Но голландца не оказалось рядом. Единственным признаком присутствия здесь Виллмера было затухшее кострище, где огонь не горел уже давно, и примятое пятно травы, на котором, похрапывая, вчера спал голландец.

Но исчез не только Виллмер. Обе лошади тоже пропали, а вместе с ними и сумка Мэссона с его дневником. Кроме одежды, которая была на нем, и отцовского ножа в карманах штанов, у него остались лишь льняной мешок с вонючим цветком и один-единственный бурдюк с водой.

Мэссон бросился на пляж в надежде обнаружить следы на песке или другие признаки, указывавшие направление, в котором скрылся Виллмер. Но вскоре отчаялся и вернулся, так ничего и не обнаружив.

Тащась к лагерю, Фрэнсис проклинал тот день, когда ступил на борт «Резолюшн». При этом в голове постоянно вертелись слова Схеллинга: «В Африке человек не сможет выжить один».

Глава 20

Мэссон проверил бурдюк. К счастью, тот оказался полным. Вооруженный лишь карманным ножом и запасом воды, которого не хватит даже на один день, Мэссон теперь находился между деревней рабов, которой опасался даже Виллмер, и военным лагерем у Майзенберга, куда иностранцам вход был воспрещен.

Цветка не было у залива Фолс-бей, не существовало и каких-то новых, еще неизвестных видов растений. Бэнкс сознательно его обманул, это было ясно. Но только вот зачем?

Если записная книжка Фрэнсиса попадет к голландским органам власти, они в ней обнаружат не только зарисовки цветов, но и тщательно изображенную карту местности с подробностями о голландских военных сооружениях и системе оповещения. У Фрэнсиса был талант к рисованию, который он скрывал, боясь насмешек, и теперь по иронии судьбы молодой человек мог из-за него пострадать. Если обнаружат его наброски, именно качество и детали рисунков, возможно, обрекут Мэссона на гибель. Собственно говоря, Бэнкс, сам того не зная, отправил на мыс Доброй Надежды идеального исполнителя для такой задачи. И если дневник предъявят как доказательство, никто не будет сомневаться, что Мэссон выполнял шпионское поручение. И раз уж здесь вывешивают болтаться на ветру рабов в железных клетках, взбунтовавшихся против хозяев, то Фрэнсис даже не решался подумать о том, какая судьба уготована пойманным шпионам.

Даже за одно только присутствие здесь без разрешения и сопровождения его могут арестовать. Кроме гробовщика, который, очевидно, был на крючке у Схеллинга, и двух караульных, которые наверняка не выдадут Виллмера, никто не видел, как Мэссон уезжал. Значит, нет никого, кто бы мог подтвердить его показания. И как бы вообще звучали эти показания? Он отправился в поисках нового цветка на территорию, где все растения уже известны, и совершенно случайно очутился вблизи секретного военного лагеря Колонии? Если бы он услышал такое объяснение, то наверняка сам себя повесил бы.

Досадно, ведь все это можно было предотвратить, если бы Фрэнсис немного поразмыслил и не так спешил вернуться домой. Стоило с самого начала усомниться в мотивах Схеллинга, насторожиться из-за готовности Виллмера помочь в его деле и не выбалтывать ему так много информации.

Но теперь у Фрэнсиса не оставалось иного выхода, как на своих двоих добираться назад до Кейптауна. Если Мэссону это удастся, он договорится со Схеллингом или вынужден будет взять билет на корабль, идущий в Англию. Он сомневался, что когда-нибудь сможет отыскать этот цветок, но хорошо помнил все детали местности, которые зарисовал в дневнике. Возможно, для Адмиралтейства это будет иметь большое значение, и Фрэнсис, по крайней мере, сохранит место садовника в Кью. И в этом случае он мог распрощаться с мечтой о собственном саде и участке земли, поэтому неизвестно, что на все это скажет мать Констанции. Но он хотя бы останется жив. Фрэнсис считал это еще весьма удачным исходом, принимая во внимание нынешнее положение дел.

Мэссон не хотел рисковать и идти вдоль побережья, минуя деревню и военный лагерь, поэтому решил направиться вглубь Капской области. При этом он рассчитывал наткнуться на дорогу, которая, по словам Виллмера, связывала деревню с Кейптауном.

