Договоренность мосье Дюмон свято соблюдает. Присутствие рядом со мной Джошуа и ежевечерние рассказы Типпи о том, что случилось с ней за день в магазине, не дают мне окончательно впасть в хандру из-за бесцельно проводимого в «Винторпе» времени. Каждый новый день похож на предыдущие, смертельная скука во всем, поэтому записывать в дневник нечего. Я надеюсь, что Сайлас поймет причину временных пробелов между записями. Когда я переверну эти страницы, даст Бог, случится кое-что важное».

19 сентября 1836 года

«Слава Богу! Вчера вечером в дверь моего номера постучали. На пороге стоял Сайлас Вильям Толивер».

Глава 42

Сомерсет, январь 1841 года

Его отец, как хорошо помнил Сайлас, часто говорил, что мужчина должен делить свою жизнь на равные отрезки, скажем, по пять лет каждый. Так он сможет яснее увидеть все свои приобретения и потери, достижения и последствия принятых им решений. Это поможет ему в дальнейшем не допускать серьезных ошибок. Чушь собачья! Как всегда, вспоминая об отце, Сайлас начинал сердиться. Сейчас, по прошествии пяти лет, он оказался в положении человека, все достижения, приобретения и потери которого ни в коей мере не зависят от решений, принимаемых им. А ведь Бог свидетель: за прошедшие годы ему доводилось очень часто принимать судьбоносные, как тогда казалось, решения!

Голоса двух сыновей, играющих во дворе его бревенчатого дома, привлекли внимание мужчины. Сайлас подошел к окну. Голоса мальчиков служили той музыкой, которая всякий раз утихомиривала диких зверей, ревущих в его душе. Сегодня звери разошлись при воспоминании о матери, стоящей с сердитым лицом посреди гостиной Квинскрауна и вещающей о том, что земля его в Техасе будет проклята: Ничего хорошего не может возникнуть на месте бесчестной жертвы, эгоизма и жадности.

Но было ли проявлением эгоизма и жадности с его стороны желание упрочить благосостояние своей семьи? Что же до жертвы, то тут она была совершенно права. Совесть заставляла его дать себе отчет в том, что, если бы он направил деньги, сэкономленные на возврат долга Карсону Виндхему, скажем, на покупку земли, он бы пожертвовал возможностью предоставить Джессике свободу. Впрочем, Сайлас понимал, что жена ни при каких обстоятельствах не захочет расстаться с ним и покинуть дом, который они создавали вместе. Вернув все до последнего цента старому Виндхему, Сайлас тем самым докажет Джессике, что их держат вместе отнюдь не условия гнусного договора, заключенного давным-давно. Но нуждается ли его жена в подобного рода доказательствах? С тех пор как они прощались в Новом Орлеане, и полслова об этом соглашении не было сказано. Джессика его любит, хотя, возможно, и не безумно. Он ее тоже любит, хотя к его чувствам примешивается кое-что еще… Спор о рабстве всегда незримо присутствовал рядом, подобно пару, который отгоняешь рукой от принесенного с пылу с жару кушанья. Он маячил в их спальне и во время общения с детьми. К тому же часть сердца Сайласа принадлежала ненасытной «любовнице», которая простиралась за окнами дома и требовала его постоянной заботы от рассвета до заката.

Так к чему возвращать деньги Карсону? Или его поступками движет мужская гордость и мысль о том, как вытянется лицо тестя, когда его агент вручит ему банковский счет на сумму, равную сумме всех подачек за эти годы?

Устав от собственных мыслей, Сайлас вышел из дома, желая побыть со своими сыновьями. Джошуа уже исполнилось десять лет. Томасу было три с половиной года. У него мог бы быть еще один сын, но ребенок появился на свет в сентябре 1836 года, на четыре месяца прежде срока. Еще одна утрата, вызванная несвоевременным переездом в Техас.

