— Мне лошадь надо подковать! Где конюх?

Мой напарник ответил, что не знает, и «Гитлер» послал его искать конюха. Я стоял с пилой и делал вид, что вытаскиваю бревно, а сам громким шепотом окликал Костю: «Свинья! Свинья!» — так мы условились предупреждать об опасности.

Но Костя так был поглощен работой, что не слышал. Вернулся напарник, конюх занялся лошадью, а «Гитлер» стоял в двадцати шагах от нас. «Свинья!» — повторяли мы с двух сторон. Услышал! Обернувшись, он увидел «Гитлера» и сделал то, чего мы совсем не ожидали: встал в полный рост, повернулся к запретке в сторону лагеря, перепрыгнул ее и тут же с обеих вышек раздались выстрелы: человек в запретке!

«Гитлер», еще ничего не понимая, выбежал из-за дров, а Костя кинулся на него с ножом. «Гитлер», этот «храбрец», вскочил на дрова и, убегая от Кости, в одну секунду оказался на крыше сарая. А Костя, явно потеряв голову, лез за ним. Мы со вторым напарником обогнули дрова с другой стороны и уселись у ворот вахты. Когда в зону ворвались надзиратели, мы прошли к себе в барак и благодарили судьбу за то, что удалось скрыться. Костя нас, конечно, не выдал. И сколько чекисты ни допрашивали в зоне о том, кто еще был с Костей, нас не нашли.

Эта неудача меня доканала: опять началось обострение заболевания ног, и я попал в больницу.

Лежал я в хирургическом корпусе в состоянии крайней депрессии. Из нее меня вывел вновь прибывший человек. На соседнюю койку уложили избитого до черноты парня с перебитыми руками — гиганта с лицом типичного блатного.

— За что это тебя так? — спросил я, подавая ему пить.

— Да я опять «кума» даванул, — ответили мне разбитые губы с изуродованного побоями лица.

— Как это?

— Да просто. Я уж не первого. Ты, может, слышал, я Мишка-«Медведь». Я всех «кумов» душу. Как увижу, так и душу. Вот они меня, суки, заловили и руки попереломали. Но я выздоровлю! И еще одного придушу! Нет им, гадам, места на земле за страдания наши!

Я смотрел на этого единоборствующего с советской властью парня и думал: если бы люди так целеустремленно, как он, выступили бы против жандармов КГБ лишь один день, что от этой власти осталось бы?!

Глава XXVIII

Из больницы мы прибыли на станцию Чуна, на л/п № 04. Приближался 1960 год, была суровая зима: в декабре, как обычно, мороз целую неделю был 60º ниже нуля. Старые, гнилые бараки зоны не держали тепла, да и дров давали недостаточно, хотя крутом — тайга, а на деревообделочном комбинате гниют горы древесных отходов.

Здесь уже тоже чувствовалось усиление режима: КГБ медленно, но верно восстанавливал свою пошатнувшуюся власть. Делалось это постепенно: ограничили переписку, посылки. Объяснили при этом: у нас нехватка персонала, нет цензоров, потерпите. Ликвидировали ларек в зоне: временные трудности с подвозом продуктов, потерпите.

Ах, как привык терпеть этот несчастный народ! И надеяться...

После нас с одним из этапов приехало несколько человек из расформированных «шараг», или «золотых клеток», как называли в лагерях особые конструкторские бюро оборонной промышленности, где работали заключенные-специалисты. Еще до ареста я знал, что в Ленинграде есть такое ОКБ-16, конструировавшее советские линейные корабли. И вот, приехали два человека оттуда и один от Туполева, из авиационного бюро.

Инженеры из Ленинграда рассказали, что правительственным решением их бюро ликвидировано, так как решено линейные корабли в СССР не делать, а строить теперь мелкие корабли, подводный флот и торпедные катера.

Сотрудник Туполева приехал не из-за ликвидации работ. Нет, их ОКБ работало на полную мощность, но его отправили в лагерь из-за неладов с оперуполномоченным.

Теперь, после книги Солженицына, весь мир знает, что такое «золотая клетка», а тогда мы с интересом расспрашивали приезжих и удивлялись умению КГБ выжимать знания и использовать даже растоптанных им ученых.

