Поезд шел теперь под уклон, набирая скорость. Мимо быстро мелькали деревья, телеграфные столбы, летели клочья паровозного дыма.

Виктор закурил папиросу. Он ждал, что проводница уйдет, но та продолжала стоять на площадке. Потеряв терпение, Виктор стал открывать тяжелую, неподатливую дверь.

— Эй, эй! — закричала суровым голосом проводница. — Не балуй!

Виктор шевельнул бровью. Не обращая внимания на проводницу, он открыл дверь. Ветер мгновенно ворвался на площадку. Он облепил вокруг колен девушки ее короткую и тонкую юбку. Стало холодно. Проводница, прижимая руками подол, что-то кричала, но Виктор из-за ветра и грохота колес не разобрал ее слов.

Конечно, он мог бы столкнуть ее вниз, под колеса, или просто оглушить, ударив кулаком по голове. Но ему не хотелось утруждать себя. Он снова стал смелым и дерзким. Ненависть душила его.

— Молчи, сволочь! — негромко сказал он.

— Чего? — спросила она, не расслышав.

Поезд шел мимо леса. Это было самое удобное место. Виктор торопливо спустился вниз по ступенькам и, с силой оттолкнувшись, не глядя, прыгнул вперед, под насыпь.

Поезд умчался далеко вперед. Виктор поднялся с земли и, отряхнув с колен сырой песок, спокойно углубился в чащу.

И почти тотчас же пошел снег.

Прямо удивительно было, как быстро и неожиданно наступила зима.

19

Проснувшись, Сергей Красихин, пограничник первого года службы, не одеваясь, в одной рубашке выскочил на крыльцо.

Снег! Снег! Первый снег!..

Все было бело кругом. Первый пушистый снег лежал пластами на крышах, на заборе, на старой вишне, что росла у ворот заставы. Даже удивительно было — как это могло за одну ночь выпасть столько снега.

Серега долго стоял на крыльце, любуясь чистотой белоснежного покрова, с удовольствием вдыхая свежий, почему-то пахнущий антоновским яблоком воздух. Он посмеялся, глядя, как повар Терентьев шагает из кухни к кладовой. Терентьев надел новые сапоги на какой-то особенной лосевой подошве и теперь с трудом ступал по утоптанной, ставшей скользкой дорожке. Ноги его то и дело разъезжались. Повар обиженно надувал губы и смешно растопыривал толстые короткие пальцы. При этом лицо у него было строгое и сосредоточенное.

Подошел Семенов. Он был в тулупе и валенках, с винтовкой, как и положено часовому.

— Иди, иди, — сказал он сурово Красихину. — Ишь какой атлет нашелся — стоит на морозе в одной рубахе. Замерзнешь!

Тут лишь Серега почувствовал, что и впрямь замерз. Стуча зубами, он вернулся в теплую комнату, где стояли койки бойцов.

Егор Мотыльков только что проснулся. Он сидел на постели и, потягиваясь, громко зевал. Глаза у него были сонные.

— Куда ходил? — спросил он Серегу.

— На снег смотрел, — ответил тот. — Снегу-то выпало! Ужас!

— Снег — это хорошо, — наставительно сказал Мотыльков, — службу легче нести.

Серега быстро облачился в гимнастерку, подпоясался ремнем. Он уже привык к жизни на заставе. Был доволен, что попал в пограничники. Здесь ему нравилось.

Хорошее настроение не покидало его. А тут еще — радость. Когда отделение шло на завтрак, на столике у дежурного по заставе Серега нашел письмо для себя. Его, верно, принесли ночью вместе с другой почтой из комендатуры. Он прочел обратный адрес на самодельном конверте — писали из дома.

Серега сунул письмо в карман ватных штанов.

«Потом прочту!» — решил он.

В маленьком домике, где помещалась столовая, вкусно пахло свежим ржаным хлебом. Между столами ходил, круто выгибая спину и мурлыча, кот.

Серега погладил кота. Кот поднял упругий блестящий хвост и стал тереться о сапог. «Мяу-мяу!» — подразнил Серега кота, засмеялся и, довольный, сел за стол.

Терентьев сегодня особенно отличился. Завтрак был вкусный. Серега с аппетитом съел полную миску жирных макарон с мясом и выпил две кружки горячего сладкого чая.

Облизав ложку, он поднялся из-за стола.

