Мы ходили, как потерянные, не зная, как найти выход из положения: ребят бросать было нельзя, а медлить с побегом было тоже опасно. А тут еще начальство лагеря почему-то начало ко мне придираться: дважды меня почти ни за что сажали в карцер и, наконец, перевели в специальную штрафную бригаду, ходившую в стройзону под особым конвоем. Что-то явно надо было предпринимать. Но что?..

Мысль о выходе из создавшегося положения с побегом зрела у меня постепенно, неосознанно, но решение выкристаллизовалось в несколько минут. Правда, оно больше походило на приключенческий киносценарий, но вся наша жизнь была страшным сценарием.

В лагере уже многие месяцы ходил слух — «параша» — что КГБ заслал во все лагеря своих крупных сотрудников для выяснения настроений заключенных: ведь к этому времени поговаривали о 90-40 миллионах арестантов, и цифры эти выглядели реально. И вот, КГБ, якобы, хотел проверить настроения этой массы. Но эти сотрудники, как говорили, приезжали без ведома лагерного начальства и их считали обычными политзаключенными. Собрав нужные сведения, эти секретные агенты уезжали также тайно — этап увозил их в Москву. А в нашей штрафной бригаде были два явных мелких стукача: одного я проследил — он шептал что-то надзирателю за углом барака в стройзоне, а второй тоже выдавал себя своим поведением. Оперуполномоченный хотел видеть своих людей и для этого придумал еженедельный вызов всей нашей штрафной бригады: нас вызывали к нему поодиночке в кабинет, находившийся в стройзоне: каждый был по пяти минут. Что говорили стукачи, мы не знаем, а я по опыту убедился, что процедура очень упрощена и сводится к тому, чтобы продержать тебя пять минут.

— Ну, ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — говорил капитан Кузнецов, когда я входил и останавливался у порога: к столу подходить запрещалось — нас боялись.

— Не знаю.

— Знаешь.

— Не знаю.

— Врешь, знаешь! Я ведь о тебе все знаю! Все знаю!

— Ну, это дело ваше.

— Да, мое. Вот я и знаю все твои мысли, знаю, с кем и о чем говоришь! Ну, отвечай!

— Мне нечего говорить.

— Ты еще заговоришь у меня!

Такой запугивающий и, в общем-то, бессодержательный разговор шел пять минут, потом капитан смотрел на часы и говорил:

— Иди пока!

И вот, однажды мы сидели с Витей и Семеном, пришедшими навестить меня, когда мы всей бригадой ожидали вызова к оперуполномоченному. Мы сидели и говорили все о том же: как помочь Бондарю и Цыганкову, как развязать себе руки для собственного побега?

И вдруг весь план возник у меня в голове: вначале основная идея, а потом и детали. Несколько минут я сидел, ошеломленный простотой и привлекательностью идеи, а потом рассказал ее друзьям. Оба с сомнением покачали головами.

— Ты только в кондей попадешь с этим блефом, — сказал Семен.

План был прост: я выдаю себя за офицера КГБ, находящегося здесь с секретным заданием (оперуполномоченный ведь тоже знает об этих слухах), и сообщаю, куда бежали Бондарь и Цыганков. Если мне поверят, то охрану стройзоны снимут, и ребята уйдут. Надо «только», чтобы мне поверили.

В этот момент настала моя очередь, и я пошел. По дороге к дверям барака я уже знал: план этот надо выполнить!

Рывком открыв дверь, я свободным шагом пошел к столу офицера. Он, недоумевая, поднялся, но я жестом остановил его и сказал быстро и четко:

— Надеюсь, что вы поймете меня без лишних слов. Мне надоело видеть вашу ежедневную мышиную возню с поисками Бондаря и Цыганкова в стройзоне. Эти бандиты уже в Харькове, живут где-то в районе центрального рынка. Времени у меня для беседы нет, да и не знаю я больше ничего. У меня задачи посерьезнее, чем ваши дела о «промотании портянок». Мои сведения передайте подполковнику Ролику. Но ни в коем случае не ставьте в известность о нашей встрече администрацию лагеря. Все понятно? Мне надо идти.

Офицер примерно с половины моей речи стоял и смотрел на меня вначале с удивлением, а к концу — с восторгом.

— Я не знаю вашего имени и звания, но я хочу сказать, что и раньше я гордился работой органов, в которых служу, но теперь... теперь только я понимаю, как работает наше КГБ! — капитан почти захлебывался.

— Хватит. Я спешу. — И я пошел к двери.