По утрам мы с трудом вылезали из-под тряпок, именуемых одеялами: барак за ночь вымерзал. Иногда утром кто-нибудь, высунув нос из-под одеяла, кричал: «Братцы! Печку украли!» Но теплее от этих шуток не становилось.

Пока я был в больнице, ребят со штрафняка опять расформировали: часть их была тут, на 04, а Семена Кона отправили на тюремный спец, к «Гитлеру», в Вихоревку.

Перед моим выездом со штрафняка мы с Семеном сделали в моем чемодане аккуратную двойную стенку и запрессовали в ней все поддельные документы: выбрасывать было жалко, надеялись, что еще пригодятся.

И вот однажды в лагере начался не совсем обычный обыск: вызывали с личными вещами и чемоданами в комнаты вахты. А обыскивали какие-то приезжие кагебешники из Иркутска.

 Когда подошла моя очередь, я увидел откровенно насмешливые лица:

— Ну, Шифрин, что у вас в чемодане?

— Смотрите.

— Посмотрим, посмотрим, — отвечали мне и, вытряхнув без обыска вещи, сразу начали простукивать дно и стенки. Сердце у меня дало перебой: ведь это — дополнительный срок. И закрытая тюрьма года на два.

— Ну, так что еще есть в чемодане? — издевались садисты.

Я сидел с безразличным лицом и напряженно думал: Семен меня выдать не мог — тут сомнений нет. Как же они узнали? Ведь сам-то я никому не говорил!

А оперативники уже достали заранее приготовленные молоток и стамеску.

— Так чемоданчик разломать придется, — обратились ко мне.

— Ломайте. Потом заплатите, — ответил я.

— Если не найдем того, что ищем, заплатим, обязательно заплатим. А что вы нам, Шифрин, заплатите, если мы тут что-то найдем?

И стамеской раскололи одну из стенок. Там ничего не было. Стамеска вошла в другую стенку; я старался не смотреть в ту сторону. Но услышал:

— И здесь ничего? Очень странно...

Я посмотрел и увидел, что стамеска прошла рядом с бумагами.

— Ну, так что же? Где у вас документы спрятаны, Шифрин? — обратился ко мне один из офицеров.

— Не знаю, о чем вы говорите, — отвечал я.

— Ну, тогда ломай чемодан на щепки, найдем! И стенка распалась под ударом молотка: оттуда посыпались аккуратно уложенные в целлофан красные удостоверения КГБ.

Жадные руки схватили выпавшие поддельные документы, разворачивали их, щупали, разглядывали. А я думал: «Чему вас, дураков, только учат: ведь захватали пальцами бумагу, и теперь мне никакая экспертиза не страшна; следы моих пальцев не найдут».

Все же я решил закрепить ошибку чекистов: с удивлением привстал, подошел к столу и, когда офицер с видом победителя крикнул: «Ведь его с такой книжкой встретишь, так только под козырек возьмешь!» — попросил:

— Дайте и мне посмотреть.

— Ах, он и не видел это! Ну-ну, посмотри! — и мне в руки дали одну из книжек.

Теперь я уже был совсем спокоен: если и найдут отпечатки моих пальцев, то я держал бумаги в руках после их обнаружения. В голове уже созрел план действий. Главное — уничтожить фотокарточки: с удостоверений заранее были сняты фотографии товарищей, и я хранил их отдельно. Лежали они в коробке из-под кофе, где тоже было второе донышко, а сверху лежали нитки и иголки.

Обрадованные находкой, офицеры оживленно беседовали, а я обдумывал, как вести себя.

— Ну, Шифрин, хорошие документы сделали!

— Это не мои документы, — отвечал я.

— А чемодан чей? — ехидно спросил офицер.

— Чемодан не мой, — отвечал я.

— То есть, как это? — поразился моей наглости оперуполномоченный.

— Очень просто: я купил этот чемодан на лагпункте № 042 несколько месяцев тому назад и не знал, что там спрятано.

— А кто продал чемодан? — глаза офицера злобно смотрели на меня.

— Какой-то грузин или армянин. Он освобождался и продал чемодан.

Я помнил, что на лагпункте 042 было несколько случаев освобождения каких-то кавказцев — удобнее ссылки не придумаешь.

— Как его фамилия?

— Не помню.

И сколько ни кричали оперативники, они от меня ничего другого не добились. Допрос шел весь день. Время уже было к вечеру, стемнело.