В Техас. Сайлас огляделся по сторонам, вспомнил, чего удалось достичь за минувшие пять лет, и почувствовал прилив заслуженной гордости за себя. Чувство это, по его мнению, годилось выражать скорее в конце, а не в начале процесса создания Сомерсета его мечты. Как бы там ни было, а гордиться есть чем. Расчищенные от сосняка поля простирались далеко во все стороны от господского дома. Домишки рабов были построены невдалеке, так, чтобы можно было дойти до особняка господ пешком. Наивысшим своим достижением Сайлас считал покупку вскладчину с соседями хлопкоочистительной машины, которую установили в сарае на его земле. Это приобретение экономило деньги на переработку хлопка и устраняло все заботы, связанные с перевозкой урожая на десятки миль к ближайшей машине. Через несколько лет хлопкоочистительная машина себя окупит и станет приносить прибыль. С одной стороны скромный господский дом окружали добротные сараи, хлевы, амбары и загоны для скота. С другой располагался аккуратный дворик, в котором играли мальчики. А еще имелся фруктовый сад, огород и два недавно вскопанных цветника. Сейчас, из-за январского холода, они выглядели довольно жалко. Обрезанные голые ветви дожидались весны, спали до тех пор, пока не придет время отметить яркими соцветиями границы участков.

Первым эту идею подал Анри. Он предложил высадить розы домов Ланкастеров и Йорков рядом в качестве символа дружбы между Сайласом и Джереми. Они втроем стали как бы отцами-основателями новой общины. Другие фермеры избрали их в качестве своих представителей. Название нового поселка было несколько причудливым. Люди единодушно пришли к решению наречь его Хоубаутхиром^[25], вспоминая вопрос, который Сайлас задал на второй день после того, как караван встал лагерем в сосновом лесу. Но сам Толивер вместе со своими товарищами-плантаторами пришел к выводу, что такое простонародное название не особенно подходит городу. В конце концов сошлись на компромиссном названии Хоубаткер с ударением на последнем слоге.

Анри также выразил желание выращивать розы обоих друзей в своем саду. Сайласу и Джереми он как-то во время одной из встреч заявил, что, случись между ними разногласие, а это неизбежно когда-нибудь произойдет, розы станут символизировать то, что гордые мужчины не захотят произносить вслух.

— Таким образом, если я тебя обижу, мне следует послать в качестве извинения алую розу, — сказал он, — а если мне самому когда-нибудь преподнесут один из тех цветков, которые выращивали с этой целью, я должен буду послать в ответ белую розу — в знак того, что все прощено и забыто.

Сайлас отнесся к словам француза как к проявлению его богатой фантазии — несерьезно, но Джессика, ставшая местным «летописцем», была очарована предложением Анри.

— Как мило! — воскликнула она. — Я собираюсь записать в дневнике отчет об этом собрании, которое, я надеюсь, станет отправной точкой истории Толиверов, Уориков и Дюмонов, гордых основателей города Хоубаткера.

— И как же вы назовете книгу? — поинтересовался Анри.

— Название будет простым, — ответила Джессика. — Я назову ее «Розы».

Сайлас остановился, глядя на еще одно свое достижение — сына Томаса, появившегося на свет 1 июня 1837 года.

— Нет ни малейшего сомнения, в кого он пошел, — говорила Джессика.

Так оно и было. Минул год, и уже никто бы не смог засомневаться, что Томас происходит из рода Толиверов. Темно-голубые глаза посветлели и изменили оттенок, став почти зелеными. Ямочка на подбородке углубилась. Волосы, спадающие на лоб V-образным чубчиком, потемнели.

После рождения Томаса у жены Сайласа вновь случился выкидыш, но потом — ни намека на беременность. В дневнике Джессики, становящемся все более пухлым, были выведены генеалогические древа трех ведущих родов Хоубаткера. Джереми и Анри обзавелись женами в 1837 году. Имена их детей — по двое на каждого — записаны. Когда в июле они в третий раз станут отцами, она внесет в дневник по очередному имени. Место рядом с именем Томаса было чистым, и Сайлас, как это ни печально, подозревал, что чистым оно и останется.