— Готовься к наряду, — сказал Мотыльков, — вместе пойдем.

Серега хотел прочитать письмо, полученное из дома, но времени уже не было. Он направился к пирамиде и стал осматривать винтовку, с завистью поглядывая на Мотылькова, которому был доверен карабин. К Мотылькову Серега относился с уважением и во всем старался ему подражать. Это был старый, опытный пограничник, сверхсрочник. Он был суров, молчалив и безнадежно влюблен в парикмахершу Тонечку.

Подготовив оружие, Серега переобулся в новые валенки, на голову нахлобучил лохматую рыжую шапку. Он стал толстым и неуклюжим.

Хорошее настроение не покидало его.

Оделся и Мотыльков. Вдвоем они явились за получением задания к Гусеву.

Начальник заставы выглядел осунувшимся, измученным. Он, верно, опять не спал всю ночь. Так оно и было. Дело в том, что пришлось отвозить в больницу жену. Конечно, они давно с Лелей ожидали, что это случится, но, когда наступил срок, оба страшно занервничали. Особенно Гусев.

— Ты не беспокойся за меня, — твердила Леля. — Все будет благополучно. Вот увидишь!

— Эх, Лелишна, не могла подождать хоть немного. До тех пор, пока мы не поймаем этого Виктора Лоди.

— Дурачок! — ласково проговорила Леля, проводя рукой по волосам мужа. — Разве это делается по заказу?

— Ну, ладно, — махнул рукой Гусев. — Пусть будет так...

Ни Серега, ни Егор, понятно, ничего не знали о том, что происходило в личной жизни начальника заставы. А тот и вида не показывал.

— Ну, как отдохнули? — спросил он у бойцов. — Как чувствуете себя?

— Отлично, товарищ лейтенант! — закричал Серега, расплываясь в улыбке.

Невольно улыбнулся и Гусев, глядя на открытое, простодушное лицо Красихина. Но тут же вновь стал деловито-сосредоточенным...

Когда наряд вышел за ворота, неожиданно густо повалил снег. Он падал непрерывно. От мелькающих в воздухе хлопьев рябило в глазах. Сталкиваясь на лету, снежинки совершенно отчетливо позванивали. Весь лес был наполнен этим нежным, сказочным звоном, шелестом и шуршаньем.

Серега шел чуть позади Мотылькова. Тот не спеша двигался между деревьями. Он словно чутьем угадывал скрытую под снежной пеленой тропинку. Серега с уважением смотрел на него.

Пограничники подошли к реке.

20

Было холодно, но Виктор не чувствовал этого. От быстрой ходьбы ему стало жарко.

Правда, жарко Виктору было и по другой причине. Он чуть было не попался, причем обстоятельства были глупые до смешного.

Дернуло же его, черт побери, зайти на хутор. Он прямо-таки обалдел, когда увидел на дворе Эльфриду. Ведь, судя по всему, ее не должно было быть в живых, а она цела и невредима. Что же случилось? Неужели удар, который ей был нанесен, оказался неточным? Или она была живуча как кошка?

А он-то хорош — решил навестить хутор! Как будто он там чего забыл. И чуть было не попался.

Хорошо, что он сразу захлопнул калитку и пошел быстрым спортивным шагом. И хорошо, что у них в этот момент не было собаки, а то бы ему вряд ли удалось уйти.

Так что же все это значит? Выходит, в доме была засада? Следовательно, Эльфрида обманула его? Она предала его?

Встретилась бы она ему теперь! Он бы ей показал. Теперь бы она не ушла от расплаты. С каким бы наслаждением обхватил он ее горло своими крепкими пальцами.

Эта тварь, наверное, сейчас смеется над ним. Продала свою душу и совесть. Сидит теперь под крышей, сытая, в тепле, а он, Виктор Лоди, должен пробираться по лесу, дрожа от холода, оглядываясь, прячась за деревьями и кустами.

Он должен бояться всего. Даже собственной тени.

Что он — волк? Или какой-нибудь другой хищный зверь? Он, Виктор Лоди, тоже требует права на человеческую жизнь. Но каждый добывает это право по-своему.

У него будет собственный домик с палисадником, и мотоцикл, и по утрам молодая женщина с красивой смуглой кожей будет жарить ему яичницу.

А потом он будет целовать ее в шею, в то место, где под тонкой теплой кожей бьется голубая жилка.