– Будем надеяться, что завтра удастся захватить что-нибудь новенькое. Скажите, Тиодас, вы, как человек, знакомый с техническими новинками, сталкивались с подобным раньше? С такими отличными пороховыми трубками разных размеров, боевыми ракетами, прессованным порохом, странной взрывчатой массой?

– Ваша светлость, я много чего в своей жизни перевидал, но то, что встретил здесь… Да это ни в какие рамки не укладывается! Ракеты, которые несколько лет назад степняки использовали на побережье Эгоны, совсем другие. Они летели недалеко, часто вообще не долетали до городских стен или разваливались в воздухе. Лишь дружный запуск сотен этих штук приводил к пожарам. Пороховые трубки, которые иногда используют столичные злодеи, – это совсем другое. Чтобы произвести выстрел, они в одной руке держат трубку, в другой тлеющий фитиль. Мало того что неудобно, так и разрываются неказистые трубки частенько, калеча своих хозяев. А пули, бывает, в шерстяной одежде жертв застревают, оставляя на теле лишь неопасный ушиб. У нас эту опасную забаву даже оружием не считают – баловство нищих бродяг, у которых средств на что-то более приличное не хватает. А здесь что? Стрелять не сложнее, чем из арбалета, а то и попроще. Для выстрела вообще не нужно таскать с собой источник огня – отличное огниво совмещено с оружием. Стволы крепкие, цельные и явно сделаны в мастерских с применением особых машин – диаметр у всех одинаков, как и длина. Нечего и мечтать такой разорвать зарядом – качество изумительное. А свинцовые пули не то что одежду – доспехи пробивают стальные. Я наблюдал кирасу, пробитую навылет. Не совсем навылет – грудь пробило, затем пробило тело, и на задней части осталась здоровенная вмятина. Как хабрийцы смогли создать столь совершенное оружие за считаные годы? Ведь всякое развитие – процесс постепенный: от простейших пороховых трубок должен прослеживаться путь к этим грозным изделиям. Но прослеживать нечего – никто и никогда не пытался развивать это никчемное оружие. Зачем с ним связываться, если есть отличные арбалеты? Арбалетчик представляет для мага угрозу, а головорез с пороховой трубкой ничем угрожать не сможет. Даже будь их тысячи – маг просто-напросто устроит фейерверк с помощью их запасов пороха, не подпустив их на дистанцию стрельбы. И к чему мы пришли? Трубки, которыми вооружены стрелки Фоки, пострашнее арбалета будут. Мало того что бьют очень далеко и точно, так еще каждая защищена неплохим амулетом, вделанным в дерево приклада. Маг, конечно, с ним быстро расправится, вот только на это силы уйдут и время, а ведь хабрийцы смотреть на это не станут – пока будут зажигать одного, остальные начнут стрелять.

– Кстати об этих амулетах – вы разобрались, из чего их изготавливают?

– Ваша светлость, разобрался. Но понятия не имею, как они подобный фокус сумели осуществить. Это ведь обычный горный хрусталь, нарезанный пластинами и весьма небрежно отшлифованный. Да эти амулеты вообще не должны работать, но работают – способны легко выдержать средней силы однократное воздействие. Нашим магам подобные амулеты не опасны, но не в этом случае – ведь они не на офицерах, а у рядовых солдат. Тысячи амулетов – это уже очень серьезно. И как этому противостоять, мы пока не знаем. Хотя кое-какие идеи у нас имеются…

* * *

Только что Фока сидел в своем старом походном шатре, ощущая ладонями жар кожи Малькатиллена. Миг – и все исчезло, темнота. Кетр не успел даже испугаться, как мир вновь налился светом. Но шатра больше не было.

Владыка Хабрии находился в великолепном лесу. Раскидистые деревья с густой кроной окружали маленькую зеленую полянку – на одной ее стороне стоял Фока, на другой Малькатиллен. Между ними отблескивала вода огромной лужи – почти маленькое озеро. Обе луны и странно яркий Шрам светили достаточно – на деревьях можно было каждый листик рассмотреть. В траве стрекотали сверчки, в чаще вскрикивали ночные птицы, на берегу лужи квакали лягушки, многочисленные летучие мыши кружились над головами, иной раз проносясь в опасной близости. Но при этом кетр не чувствовал запаха леса – ноздри продолжал щекотать запах сгораемого китового жира в светильниках шатра. Лишь это выдавало, что перед ним иллюзия, навеянная искусством древних существ.

