— Да, мне тоже надо в штаб… С начальником политотдела еще не встретился. И с Белозерским не закончил разговора, — подтвердил необходимость отправиться с генералом Михеев.

Командарм кивнул и продолжил прерванный разговор с майором Штыхно.

— Противотанковых ружей твердо не могу обещать, но дать постараюсь, а боезапас и бутылки с горючим ночью доставят. У полевой дороги, где прорвались три немецких танка, ройте второй ряд траншей с проходами от первой линии. Завтра они здесь повторят удар. Бойцы устали, но ничего не поделаешь… сами все понимают. Завтра нужно во что бы то ни стало продержаться. Подойдет дивизия, помощь первые получите.

— Будем стоять, как стояли, — заверил командир полка.

— Примерно держатся люди, так стоят, что слов не сыщется благодарность выразить, — с чувством пожал руку Штыхно командарм и, вздохнув, добавил: — Больно терять таких героев…

Между тем Михеев послал Плесцова к телефону, чтобы тот созвонился с соседним пограничным полком, разыскал Кононенко и передал ему приказание отправиться в штаб армии. Анатолий Николаевич хотел вернуть майору Штыхно каску, подцепленную к ремню на животе и мешавшую ему с непривычки, но так и не решился этого сделать, сочтя неудобным. Он тоже на прощание пожал майору руку.

— Спасибо. Так случились, что, видимо, на всю жизнь вас запомню… Боевое крещение не забывается.

Майор с живостью кивал, хотя и не понял, за что же поблагодарил его комиссар госбезопасности.

В полукилометре от холма, в низине, укрылись средь кустарника легковая и грузовая машины. К ним пошли напрямую полем: Горбань с Михеевым — впереди, за ними — Плесцов с Белозерским, а следом гуськом — бойцы охраны. Горбань легко ориентировался в сумерках — часа не прошло, как он оставил здесь машины, отправившись на КП полка, и теперь возвращался уверенно, говоря Михееву:

— Отошли мы к Коростенскому укрепрайону как нельзя лучше, противник даже не заподозрил. Оставил заслоны… Теперь вгрызться бы тут в землю, сдержать натиск день, другой, пока сработает весь организм армии на новом рубеже, и с языка фрицев не будет сходить Коростень. А сейчас есть опасность прорыва врага к Киевскому укрепрайону. Эх, если бы завтра утром подошла стрелковая дивизия!..

— На правом фланге армии устойчивое положение? — спросил Михеев, догадываясь, что командарм не случайно помалкивает о нем.

— Получше. Но вы представьте себе, против нашего правофлангового, сильно потрепанного стрелкового корпуса наступают четыре пехотные дивизии противника с танковой поддержкой. А у нас нехватка даже бутылок с горючей смесью. Вы это возьмите себе на заметку, в Киевском горкоме партии поставьте срочно вопрос, не так уж сложно его решить. Пусть завод безалкогольных напитков целиком переключается на горячую продукцию. А то, я слышал, пока кустарным способом все делается.

— Я уже зарубку в мозгу сделал, — сказал Михеев и поинтересовался, как работает связь, не возникает ли каких затруднений.

— На фронте не бывает связи без затруднений, стреляют всюду. Случалось, нарушался контакт со штабами, но быстро восстанавливали. Подробнее начальник связи армии скажет. Да и Белозерский, по-моему, в курсе, докладывал, видно, вам о поимке диверсантов.

И уже в машине, повернувшись к заднему сиденью, Горбань шутливо прервал серьезный разговор:

— Первый раз в жизни еду в сопровождении столь высоких представителей особого отдела. Значит, можно спокойно вздремнуть на ходу.

Командарм, пожалуй, ради того и пошутил, чтобы к слову сказать о необходимости немного уснуть, а потому, значит, желательно не беспокоить его вопросами. Он опустил голову на грудь и мгновенно затих.

Михееву тоже захотелось подремать, с непривычки он чувствовал себя разбитым, но ему неловко: было выказывать свою усталость перед бывалыми, потерявшими покой фронтовиками, в сравнении с которыми он выглядел полным сил, наспех окрещенным в бою новобранцем. Да и едва ли бы он уснул. Только измотанный организм бывалого воина вырабатывает способность моментально засыпать и пробуждаться через считанные минуты.

