Мы радуемся жизни, восхищаемся солнечными закатами, наслаждаемся ночной прохладой, вдыхаем аромат цветов, любим женщин, играем с детьми, читаем книги, спорим об искусстве, с замиранием сердца слушаем музыку Бетховена и стихи Шекспира, мечтаем о встрече с настоящими людьми, нередко не подозревая, что они рядом с нами и порой, может быть, нуждаются в нашей помощи.

Как это несправедливо! Что скажут потомки, узнав о нашей близорукости?..»

Мои размышления были прерваны внезапно, толчком в бок.

— Ты только посмотри, — с трудом сдерживая смех, шепнула мне Инсаф. — Взгляни на нашего Хиляля Волкодава! Каков? Расфуфырился, надушился, будто артист какой. Я и в Каире таких не видела. Да он, никак, и кремом намазался! А может, и губы подкрасил? — Не удержавшись, Инсаф прыснула. Стоявшие рядом с ней женщины засмеялись. Хиляль, смутившись, стал протискиваться к выходу, яростно работая локтями и бормоча что-то себе под нос. Люди оживились, послышались веселые реплики и смешки.

Ризк терпеливо ждал, пока феллахи утихомирятся. Он давал им вволю нашуметься и посмеяться. Пусть люди повеселятся, он подождет. Стараясь сохранять спокойствие, он по-прежнему играл роль добродушного и приветливого хозяина. Но судя по тому, как ходили ходуном желваки и постукивали по столу пальцы, роль эта давалась ему нелегко.

Наконец, подняв правую руку, он крикнул:

— Давайте прочтем «Фатиху» во славу нашего пророка, да благословит его аллах, и опять займемся нашими делами!

Затем, окинув взглядом зал, уже окрепшим голосом продолжал:

— Мне кажется, мы собрались сегодня здесь, чтобы подтвердить свое доверие нашему руководству кооператива и комитета АСС. Как говорится, кто старое помянет — тому глаз вон. Давайте же простим друг другу все прежние грехи и обиды и начнем новую страницу нашей жизни. Не станем держать зла. Забудем старые распри. У нас есть руки, есть машины, есть желание работать. Давайте же примемся за дело и будем дружно трудиться на благо всей деревни…

— Опять норовишь обвести нас вокруг пальца? Не выйдет! — перебил его Абдель-Максуд, вскочив со своего места. — Хватит, в тюрьме мы поумнели. Такого насмотрелись, что, если все рассказать, волосы дыбом встанут. Можем и вас просветить. Знаете вы, кто в тюрьме бьет и истязает феллахов? Те же феллахи, только в полицейской форме. Будь они поумнее, не стали бы выполнять любой приказ. И в таком неповиновении не было бы никакого греха!..

— Стой, устаз! — закричал Ризк, вдруг побагровев. От его прежнего спокойствия не осталось и следа. — Ты зачем мутишь воду? Зачем подбиваешь людей на смуту? Ну, посидел в тюрьме — так что из этого? В жизни всякое бывает. Но тебя выпустили. Зачем же ты жалуешься? Пытаешься у людей слезу вышибить? Да еще толкаешь их на непослушание! Такие речи не только произносить, но и слушать опасно! Не пора ли тебе уняться?

— Это тебя пора унять! — почти фальцетом выкрикнул Абдель-Максуд. — Хочешь снова нас обмануть? Притупить нашу бдительность? Знаем мы твои уловки! Мягко стелешь, да жестко спать! Земляки! Не поддавайтесь его уговорам! Мы собрались, чтобы провести выборы. Так давайте же выберем в правление кооператива и в комитет АСС самых достойных. Вы думаете, ради чего Ризк старался упрятать нас в тюрьму? Чтобы запугать вас! Сделать послушными своей воле! Чтобы опять мог он унижать нас и бить за непослушание плетью! Но мы должны помешать ему. И это в наших силах!..

Ризк попытался прервать Абдель-Максуда, но тот только отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и продолжал говорить с прежним пылом.

Речь Абдель-Максуда произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Все заговорили сразу. На стул вскочил шейх Талба и, простирая руки, будто собирался произносить проповедь, закричал, перекрывая на время рев толпы:

— Люди!.. Все беды обрушились на нас из-за этого негодяя и богохульника Исмаила… Клянусь аллахом, Ризк здесь ни при чем! Мы должны почитать его хотя бы из уважения к памяти его достойного родителя, досточтимого бея…

Шейх говорил что-то еще, по голос его потонул в буре общего негодования и протеста.

