Ответом ему стал нестройный хор голосов. Кто-то в ответ крикнул «четыре», кто-то «пять», а еще один голос, перекрикивая другие, сообщил: «Un jour apres qu ’ils nous declarent malade».[41] Обитатели барака плотно прижимали лица к разбитому стеклу, и Бринк даже испугался, что кто-нибудь из них порежет себе лицо ото лба до подбородка. Он даже был вынужден крикнуть им, чтобы они отошли от окна. Но они его не послушались, и тогда он гаркнул по-немецки:
— Haut ab![42]
Это восклицание подействовало мгновенно. Все как по команде отпрянули от окна.
Бринк на ощупь пробрался вдоль деревянной стены, пока не обнаружил узкую дверь, на которой висел замок размером с кулак. Евреи колотили по ней изнутри, и сколько он им ни кричал, чтобы они прекратили, они продолжали колотить по ней кулаками, пытаясь вырваться наружу. И поскольку он так и не смог отогнать их от двери, чтобы сбить замок выстрелом, то был вынужден выбить ее металлическим прикладом немецкого пистолета. Увы, замок оказался крепким. И тогда Бринк, просунув в щель ствол, воспользовался им как рычагом. В следующий миг он услышал, как заскрежетали гвозди. Еще пару минут борьбы, и задвижка отошла от двери, а евреи, вырвавшись на свободу, повисли на нем гроздью, рыдающей и причитающей. Пятеро женщин, двое детей и один старик, которого Бринк поначалу принял за слепца, потому что он принялся пальцами ощупывать ему лицо. Ощутив на себе чужие руки, он тотчас в омерзении отпрянул назад и, зацепившись пяткой о какую-то неровность в траве, упал навзничь. Он лежал, раскинувшись на траве, и смотрел в небо сквозь круг склонившихся над ним лиц.
— Фрэ-э-э-нк! — раздался где-то на дальнем конце поля женский голос. Кричала Аликс. Он даже не представлял себе, что его имя можно тянуть так долго.
Аликс слышала доносившиеся с поля звуки, там были какие-то евреи. Евреи. «Зачем Фрэнку понадобились какие-то евреи?» — подумала она, но затем на нее горячими волнами вновь накатил жар. От него шумело в ушах, и теперь ей не было ничего слышно. Только нескончаемый гул и рокот набегающих на нее волн. Неужели она бросила Фрэнка? Что она ему сказала? И где Джунипер? А что с мамой? Неужели ее и впрямь нет в живых? Тело ее горело, и из-за жара она почти ничего не помнила.
И тогда к ней незаметно подкрался бош. Она так решила, потому что чья-то рука схватила ее за платье и тряхнула, словно тряпичную куклу. Та же самая рука вытолкнула ее на дорогу, вновь ухватила ее и, встряхнув, подтолкнула к полю. От неожиданности Аликс выронила пистолет. Впрочем, ей удалось выскользнуть из хватки невидимой руки и зашагать по полю без всякой поддержки.
Не овладей ею лихорадка, им никогда бы не подкрасться к ней незаметно. Она бы услышала их шаги и всех перестреляла. Но потом она вспомнила, что запасного магазина к пистолету у нее не было, а значит, убить она никого не могла.
Бошей было четверо. Нет, трое. Просто третий был такой толстый, что она приняла его за двоих. В руке у толстяка был пистолет; тот, что потоньше, который шел впереди, был безоружным. Тот, который поднял ее с земли, оказался коротышкой с непокрытой головой. Правда, сама голова была перевязана чем-то белым. Она тотчас узнала в нем того самого боша, который что-то пролаял дьяволу-эсэсовцу, прежде чем крошечный самолетик улетел в Англию. Фрэнк попал ему в голову камнем, но, как и дьявол-эсэсовец, этот бош тоже оказался живучим.
Они остановились, не доходя нескольких метров еще до одной кучки людей, которую возглавлял Фрэнк. Аликс сначала учуяла этих людей и лишь затем увидела. Они были грязны, и от них воняло давно не мытыми телами, но еще омерзительнее была вонь, что доносилась от барака за их спинами, точно такая же, как в тот злосчастный день стояла в трюме лодки ее отца.