Заяц, будто читая мысли своего опешившего спутника, пояснил:

– Да, все это не по-настоящему – иллюзия. Но иллюзия отображает реальность – мы стоим в месте, которое действительно существует. Все вокруг до последнего листочка выглядит так же, как и в день вашего рождения. Это было хорошее место – я провел здесь немало приятных часов. И очень долго проживал неподалеку отсюда.

– Приятное место. Лес из тех, в которых душа радуется. Одобряю ваш выбор. Надеюсь, вы проведете здесь еще немало приятных часов. Только мне непонятно – что вы этим хотели объяснить?

Малькатиллен указал рукой на опушку:

– Повернитесь сюда и смотрите. Пока я не скажу, не оборачивайтесь. Сейчас вы увидите это же место, но таким, каким оно выглядело четыре недели назад. Вам это следует увидеть – словами подобное не объяснить.

Вновь темнота, а в следующий миг опять свет. Вот только уже не серебристый, а какой-то красноватый, с оттенком меди.

Лес исчез. Лишь уродливые обломанные пни, покрытые ошметками почерневшей коры, все еще напоминали о нем. На месте лужи осталось углубление, покрытое растрескавшейся коркой окаменевшего ила, на которой там и сям белели оленьи кости. Череп животного застыл посредине бывшего водоема, слепо таращась пустыми глазницами на Фоку.

Сверчки в траве больше не стрекотали, да и травы вообще не было – под ногами хрустящий крупнозернистый песок, а может, не песок, а комковатый пепел или шлак – кетру не хотелось это знать. Летучих мышей тоже не было, но высоко над головами в темном небе, по которому с невероятным контрастом тянулась полоса Шрама, носились красные искры. Светлячки? Фоке эти «светлячки» не понравились. Звуки, временами доносящиеся из глубин умершей чащи, ему тоже не нравились. Там кто-то предсмертно кричал и кого-то жрали. Жрали всерьез, без изысков – легко сокрушая клыкастыми челюстями кости и разрывая крепкие жилы. А еще там с шумом падало что-то огромное, и над всем этим непотребством висел тонкий противный писк – будто миллион комаров разом собрались возле ушей.

– Как видите, здесь произошли изменения, – грустно сообщил заяц.

Фока, завороженно изучая картину разрушения, уточнил:

– Пожар? Большой лесной пожар?

– Вы неглупы и прекрасно понимаете – это не пожар. Это идет он. Обернитесь, и вы увидите, откуда он идет.

Кетр обернулся с неохотой – интуиция подсказывала, что ничего хорошего он за спиной не увидит.

Интуиция не ошиблась.

Фока не сдержал испуганного возгласа. Заяц был прав: словами этого не объяснить. Такое действительно можно лишь увидеть. Как передать слушателю всю черноту той тьмы, в сравнении с которой самое пасмурное ночное небо покажется солнечным лучом на белой простыне? Как выразить словами ощущение множества равнодушных нечеловеческих взглядов, таращившихся из этой погибели? И странное движение, иной раз сотрясающее эту мглу, – будто исполинские стаи светлячков, возникнув из ниоткуда, с немыслимой скоростью уходят за горизонт, растворяясь там бесследно. Если бы смерть можно было увидеть, она бы, наверное, выглядела именно так.

– Что это? – просипел кетр. – Зачем вы мне это показываете?

– Вы – сильный человек, вам это зрелище не повредит. То, что вы видите, не имеет названия. Хотя мой народ, произнося слово «Север», имеет в виду именно это, а не сторону света.

Кетр Хабрии был неглуп:

– Так это великая язва Севера?

– Можно назвать его и так… Война, уничтожившая наш мир, оставила всем нам лишь крохи. Все Северное полушарие и значительная часть Южного выглядит сейчас именно так. Мы ютимся на клочках того, что нам оставили Древние и он – Север. Мы убиваем друг друга за жалкие огрызки нашего маленького мирка. Нам некуда расширяться, некуда идти, нам остается лишь существовать в ожидании своего конца. И то, что вы собираетесь сделать завтра, приблизит этот конец.