— Ты видел родителей убитыми?

Миша вздохнул, опустил глаза.

— Видел, — тихо произнес он. — Мамка рядом лежала…

— Из родных кто-нибудь есть?

— Бабушка с дедушкой в Вологде, папины родители. А у мамы одна тетка в Хмельницком живет.

— Что же ты собираешься делать? В Вологду надо ехать.

— Не поеду, — мотнул головой Миша. — На окопы же посылают. Там видно будет. А в Вологде чего?

— Мал ты еще.

— Что же тогда сказали, возраст подходящий? Думал, возьмете, оружие дадите… — не договорил мальчишка о главном своем желании — мстить врагу.

Грачев и без того все понял и про себя прикидывал возможность использовать паренька связным, а при необходимости и радистом в тылу врага. Все складывалось в пользу юного кандидата.

— А ты зацепистый, — похвалил он Мишу. — Надо что-нибудь придумать. Посмотрим, может быть, ты и в разведку сгодишься. Пошел бы?

Глухов с недоверием посмотрел на командира, — правду, что ли, он говорит? — спросил неуверенно:

— В разведку?

— Что-то вроде того. Очень опасно.

— Возьмите, — подался грудью Миша, как будто ему отказывали. — Я не знал, где проситься… В горком пришел, я комсомолец… Возьмите меня, не ошибетесь!

Грачев положил ему на худенькое плечо руку, сказал доверительно:

— Для того и позвал тебя. О нашем разговоре никому ни слова. Даже самому близкому человеку. Понял? В другом месте еще поговорим с тобой. Часа через два поедем. Там и поешь. Жди меня здесь.

Доценко успел управиться, группа ребят уже поджидала Грачева в коридоре возле кабинета.

— Отобрал, думаю — что надо, — сообщил Доценко. — Все только-только закончили школу, активные комсомольцы, а Леша Буланов два последних года был комсоргом школы. И еще четверо неразлучных однокашников, все с одной, Гоголевской, улицы, — подметил Доценко немаловажную подробность, намекая, должно быть, на то, что с ними можно говорить со всеми сразу. — Я их прекрасно знаю, рекомендацию дадим тут же. У Строкача отец партийный работник, сам он хорошо учился, да и остальные не дурни. Разве что Платон Пилипчук маленько флегматичен. Скарлатиной болел, долбили ему тут, — потрогал себя за ухом Доценко, — но слух не нарушен, в прошлом году медкомиссию прошел в аэроклубе, с парашютом прыгал.

— Вы что, о каждом парне в городе так осведомлены? — не выдержав, восхитился Грачев.

— Я преподавал в этой школе, — внес полную ясность Доценко и досказал свое мнение о двух остальных: — Володя Рафаенко девчоночьего склада парень, нежный, спокойный, но за правду постоять умеет. И полная противоположность ему — Сева Бугаенко. Ершистый, отчаянный. В футбол на мостовой играют — его в ворота ставят. Бросается за мячом на булыжники, не охнет, не морщится.

— Бесшабашный?.. — спросил Грачев.

— Да нет, лихость в нем этакая… Бугаенко не подведет, сам пропадет, товарища прикроет. Но сдерживать его надо… Отца у него нет, умер. А у Рафаенко отец машинистом на железной дороге работает.

— Ну что же, приглашайте, — попросил Грачев и благодарно добавил: — Я, пожалуй, теперь каждого узнаю!

На рассвете Михеев выехал из штаба 5-й армии, удовлетворенный встречей с уверенным, дотошно вникающим во все генералом Горбанем, Решая сложные тактические вопросы, реагируя на постоянные изменения обстановки, командарм не упускал возможности посвятить комиссара госбезопасности — человека нового на фронте — в сложные проблемы Коростенского участка обороны. И Михеев был благодарен Горбаню за доброжелательное отношение к нему, за старание посвятить его в такие тонкости, о которых он сам вряд ли догадался бы спросить. Михеев еще долго оставался под впечатлением душевного контакта с Горбанем, теперь уже не только зная общую обстановку, надежные и ослабленные участки переднего края армии, но и достаточно ясно представляя тревожное положение ее левого фланга. Стало ясно, что необходимо принимать немедленные меры по обеспечению плотной обороны на широком пространстве между Киевским и Коростенским укрепрайонами, пока противник, обманутый скрытым и четко организованным отходом 5-й армии, встретив ее стойкое сопротивление на новом рубеже, не успел нащупать слабый участок обороны. Участок этот не могла целиком прикрыть и подходящая стрелковая дивизия. К тому же ее прибытие ждали лишь к вечеру, с темнотой.