Аликс опустилась на траву. Ею владело полное безразличие к происходящему. Лекарство, которое ввел ей Фрэнк, оказалось бессильно даже прояснить ей голову, не то чтобы унять тяжелое уханье в груди и побороть не отпускавшее ее головокружение. Аликс была вынуждена сидеть почти неподвижно. Она убрала под себя холодные ноги и прикрыла их сверху подолом платья. Она сидела, пытаясь побороть темноту, которая застилала ей глаза, не обращая внимания на разговоры, тем более что те велись на языке бошей. Все ее внимание было сосредоточено на одной-единственной вещи — длинном лезвии ножа в ее кармане.
— Опустить оружие, — приказал стоявший метрах в трех от нее немец. На голове у него белела импровизированная повязка. Бринк швырнул в траву пистолет. У них была Аликс, которая, поджав под себя ноги, без сил сидела на мокрой траве. Взгляд ее был устремлен в пустоту.
— Не болит голова? — поинтересовался он у немца. Тот потрогал повязку, и Бринк заметил в его руке пистолет. Второй рукой он сжимал ручку волленштейнова саквояжа. Бринк отметил про себя, что уши у немца маленькие и почти приросшие к голове, глазки-бусинки, слишком длинный для небольшого лица нос и тонкая улыбка. Этой холодной улыбочкой немец напомнил Бринку Уикенса.
— Так это ты? — удивился немец. — Это ты позволил Волленштейну улететь? Но почему?
— Давайте с этим кончать, — подал голос второй, жирный немец, выходя вперед. Изо рта у него торчала незажженная сигара, толстая лапа сжимала плечо третьего человека из их компании.
— Ты дал Волленштейну уйти, — не унимался первый немец. Бринк окинул его глазами с ног до головы. Невысок ростом, как и Уикенс. Спину держит прямо, как будто проглотил шомпол. Холодный и немигающий взгляд. Бринку он чем-то напомнил Габбинса. Тот тоже был большой любитель раздавать указания.
— Мое имя Каммлер, — продолжал тем временем немец. — Обергруппенфюрер СС Каммлер, если быть точным. Вы позволили Волленштейну улететь на этом самолете.
— Волленштейн мертв, — парировал Бринк.
— Только прошу не считать меня за…
— Говорю вам, он мертв. Мой знакомый забрал с собой тело в качестве вещественного доказательства того, что он мертв.
— И сейчас он опыляет Англию своими «могильщиками».
Немец посмотрел на запястье, по всей видимости, на циферблат наручных часов, но было темно, так что он вряд ли что-то увидел.
— Я в курсе, — ответил Бринк.
— Вы в курсе? — Каммлер на миг лишился дара речи. — Вы серьезно? И Волленштейн мертв? Вы это точно знаете? Вы ручаетесь за свои слова?
Последнюю фразу он произнес с особым нажимом.
Помнится, так обычно говаривала бабушка, захлопывая после ужина Библию.
— Спросите у нее, — ответил Бринк. — Это она застрелила его.
И он кивком указал на Аликс.
— Scheiss, — прошипел Каммлер. — Womit habe ich dies verdient?[43] — Стеная по поводу несправедливостей судьбы, Каммлер принялся чесать перевязанную голову. — А как же лекарство? Под кодовым названием Tiefatmung? — поинтересовался он.
— Tiefatmung? — смысл его слов дошел до Бринка не сразу. Глубокое дыхание. Вот что означало это немецкое слово. Вот как, оказывается, Волленштейн окрестил свой антибиотик.
— Tiefatmung, что вам о нем известно? — спросил Каммлер, на сей раз громче. — Лекарство против его «могильщиков».
— Да-да, — отозвался Бринк. «Могильщиков». Именно так назвал их Чайлдесс в разговоре с Бринком, когда они стояли на тротуаре напротив резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.
— С какой стати мы тянем время? — подал голос жирный немец. — Убейте его, и все дела. Или нет, убейте их всех. Нам пора убираться отсюда. Нужно срочно упаковать оборудование и…
— Заткнитесь, Адлер! — бесцеремонно бросил ему Каммлер и вновь обратился к Бринку: — Ниммих утверждает, что здесь имелся целый запас лекарства для опытов на евреях. Но сдается мне, что этот парень врет.
Тщедушное существо перед Бринком покачало головой, однако жирная туша позади него тотчас врезала бедняге по затылку кулаком, и Ниммих опустился на колени.