Ризк изо всех сил надрывался, стараясь успокоить расшумевшихся феллахов. Но его старания ни к чему не привели. Унять разбушевавшиеся страсти было не так-то легко. Тогда Ризк, выйдя из-за стола, сделал еще одну попытку овладеть положением.

— К чему весь этот шум? — воскликнул он. — Зачем нам устраивать базар? Все решается очень просто. Оставим все как было! Я это предлагал раньше. И сейчас настаиваю на том же… Выборы только посеют рознь менаду нами… Чего нам попусту тратить время?

Но тут не выдержал Абдель-Азим:

— Ты за кого нас принимаешь? Думаешь, мы ослы, которых можно оседлать? Или стадо баранов, которых можно гнать куда угодно? Нет, ошибаешься! Мы свободные феллахи! Хозяева кооператива! Запомни это! Революция дала нам землю! Поэтому социализм для нас не пустой звук. Это наше кровное дело!

Голос Абдель-Азима звучал, как натянутая тетива, которая, казалось, вот-вот оборвется. Наступая на Ризка, он энергично размахивал руками, будто готов был схватиться с ним врукопашную.

— Слышали уже это!.. Слышали!.. — попятился от него Ризк. — Сколько можно талдычить одно и то же… Конечно, мы, феллахи, хозяева своего кооператива. И мы вправе принимать любое решение. Я повторяю: выборы только перессорят людей. Их проводить ни к чему! — отчеканил Ризк, как бы резюмируя уже решенный вопрос.

— Ну, если, как ты говоришь, выборы только ссорят людей, значит, демократия не нужна! Зачем вообще проводить собрания? — медленно, растягивая слова, с усмешкой произнес кто-то из уездных руководителей, приглашенных на собрание. — Только для того, чтобы поговорить да посмотреть друг на друга?

— Я предлагаю, — продолжал гнуть свою линию Ризк, — во имя пророка прочитать всем вместе «Фатиху», чтобы очиститься от всякой скверны, и с миром разойтись.

Ризк обвел взглядом всех сидящих за председательским столом, потом стал шарить глазами по залу, будто гипнотизируя собрание. Установилась напряженная тишина. Вспотевшие люди сидели и стояли не шевелясь, затаив дыхание в ожидании исхода словесной перепалки, от которого, как они интуитивно чувствовали, зависело очень многое, может быть, все их будущее.

— Что же вы молчите? — закричал Тауфик. — Разве вы не слышали, что сказал бей? Читайте же «Фатиху» во имя пророка! Вы что, воды в рот набрали? Или вы не мусульмане? Отвернулись от аллаха? Сволочи!..

Все, может, и обошлось бы тихо-мирно, если бы не этот истеричный крик Тауфика, вызвавший новую бурную реакцию всех присутствующих.

— Это вы с Ризком отвернулись от аллаха! Сам ты сволочь! — С этими словами Бухейри рванулся к Тауфику и вцепился в него мертвой хваткой. На Тауфике затрещала новая галабея. Салем бросился на помощь Бухейри, но получил от Тауфика удар по голове и упал на пол. Подоспели другие ребята. Завязалась потасовка, которая кончилась так же внезапно, как и началась. Тауфик сдался. Он стоял в разорванной галабее, тяжело дыша и проклиная Бухейри и его друзей.

Бухейри, насупясь, смотрел на него исподлобья, стараясь вырваться из рук феллахов, которые крепко держали его.

Как град по железу, загремели выкрики. Кричали все сразу, заглушая слова Ризка. Он стоял, с трудом сдерживая бессильную ярость, все еще надеясь установить тишину. Умолял успокоиться. Призывал к миру и согласию. Но голос его был криком утопающего в разбушевавшемся море.

И только когда поднялся Абдель-Максуд, гул постепенно сошел на нет.

— Кончайте базар! Мы ведь все-таки пришли на собрание! Кто хочет покричать, пусть идет на улицу и отведет там душу! А здесь давайте говорить по существу. Прежде всего нам нужно избрать новое правление кооператива и новый комитет союза. Именно для этого мы сюда и пришли. Давайте же приступим к делу.

— Прежде чем приступить к любому делу, надо прочитать молитву! — выкрикнул шейх Талба. — Забудем старые обиды и распри и воздадим хвалу аллаху и святому пророку.

Нестройными голосами несколько человек вслед за шейхом начали читать «Фатиху». И тут раздался голос Салема: