СПОР ГРАММАТИКА С КОРМЧИМ
Однажды на корабль грамматик сел ученый,
И кормчего спросил сей муж самовлюбленный:
«Читал ты синтаксис?» — «Нет», — кормчий отвечал.
«Полжизни жил ты зря!» — ученый муж сказал.
Обижен тяжело был кормчий тот достойный,
Но только промолчал и вид хранил спокойный.
Тут ветер налетел, как горы, волны взрыл,
И кормчий бледного грамматика спросил:
«Учился плавать ты?» Тот в трепете великом
Сказал: «Нет, о мудрец совета, добрый ликом!»
«Увы, ученый муж! — промолвил мореход.—
Ты зря потратил жизнь: корабль ко дну идет!»
НАПУГАННЫЙ ГОРОЖАНИН
Однажды некто в дом чужой вбежал;
От перепугу бледный, он дрожал.
Спросил хозяин: «Кто ты? Что с тобой?
Ты отчего трясешься, как больной?»
А тот хозяину: «Наш грозный шах
Испытывает надобность в ослах.
Сейчас, во исполненье шахских слов,
На улицах хватают всех ослов».
«Хватают ведь ослов, а не людей!
Что за печаль тебе от их затей?
Ты не осел благодаря судьбе;
Так успокойся и ступай себе».
А тот: «Так горячо пошли хватать,
Что и меня, пожалуй, могут взять.
А как возьмут, не разберут спроста —
С хвостом ты ходишь или без хвоста.
Готов тиран безумный, полный зла,
И человека взять взамен осла».
О ТОМ, КАК ХАЛИФ УВИДЕЛ ЛЕЙЛИ
«Ужель из-за тебя, — халиф сказал,—
Меджнун-бедняга разум потерял?
Чем лучше ты других? Смугла, черна…
Таких, как ты, страна у нас полна».
Лейли в ответ: «Ты не Меджнун! Молчи!»
Познанья свет не всем блеснет в ночи.
Не каждый бодрствующий сознает,
Что беспробудный сон его гнетет.
Лишь тот, как цепи, сбросит этот сон,
Кто к истине душою устремлен.
Но если смерти страх тебя томит,
А в сердце жажда прибыли горит,
То нет в душе твоей ни чистоты,
Ни пониманья вечной красоты!
Спит мертвым сном плененный суетой
И видимостью ложной и пустой.
О ТОМ, КАК ВОР УКРАЛ ЗМЕЮ У ЗАКЛИНАТЕЛЯ
У заклинателя индийских змей
Базарный вор, по глупости своей,
Однажды кобру сонную стащил —
И сам убит своей добычей был.
Беднягу заклинатель распознал,
Вздохнул: «Он сам не знал, что воровал!
С молитвой к небу обратился я,
Чтобы нашлась пропавшая змея.
А ей от яда было тяжело;
Ей, видно, жалить время подошло…
Отвергнута была моя мольба,
От гибели спасла меня судьба».
Так неразумный молится порой
О пользе, что грозит ему бедой.
И сколько в мире гонится людей
За прибылью, что всех потерь лютей!
О БАКАЛЕЙЩИКЕ И ПОПУГАЕ, ПРОЛИВШЕМ В ЛАВКЕ МАСЛО
Жил бакалейщик; в лавке у него
Был попугай, любимый друг его.
Как сторож, днем у входа он сидел,
За каждым покупателем глядел.
И не был он бессмысленно болтлив,—
Он, как оратор, был красноречив.
Неловко раз на полку он порхнул
И склянку с маслом розовым столкнул.
На шум хозяин в лавку прибежал,
Потерю и убыток увидал,—
Вся лавка в масле, залит маслом пол.
И вырвал попугаю он хохол.
Тот, облысев, дар слова потерял.
Хозяин же в раскаянье вздыхал
И бороду, стеная, рвал свою:
«Увы! Я сам затмил судьбу мою!
Да лучше руку мне б свою сломать,
Чем на сладкоречивого поднять!»
Всем дервишам подарки он дарил,
Молясь, чтоб попугай заговорил.
Нахохлившись, три дня молчал певец;
Хоть ласку всевозможную купец
Оказывал любимцу своему,
Надеясь, что вернется речь к нему.
Шел мимо некий странник в этот час,
Без колпака, плешивый, словно таз.
Внезапно попугай обрел язык.
Он крикнул дервишу: «Эй ты, старик!
Эй, лысый! Кто волос тебя лишил?
Ты разве масло где-нибудь разлил?»
Смеялись все стоявшие кругом,
Когда себя сравнил он с мудрецом.
Хоть в начертанье «лев» и «молоко»
Похожи, нам до мудрых далеко.
Мы судим по себе о их делах,
И оттого блуждает мир впотьмах.
Повадно нам — порочным, жадным, злым,
Равнять себя пророкам и святым.
Мол, в них и в нас найдешь ты суть одну
И всяк подвержен голоду и сну!
Ты пропасти, что разделяет вас,
Не видишь в слепоте духовных глаз.
Два вида пчел в густых ветвях снуют.
Те — только жалят, эти — мед несут.
Вот две породы серн. Одна дает
Чистейший муск, другая — лишь помет.
Два рода тростника встают стеной,
Но пуст один, и сахарный другой.
А что таким сравненьям счета нет,
Поймешь в пути семидесяти лет.