— Один вопрос! Как они ушли?

На это у меня был ответ:

— Ваша вахта для вольнонаемных имеет место под окном надзирателя, где легко можно пройти без пропуска, если согнуться. Вот они и ушли, зайдя в хвост очереди уходящих за зону вольных сотрудников.

— Да ведь я же говорил товарищу Ролику об этой возможности! — радостно прокричал капитан Кузнецов.

Действительно, уйти этим путем можно было. Но нужно было, чтобы тебя не продали идущие впереди вольнонаемные... А это было почти исключено. Но в глазах КГБ — все предатели, и они в такой способ побега могут поверить. Мне явно повезло — теперь у меня был союзник: наши взгляды с Кузнецовым на вариант побега совпадали!

— Мне не нужно ваше мнение, — прервал я капитана, — у меня нет времени.

— Но я должен вам сказать, дорогой товарищ, что вы сегодня не только помогли нам, но и себя спасли, подумать только! Я ведь сегодня дал команду Русину и Уличбеку затеять с вами драку и постараться убить. Так хорошо, что я теперь знаю и могу отменить это указание!

— Ни в коем случае! Вы же меня продадите! — я уже тоже кричал.

— А как же быть?

Подумав, я сказал:

— Не отменяйте команды. Но если этих людей принесут полумертвыми в санчасть, не затевайте большого следствия.

— Конечно, конечно, — обрадовался Кузнецов. Я уже шел к двери, но офицер опять остановил меня:

— Может быть, вы что-нибудь еще узнаете о беглецах — сообщите тогда нам!

— Нет, конечно! Я и так жалею, что пришел к вам сегодня: еще не дай Бог чем-нибудь выдадите меня! Больше встреч у нас не будет.

— Но ведь товарищ Ролик захочет вас увидеть?

— Скажите ему, что я запрещаю вызывать меня и не хочу контактов, так как не желаю провала своей работы — она не менее серьезна, чем ваша.

— Да, да. Я понимаю! Но вы можете опустить донесение в ящик, куда кладут статьи для стенгазеты: это наш ящик, и почту оттуда несут только ко мне.

 — Ни в коем случае! Забудьте обо мне! — и я вышел.

До ребят, сидевших на бревнах, я дошел по инерции, но там я сел в изнеможении, дрожь била меня. Друзья поняли, что я сделал то, что хотел.

— Ну, когда в кондей? — спросил Семен.

— Увидим, — пробормотал я и закрутил «козью ножку» дрожащими пальцами. Там, в кабинете, я был решителен и внешне спокоен, а тут вдруг сдал...

Из барака быстро вышел капитан Кузнецов и пошел к вахте. «Этот дурак не мог посидеть хотя бы еще с одним заключенным», — подумал я. Но было ясно, что оперуполномоченный поверил мне!

Мы ушли в сторону, и я рассказал всю беседу друзьям. Через два часа был съем с работы, и мы увидели, что у вахты вольнонаемных рабочих стоит группа офицеров во главе с начальником оперативного Управления лагерей «Камышлага» — подполковником Роликом: они что-то вымеряли, осматривали окно... Нам было все ясно: «рыбка клюнула» на приманку. Мы подошли к ящику, где сидели — прямо посреди зоны! — Бондарь и Цыганков, и рассказали им все; предупредили, чтобы они смотрели, когда снимут конвой с зоны, и, попрощавшись, ушли.

А на следующее утро, во время развода на работу, дежурный офицер придрался ко мне: «Почему у тебя номер на спине запачкан и неясный? В карцер его, на двое суток!» — и меня увели. Уже по дороге в БУР я подумал, что это может быть сделано просто для того, чтобы устроить мне встречу с Роликом: я понимал, что он захочет увидеть меня. И как «редкую птицу», и потому, что может не поверить до конца мнению капитана Кузнецова. Я понимал, что эта встреча будет куда более ответственной: Ролик очень умен — мне об этом не раз говорил.

Меня привели и посадили не в общую камеру, а в одиночку: понятно было, что это неспроста. Я напряженно думал. И действительно, через 20-30 минут за мной пришел какой-то старшина-надзиратель и молча повел меня в конец карцерного коридора. Открылась дверь, и меня впустили в маленький кабинет. За столом, как я и ожидал, сидел подполковник Ролик, а сбоку пристроился капитан Кузнецов. Я вошел и молча сел. Лицо у меня было злым и раздраженным — это было нетрудно. Я молчал. Молчали и хозяева. Наконец, Ролик не выдержал и начал примирительным тоном: