- Привет Володь... Что скучаешь?

Корнюхин босой, с ногами забравшись на топчан, молча, без выражения смотрел на капитана.

- На вот, сигарет тебе принёс,- капитан суетливо шарил по многочисленным карманам своей униформы.

- Спасибо, у меня есть.

- Тут это,- капитан понизил голос и оглянулся на дверь камеры,- со следователем базарил. Тебе, скорее всего, дурдом светит... Только ты знай, что Умхаевы специально не препятствуют тебя туда упихать. Они убить тебя хотят, а если суд будет, то шума много, ты такого там пораскажешь, коммерция их пострадать может. А главное, у нас же на "вышку" мораторий, тебе пожизненное дадут, и там они до тебя никак не доберутся, а в дурдоме запросто. Понимаешь? Следователь лох, он до конца так и не врубился, что это для тебя ловушка...

- Слышь Ген... мне всё равно... хоть в дурку... хоть лоб зелёнкой,- Корнюхин произнёс это  буднично, но в его глазах читалось: уходи, не мешай мне...

Капитан зашёл именно в тот момент, когда он "говорил" со своими... Когда капитан с состраданием оглядываясь на него ушёл, безразличное, отрешённое лицо Корнюхина вдруг приняло хитроватое  выражение. Он смотрел на голую стену камеры... Он словно на экране видел там свою семью, такой какой запомнил её с тех пор... Так же хитро улыбаясь, он заговорил с "ними": "За дурака меня считают, думают я ничего не понимаю... Вы не бойтесь, там им меня не взять, там не они меня искать, а я их ждать буду... Их много... а я один остался... у них шансов меня убить - один, а у меня их – много... За тебя мама, за тебя папа, за тебя Надюшка... и за вас Клавдия Васильевна... Им меня не взять, вы не беспокойтесь..."

 Подглядывающий

            Когда СССР почил в бозе, многие из тех, кому при Советской власти было лучше, чем после с ностальгией вспоминали: ох, до чего же прекрасная была жизнь, дисциплина, порядок, взрослые все на работе, дети все учатся, пенсионеры на заслуженном отдыхе. И никакого бардака, все при своём строго определённом властью месте - благодать. Может где-то на просторах Союза и обстояло так, а в том леспромхозе, где рос Вовка Пупков (а детство его пришлось на шестидесятые годы) ничего похожего на ту благодать не наблюдалось. А имело место повальное пьянство, хулиганство, грязь и бедность.

            Сам Вовка с рождения не отличался чистоплотностью, ни физической, ни вообще. А тут ещё эта страсть проклятущая. Ну, никак не мог с ней совладать Вовка, хоть и отлично понимал, что это плохо, гадко, стыдно. Но страсть оказалась сильнее, тянула его какая-то неведомая сила подсматривать за девчонками, женщинами. За этим делом его не раз ловили, например, возле общественного туалета во дворе барака, в котором он жил, или на пруду, где он, спрятавшись в кустах, смотрел за отжимающих купальники девчонками. Отец нещадно, до крови порол его, но увы, с годами пагубная страсть, что называется, только мужала.

            В школе Пупков пристрастился подсматривать, как его одноклассники таскают девчат на переменах за печку и там тискают. Он бы и сам не прочь, но уж больно был невзрачен: жирные волосы, угреватая кожа, бородавки на ладонях ... В общем, девчонки испытывали к нему определённую брезгливость и всячески сторонились, в отличие от некоторых других соклассников, которым благосклонно позволяли себя затаскивать за стоящую в углу классной комнаты широкую голландку. В эту игру многие и мальчишки и девчонки играли не без удовольствия. Ну, а Вовка тоже не без своего специфического удовольствия подсматривал, найдя в классе такое место, откуда отчасти просматривался тот запечный закуток.