Мэссон готовился пересечь дюны и пытался поддерживать себя мыслью, что пока ничего не нужно делать, только следить за бурдюком и избегать встречи с гиенами, ядовитыми змеями, мародерствующими готтентотами, кровожадными рабами и караульными, которые могут попасть воробью в глаз с пятидесяти шагов. Хотя Фрэнсис не был закаленным путешественником, в Англии он ходил в длинные походы по окрестностям. Поэтому надеялся, что ему не составит труда добраться до Кейптауна до следующего вечера.

И не будет никаких проблем.

Глава 21

Мэссон нес свернутые одеяла под мышкой, а бурдюк перекинул через плечо. Вскоре Фрэнсис понял, как тяжело и утомительно идти по дюнам. Усиливающийся прохладный юго-восточный ветер под безоблачным небом приносил некоторое облегчение, но на самом деле только немного смягчал мучение от ожогов, вызванных солнечными лучами, которые отражались от дюн и мелководных соленых озер.

Мэссон решил идти по узким тропкам, которые пересекали пустошь вдоль и поперек. Судя по следам и помету, по ним ходили какие-то мелкие животные. Он мог лишь надеяться, что крупных животных сейчас в этой местности нет.

Так, бредя все утро под палящим солнцем и борясь с порывами ветра, он добрался наконец до небольшой группы молочных деревьев на краю соленого озера, по которому бродил десяток фламинго. Своими клювами они цедили воду в поисках ракообразных.

Все утро Мэссон пытался убедить себя, что все будет хорошо, как только он доберется до дороги. Но чем дольше он шел, не встречая ее, тем больше таяла его уверенность. Он спрашивал себя, зачем Виллмер вообще оставил ему воду, если хотел, чтобы британец погиб.

Уставший и изможденный, Фрэнсис опустился на привал. Опершись спиной о ствол одного из деревьев, он лениво наблюдал, как вышагивают розовато-белые птицы, пока в один момент его глаза не сомкнулись. Ветер стих.

Вдруг его напугал громкий треск за деревьями. Фрэнсис лихорадочно достал нож и неловко раскрыл его, чтобы хоть как-то защититься.

Мэссон медленно поднялся, вытягивая шею, чтобы рассмотреть что-нибудь за деревьями, но не смог разглядеть ничего примечательного. Слышался лишь скрип веток и тихий шелест листьев. Когда британец снова опустился на землю, он не мог не рассмеяться: ему на ум пришли слова Виллмера: «Даже мышь может шуметь, как чертов слон».

После всех переживаний и утомительного марша через дюны Мэссона одолела усталость. Тень от дерева защищала его от палящего солнца, но жара все равно давала о себе знать. Поэтому Фрэнсису пришлось натянуть над собой одеяло, чтобы защититься от солнечных лучей. Вскоре медленно прохаживающиеся фламинго и тихий шелест листвы вновь усыпили его. Телу очень нужен был отдых. Он закрыл глаза, слегка поддавшись усталости. Мэссону казалось, что, как только он отдохнет, его силы удвоятся.

Спустя некоторое время (Мэссон подумал, что прошло несколько секунд, но с тем же успехом могло пройти и несколько часов) он снова проснулся от треска ветки. В этот раз он звучал намного громче. Это точно была не мышь.

Мэссон схватился за нож и попытался вскочить, но запутался в одеяле и нависших обнаженных корнях, потерял равновесие и упал лицом на землю. Дюжина перепуганных фламинго взмыла в небо.

Фрэнсис выплюнул грязь, которая попала в рот, встал и поднял нож. Когда последние испуганные фламинго улетели, из-за деревьев показался человек. Он наклонился вперед и схватился за живот, словно у него были сильные колики. Но когда человек подошел ближе, Мэссон смог рассмотреть искаженные черты его лица: перед ним стоял доктор Карл Тунберг. Удивление Фрэнсиса быстро сменилось досадой, когда он понял, что доктор держится за живот не от боли, а корчится смеха. Это был надрывный, безудержный, истерический смех.