— Вы бы тоже соснули, — посоветовал на ухо Белозерскому Михеев, — а то ведь потом некогда будет. На день оставлю у вас Кононенко, а Плесцова сейчас, как приедем, познакомьте с делами, пока я буду занят в штабе…

Мысли Михеева вернулись к прошедшему бою, но сразу перескочили на командарма Горбаня, вспомнились его первые вопросы о стрелковой дивизии, которая находилась на марше, о неведомом ему бронепоезде, а он подумал о том, каким тщательно подготовленным должен отправляться в передовые части, где требуются предельная точность и полная определенность.

Глава 22

Решение создать чекистскую группу для ведения дальней разведки в тылу противника и подобрать в нее молодежь Грачев расценил как удачную возможность оживить контрразведывательные мероприятия. Понять его было легко. Начавшая налаживаться перед войной сложная работа вдруг словно бы отсеклась из-за вражеского вторжения, и оборвались многие связи. Пока что дали о себе знать лишь Цыган и еще трое разведчиков, но контакт с ними вскоре опять прервался.

Грачев вовсе не рассчитывал восстановить нарушившиеся связи с помощью чекистов, которых собирались забросить в тыл врага, но в будущем эти люди могли послужить надежным связующим звеном и важным источником информации из вражеских тылов.

Не медля, Грачев выехал в Киевский горком комсомола. В нем оказалось людно. Всюду толпилась молодежь. Тут выкликали по списку фамилии, там гурьбой наседали на старшего политрука и загородили коридор — не пройдешь. Все куда-то стремились, галдели.

Грачев решил для начала отыскать заведующего оргмассовым отделом Савву Доценко, с которым зимой бывал на встречах с молодежью, выступал с докладом о бдительности. Тот оказался на месте. Догадавшись, что особист зашел к нему неспроста, отозвал в сторонку, спросил:

— Что у вас, чем могу быть полезен?

— Дай пятерых очень надежных ребят. Смелых, само собой.

— Хоть двадцать подберу. Видите, наседают, на фронт рвутся. Семнадцатилетние — еще куда ни шло, а вы посмотрите на эту настырную мелюзгу, многим по шестнадцать не натянешь. И все — на фронт.

— Одного такого паренька мне и порекомендуйте. Остальных — постарше. Если кто окажется с оккупированной территории, тоже давайте, чтобы выбор был побольше.

Доценко понимающе кивнул.

— Есть такой, я его только что направил на рытье окопов. Говорит, рацию в школьном кружке Осоавиахима изучал, фашистов ненавидит, родители у него под Житомиром погибли.

— Пригласите его сюда, — попросил Грачев, заинтересованный тем, что паренек знаком с рацией.

Но, когда Доценко привел тощенького, будто заморенного, мальчонку с плаксивым личиком, Грачев чуть было сразу не отказался от него.

Поговорить было негде, и, пока Доценко подыскивал других подходящих ребят постарше, Грачев с пареньком вышли на улицу, сели на лавочку под каштаном.

— Как звать тебя? — спросил Грачев, оценив первое достоинство мальчишки — неторопливость и терпеливое ожидание того, когда заговорит старший, тем более командир.

— Миша Глухов.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать и два месяца. В мае родился.

— Это хорошо, что ты любишь точность. Возраст у тебя подходящий. А чего кислый такой?

Миша пристально посмотрел в глаза командира с двумя шпалами в петлицах, будто бы решая, стоит ли высказывать все, что у него на душе, и ответил рассудительно:

— Веселиться-то не с чего… Землю рыть посылают, копайся там… Я на фронт хочу, пошлите связистом… И рацию знаю.

— Как знаешь? Принимать и передавать можешь, ключом работать?

— Умею. И на слух принимаю, — постучал Миша пальцем по коленке. — Не так быстро пока, но я натренируюсь.

— Ну ладно. Расскажи о себе, откуда ты, кто родители? Как в Киев попал?

— Из-под Бердичева я, папа шофером работал, мама на ферме. В девятый класс перешел. Эвакуировались мы, все уезжали, папа на свою машину нас с мамой посадил. На Житомир ехали. Немцы разбомбили колонну, стреляли с самолетов. Я не знаю, как целый остался..