Связаться с Кирпоносом по телефону Михеев не смог — на временном КП 5-й армии спецсвязи не было, потому он послал через Белозерского шифровку Ярунчикову для последующего доклада командующему фронтом. Под утро пришел ответ:

Легковая машина неслась по прямой полевой дороге в сторону Ольховчан, следом в завесе пыли шел грузовик с красноармейцами-пограничниками. Михеев ехал молча. На заднем сиденье, откинувшись, сонно поглядывал по сторонам Плесцов. Но он вовсе не дремал.

— К фрицам не выскочим? Что-то ни души не видать стало, — предостерег он.

— Вперед посмотрите… — спокойно ответил Михеев, думая о том, как бы ему изловчиться, суметь проехать насквозь через КУР, инженерным глазом посмотреть на все три полосы обороны от топей восточного берега реки Ирпень до окраины Киева. Когда же в стороне справа остались позиции последнего батальона пятой армии и впереди на открытом, с жиденькими рощами, пространстве стали встречаться редкие, словно брошенные на произвол судьбы, малочисленные заслоны, Михеев и сам стал настороженно оглядываться по сторонам.

Неподалеку от дороги в березняке красноармейцы возились возле пушки. Михеев подъехал к ним, вышел из машины, спросил:

— Зачем здесь? На прикрытие оставлены?

Навстречу вышел сержант, подозрительно оглядел подъехавших, ответил:

— Заслоном поставили, а впереди, говорят, — никого.

— Где ваш командир?

— Батальонный вон за теми кустами, в лощинке.

Отыскав командира батальона, Михеев представился и спросил, что за подразделение здесь стоит и какую боевую задачу оно выполняет.

— Смешанный пехотно-артиллерийский батальон, — ответил хмурый капитан. — Вчера вечером нас выдвинули сюда на заслон.

— Значит, впереди есть линия обороны… — облегченно вымолвил Михеев.

Комбат отрицательно качнул головой:

— Вряд ли. Очень рискованно вы вот так едете. Впереди никого наших нет. Да и слева по нескольку штыков на километр.

— Как так?! Здесь же должен находиться полк… — изумился Михеев и посмотрел на запад. Ему стало не по себе от удручающей новости. Положение тут оказывалось гораздо хуже предполагаемого.

— Полк перебросили к Турчинке, противник давит там на прорыв. А здесь пока спокойно. И слева полк ушел туда же, оставили всего две роты, вроде нас, — видимость обороны.

— Какой же разрыв между пятой армией и Киевским укрепрайоном? — спросил Михеев.

— Километров двадцать, если не больше. Пытаются восстановить положение.

— Кто пытается?

— Так говорит командир полка. Ждем свежих подкреплений.

— Кто ваш командир дивизии? Артамонов?

— Да, генерал-майор Артамонов.

— Где его штаб?

— В Ольховчанах, шесть километров.

— Плесцов! — позвал Михеев стоявшего возле грузовой машины Ивана Михайловича. — Садись на легковушку и лети обратно к Горбаню, сообщи ему, что левый фланг безнадежно оголен, что Артамонов снял не один, а два полка. Поставь в известность Белозерского, пусть выяснит, как такое могло получиться, и проследит, какие меры будут приняты. И сегодня же доложит мне. Я к Артамонову.

— После мне возвращаться в Бровары?.. — спросил Плесцов.

— Да. Командарму передай, я в свою очередь доложу о положении Кирпоносу; не исключено, что в штабе фронта еще не знают здешней обстановки.

Михеев пересел в кабину грузовика, и шофер погнал машину в Ольховчаны. Откуда-то издалека доносился артиллерийский гул. Михеев прислушался, определил — канонада справа, на северо-западе. А поперек полевой дороги увидел свежие следы гусениц. Должно быть, перед рассветом прошли танки, прямо по хлебному полю, полосами вдавив в землю пшеницу.