            Однажды, уже будучи восьмиклассником, Пупков проник на огород к одной бабке, чтобы подсмотреть через окно баньки за моющейся молоденькой учительницей, приехавшей в посёлок на отработку диплома. На этот раз его поймали "с поличным", и дело домашней поркой не ограничилось. Тут уж и директор школы подключился, поставив вопрос ребром: либо Вовка "наступает на горло своей любимой песне", либо его не берут после восьмого класса в девятый, что означало автоматическое отфутболивание в ПТУ, единственное послешкольное учебное заведение в посёлке. В ПТУ Вовка идти не хотел, ибо учился неплохо, без троек и лелеял мечту после десятилетки поступить в институт. Размазывая слёзы по угреватой физии, он торжественно дал честное пионерское, что такое больше не повторится.

            Ох, как нелегко далось Вовке это обещание, но он на этот раз сумел хотя бы временно подавить в себе порочную тягу. Он полностью сконцентрировался на учёбе и сумел существенно повысить свою успеваемость, окончив школу почти на одни пятёрки, особенно блистая по физике и математике.

            Казалось, теперь уже ни что не могло помешать Пупкову поступить в какой-нибудь технический ВУЗ в Перми. Но родители, вдруг, решили по-иному. Кормить и одевать ещё пять лет сына-студента они, оказывается, не собирались. Почему раньше не оглашали своих намерений? Да просто не ожидали, что непутёвый сын, которому все пророчили, что он в последних классах непременно нахватает троек, возьмёт, да и чуть не на медаль окончит учёбу и будет претендовать на институт. Они же надеялись, что он поступит в техникум, где после десятилетки и учится-то всего два года, потом как положено сразу уйдёт в армию. В общем, всё обойдётся без особых затрат для семьи, в которой подрастало ещё двое детей, а папаша, много курящий, в охотку пьющий, зарабатывал так себе. Мать же обыкновенная уборщица. Потому перед Вовкой вновь поставили вопрос ребром: хочешь высшее образование получить, получай, но только на полном гособеспечении, нам тебя дальше содержать не по карману. В то время это было возможно только через военное училище. Таким образом родители, которым предстояло ещё "поднять" брата и сестру Вовки, сразу "убивали двух зайцев": и расходов не несли, и сынка, от которого столько сраму натерпелись подальше отсылали.

            Пупков поступал в Энгельское высшее зенитно-ракетное училище. Конкурс в том 1971 году был не очень, но где-то два-три человека на место набиралось. Вовка, после того как всех абитуриентов остригли наголо, выглядел не просто непрезентабельно, а ужасно, отталкивающе: невысокий, узкоплечий, с большой рахитичной, удлинённой назад башкой. На экзаменах столь негвардейский внешний вид сыграл свою отрицательную роль. Экзаменаторы в основном были женщины, преподаватели саратовских ВУЗов (город Энгельс расположен рядом с Саратовом, на противоположном берегу Волги), и они почему-то стали дружно занижать оценки неприятному абитуриенту – видимо, по их мнению из такого замухрышки офицера лучше не "изготовлять". Так за безупречный ответ по устной математике он получил "четыре", то же самое произошло на физике. На письменной математике подвела авторучка - он поставил большую кляксу и ему не зачли решённое уравнение и поставили "три". Ну а "двойка" за сочинение оказалась вполне справедливой. В родной школе по русскому и литературе ему "четвёрки" натягивали, учитывая его физико-математические способности. Здесь же по результатам предыдущих экзаменов этих способностей не угадали и ему никто ничего не "натягивал".

            Таким образом, в результате столь несчастливо сложившихся обстоятельств, Пупков уже собирался отбывать восвояси, как вдруг в палаточном лагере абитуриентов объявился некий подполковник-грузин, преподаватель такого же училища, но располагавшегося в северокавказском городе Орджоникидзе. В том училище, по ряду специфических причин, конкурс среди поступающих из года в год не превышал полчеловека на место и для укомплектования сего военного учебного заведения ежегодно отправляли таких вот вербовщиков в другие училища. Подполковник, увидев оценки не поступивших, сразу ухватился за Пупкова - у него единственная двойка была по непрофилирующему предмету, к тому же по двум профилирующим четвёрки. У прочих "отбросов" куда хуже, но приходилось брать и с двумя двойками по профилирующим, ибо те кто поступали в самом "Орджо", как правило, были ещё хуже.