Летом здание утопало в белых и красных розах. Начальник школы любил цветы. На письменном столе у него всегда стояла хрустальная ваза с большим пышным букетом. И еще начальник школы обожал лимонад. Он наливал в бокал прохладный золотистый напиток. Прозрачные пузырьки стремительно поднимались со дна бокала на поверхность...

У него было чувствительное, сентиментальное сердце. Он любил по-отечески беседовать со своими учениками. Виктору он говорил:

— О, вы далеко пойдете, Лоди! Вы у нас один из самых способных. У вас верный взгляд и твердая рука. Вас ожидает удача, мой мальчик. У вас будет много денег. Вы купите мотоцикл и чудесный радиоприемник самого высшего класса. Вы даже сможете обзавестись собственным домиком. Представьте себе маленький хорошенький домик, увитый зеленым плющом. В саду поскрипывают яблони. И по утрам белокурая женщина с красивой смуглой кожей готовит вам яичницу.

Виктор молчал. Он стоял перед начальником, опустив руки по стойке «смирно», и смотрел поверх его головы на синие с золотом обои.

— У вас есть ценное качество, Лоди, — продолжал начальник. — Вы ненавидите. Это хорошо. Главное — идея. Она облагораживает человека. Мы готовимся к войне. Наш главный противник — красные. Нам нужны сильные, храбрые руки. Вы сильны, храбры. Вы вооружены парабеллумом, ножом, ампулой с гремучей ртутью. Вам нечего бояться, мальчик.

Виктору надоедало все это слушать. Он переводил взгляд на носки своих новых крепких ботинок. Они ослепительно сверкали.

— Можно идти, господин начальник?

— Что? Да, да, можете идти, Лоди. Старайтесь!

— Буду стараться, господин начальник.

Повернувшись по всем правилам, Лоди четким, пружинистым шагом выходил из кабинета. Начальник школы допивал лимонад.

В сущности, полковник был прав. Виктору повезло. Он делал успехи в учебе. У него был отличный серый костюм. И еще один — тоже серый, только с красной ниткой. И третий — темно-синий, из чистой шерсти.

В свободные от занятий часы Виктор Лоди заходил в бар.

— Принесите мне чего-нибудь покрепче, — говорил он знакомой кельнерше.

Ему подавали коньяк. Он не спеша пил его и слушал музыку.

Кельнерши перешептывались между собой. Они бросали на Виктора восторженные взгляды. Им нравился этот рослый, плечистый здоровяк. Они пытались заговаривать с ним, думая, что он поведет их в кино, пригласит к себе. Но Виктор не обращал на женщин внимания. Небрежным жестом он кидал на поднос деньги и удалялся.

Он шагал по улицам маленького городка, засунув руки в карманы. Молчаливый, угрюмый, он ни на кого не глядел. Иногда Лоди заходил в универсальный магазин и там рассматривал мотоциклы и радиоприемники. При этом в глазах у него появлялось насмешливое выражение..

Потом он шел в школу, брал парабеллум и, выйдя в сад, начинал всаживать в мишень пулю за пулей.

Виктор учился стрелять в темноте. Ибо, кто знает, может быть, это самое необходимое для человека, который должен будет действовать главным образом ночью.

Нет, не всегда Виктор жил в этом маленьком городке. Было время, когда он жил в России, на хуторе.

Хутор стоял на горе. Дом, крытый красной черепицей, конюшни, сараи.

С горы виднелась граница. Светлая полоска реки. Колючая проволока на берегу.

Там, за проволокой, начиналась чужая земля. В летний солнечный день ее можно было хорошо разглядеть. Проезжал по дороге грузовик. Паслись коровы. Женщина в розовом сарафане бросала на телегу снопы. Все было так, как по эту сторону границы, и в то же время не так.

Виктор часто смотрел на чужой берег. Он притягивал его к себе, такой близкий и одновременно недоступно далекий.

На хуторе было скучно. Пахло навозом. Ходил отец, кривоногий, широкоплечий, с лицом, напоминавшим печеное яблоко. Он ходил, засунув руки в карманы широких кожаных штанов, и во рту у него всегда торчала короткая трубка.

Все знали, что он живет с работницей Марией, молчаливой и угрюмой девкой. Она приходила к нему по ночам, не произнося ни слова ложилась в постель и под утро так же молча уходила. Ноги у нее были красные, как гусиные лапы.

Виктор ненавидел отца. Он хотел, чтобы отец умер. Он страстно желал этого. Тогда бы он один стал владеть хутором. Он и Эльфрида.

Эльфрида была двоюродной сестрой Виктора. Пухленькая, голубоглазая, белокурая, она совсем не походила на высокого, угловатого, с черными жесткими волосами Виктора. В комнате у нее пахло сухими цветами. В углу на гвоздике висела пестрая юбка. От юбки также исходил запах цветов.

Эльфрида жила, как барышня. Старый Лоди баловал ее. Она ничего, не делала. Только читала книги, да и то не все, а лишь те, в которых говорилось про любовь.

Виктор уходил подальше от дома. Он ложился на спину под кустом черной смородины и, подложив под голову руки, смотрел на небо. По небу плыли облака. Было жарко. Оранжевая пчела ползала по черносмородиновой ветке. На пчеле была мохнатая шубка, но ей не было жарко. По временам пчела принималась энергично жужжать. Виктор мечтал о ветре. Он смотрел с горы на границу. Чужая земля притягивала его к себе, как магнит.

Виктор не любил страну, в которой жил. Он не понимал ее. Он боялся ее. Кулаки — так называли в этой стране отца, его, Виктора, Эльфриду. Их ненавидели. Даже Мария.

О другой стране думал Виктор.

Однажды отец поехал на мельницу. Вернулся злой и хмурый. Бросил под телегу кнут и пошел к крыльцу, посапывая короткой черной трубкой.

— Виктор, — тихо сказал он, — мне нужно поговорить с тобой.

Они прошли в дом. Отец сел за стол. Виктор стоял перед ним, опустив голову. Он никогда никому не смотрел в глаза. Даже отцу.

— Виктор, — сказал отец, — мальчик...

Он впервые назвал так сына. Виктор поднял голову и взглянул на отца. Только сейчас он увидел, что у отца красные веки. В глазах старика стояли слезы.

— Виктор, — повторил отец, — мы разорены. Они отбирают от нас всех коров и лошадей. Теперь они будут принадлежать колхозу. Нас выселят с хутора и устроят здесь детский сад. У нас ничего больше не будет. Как же жить?

Виктор молчал. Неподалеку, за окном, работник отбивал косу. «Жвак, жвак...» — звенела коса, и этот звук отчетливо слышался в тишине чистого летнего вечера.

Отец плакал, положив голову на стол. Тут же на столе валялась потухшая трубка.

В ту же ночь Виктор бежал.

6

Он действовал дерзко и нагло. Перелез через проволоку и бросился в реку. Поплыл по холодной, мерцающей под луной воде.

В сущности, ему нечего было терять. Отец, кажется, ясно сказал: с кулаками церемониться не будут. Отберут у них все — и конец.

Вот почему Виктор решил раз и навсегда покончить со своей прежней жизнью и начать новую. Для этого надо было прежде всего перебраться в другую страну.

Ему повезло: никто не заметил, как он переплывал реку. Радуясь удаче, вылез из воды и, тяжело дыша, отряхиваясь, пошел по берегу. Это был уже не родной, а чужой берег, тот самый, на который он столько раз смотрел с горы, из отцовского хутора. Только теперь уже не этот, а тот берег, с которого он приплыл, стал для него чужим. Он хотел посмотреть на него в последний раз, но ничего не увидел. Луна зашла за облака, стало совсем темно.

Вдруг кто-то ударил Виктора кулаком. Он пошатнулся. Кровь потекла у него из разбитой губы.

Перед ним стояла пограничная стража. Один из стражников, видимо, самый старший, что-то говорил, временами визжа тонко и пронзительно. Это он ударил Виктора. Может быть, он еще раз ударил бы его, если б не увидел лица Виктора. Это лицо, освещенное фонарями, которые зажгли стражники, было страшно.

Виктора отвели на кордон. Там он обсушился, пришел в себя. Его не трогали день, два. Потом вызвали на допрос.

Человек в полицейском мундире сидел за столом и писал, Виктор не видел его лица. Он видел только черные волосы, разделенные посередине ровным, аккуратным пробором.