, но с Рихардом никогда.

Уже давно я намеревалась провести весной 1933 года — спустя три года после отъезда из Германии — отпуск с семьей в Берлине. Я заранее радовалась свиданию с родителями, братьями и сестрами, озеру, у которого я выросла. Особенно я радовалась предстоящей поездке из-за сына, которому необходимо было хотя бы ненадолго сменить влажный шанхайский климат, на чем настаивал врач.

Однако весна принесла из Германии страшные вести. С 1930 года я не была в Германии и не могла понять, как мог немецкий рабочий класс допустить захват власти нацистами. Тяжелым грузом легла на нас забота о судьбах Германии и о нашей семье. В письмах домой об этом почти не говорилось.

«…С ужасом мы наблюдаем за тем, что происходит в Германии. Об этом в газетах пишется немногое, но и того, что пишется, достаточно, чтобы постоянно об этом думать. Мысль о том, что лишь часть подлинных событий попадает здесь в прессу, придает вашей телеграмме особенно радостное значение. Когда сердце переполнено, уста молчат.

Пишите, насколько это для вас возможно…»

«Германия — это, естественно, первое, о чем мы читаем в газетах. На здании консульства здесь развевается знамя со свастикой с черно-бело-красными полосами. Хорошо, что Рольф работает в английской фирме. Каждый день в Шанхай приезжают немецкие безработные. У Рольфа уже наверняка побывало десять архитекторов, ищущих работу. Здесь также становится все труднее».

Мне вскоре стало ясно, что запланированную поездку надо «отложить».

В Китае также были свои политические заботы.

19 февраля 1933 года

«Китайско-японский конфликт разрастается. Вероятно, Япония очень скоро захватит провинцию Жэхэ без сопротивления с китайской стороны. Китайское правительство по-прежнему не намерено посылать войска против японцев — солдаты ей нужны для борьбы против Красной армии, сейчас, в частности, в Цзянси. Япония вначале не будет наступать на Тяньцзинь или Пекин. Решится ли она — и когда — на войну против России, сказать трудно.

Если девять месяцев тому назад Чан Кайши и нанкинское правительство не имели твердой почвы под ногами, то теперь их положение вновь стабилизировалось. Чан Кайши добился частичного успеха в борьбе с красными, что восстановило его престиж, утраченный в период японского нападения на Шанхай. Т. В. Суонг человек очень одаренный, хотя и не привел в порядок финансы правительства, но, во всяком случае, спас их от краха. Лидеры отколовшихся южных провинций и кантонского правительства ослаблены и частично эмигрировали за границу. Нанкинское правительство предприняло серьезные попытки обезопасить путем строительства плотин на реке Янцзы прилегающие провинции от наводнений, что позволило ему усилить свое влияние в этих областях, которым оно прежде не располагало. При всем том нельзя говорить о каком-то самостоятельном нанкинском правительстве, поскольку им распоряжается Америка, от которой оно зависит также в финансовом отношении…»

21 мая 1933 года[25]

«Война на Севере затягивается… Правители южных провинций во главе с Кантоном объединяют свои силы. Планируется поход на Нанкин с целью свержения правительства. Об этом говорят уже давно, однако, состоится ли такой поход, пока не ясно. Политическая обстановка здесь часто меняется… В остальном я занималась изучением Китая. Столь часто, насколько это было возможно, я выезжала за пределы Шанхая. Здесь так много чудесных деревень, могильных курганов и храмов, а также улиц и людей! Думается, если я останусь здесь еще несколько лет, Китай поглотит меня и у меня не возникнет желания расстаться с ним. В особенности в наше время большим утешением для меня является то обстоятельство, что эта страна мне так нравится. Надо бы вас всех сюда вытащить!»

ЧАСТЬ III

Вернувшись в Советский Союз, Рихард, видимо, подробно обо всем информировал Центр; во всяком случае, Пауль и Гриша переговорили со мной о моем будущем. Они задали мне вопрос, готова ли я на полгода или более длительный срок поехать в Москву на учебу. Правда, сказали они, нет гарантии, что я вернусь в Шанхай. Одно из условий — на этот период я должна куда-либо устроить моего маленького сына. Он не может ехать со мной в Советский Союз, поскольку нежелательно, чтобы он знал русский язык.

Это предложение было абсолютно неожиданным и означало коренной поворот в моей жизни.

Я согласилась.

Мысль о том, чтобы оставить работу и зажить «нормальной» жизнью, никогда не приходила мне в голову. К тому же учеба могла бы мне помочь еще лучше делать то, чем я уже занималась. На мое немедленное решение повлияли военные действия Японии, свидетельницей которых я повседневно была, а также высказывания товарищей о том, что «Гитлер — это война», понимание того, против кого в один прекрасный день обратятся оба агрессора.