Фиона и Мэгги хлопотали, размещая всех гостей по заранее приготовленным комнатам. Всем нужно было немного отдохнуть с дороги, разобрать свои чемоданы. Вещей у каждого было множество, ведь праздник продлится не один день. Тем не менее, почти все, оставив вещи в комнатах, тут же выходили в сад.

Ровно в шесть часов гостей пригласили к столу. Джастина с Лионом появились последними. Она проспала почти до самого вечера и теперь выглядела здоровой и отдохнувшей. В столовой сразу стало шумно от разговоров и смеха. Гости с восторгом разглядывали ее шикарный наряд: бирюзовое, очень декольтированное, длинное пышное платье, которое великолепно гармонировало с огненно-рыжей курчавой шевелюрой. Все это дополнял изумительный гарнитур из серебра с изумрудами, подаренный ей Лионом в Риме на свадьбу.

— Джастина, девочка, я так рад за тебя. Поздравляю! Надеюсь, скоро ты вернешься из Европы сюда, под родительское крылышко, с целым выводком прелестных детишек, — сказал мистер Кинг, поднимая бокал и широко, белозубо улыбаясь. Остальные присоединились к его поздравлению и пожеланиям. В столовой послышались аплодисменты. Было множество подарков. Но молодые решили отложить приятную процедуру просмотра до завтра. Стол просто ломился от изобилия. Здесь был паштет из омаров и свежие устрицы со льда, жареный барашек и всевозможные свежие фрукты, и еще множество изысканных и вкуснейших блюд. Гости пили выдержанное пятнадцатилетнее шампанское из Франции и двенадцатилетнее шотландское виски, бандабергский ром и даже графтонское пиво.

А после ужина устроили танцы. Джимс включил магнитофон, который привезли с собой Джастина и Лион. Он с необычайной важностью суетился вокруг необычной и редкой в этих краях диковинки. По меркам Европы, возможно, его поведение выглядело более чем забавно, но только не тут. Гости понимающе смотрели на Джимса, а тот, как и полагалось по ситуации, пользовался с немалым удовольствием всеобщим вниманием. Наконец, из динамиков полились нежные, чарующие звуки вальса.

Кэт и Минни погасили верхний свет, а вместо него зажгли два десятка массивных витых свечей, расставленных в старинных бронзовых канделябрах по всему периметру гостиной. В их неверном пляшущем свете комната сразу стала выглядеть куда романтичнее и обрела сходство с бальной залой средневекового замка. Тающий воск стекал медовыми каплями и застывал крохотными дорожками слез. Теплый ветер, залетавший в окна, раздувал розовые занавеси, и они трепетали под его легким дыханием, подобно парусам «Летучего Голландца». Блики танцующего огня отбрасывали на стены колышущиеся тени людей, очерчивали на полу «магический» круг и отражались в подвесках застывшей хрустальным водопадом люстры мириадами разноцветных крохотных искр. Казалось, высокий, погруженный во мрак потолок расступился, открыв взору зачарованных гостей бездонный небосклон, наполненный холодным сиянием мерцающих звезд. Легкая мелодия вальса сплела вокруг неподвижно стоящих людей тонкую паутину очарования, подхватила их и повлекла за собой по плавно раскачивающимся волнам звуков. Лион заключил Джастину в объятия и они закружились по огромному залу под восторженными взглядами присутствующих. Музыка унесла их далеко-далеко, куда-то под облака, в звездное небо. Они не видели ничего, кроме влюбленных глаз друг друга, не чувствовали ничего, кроме нежных ласковых объятий, не слышали ничего, кроме волшебно-романтической мелодии. И они могли бы так кружиться до бесконечности, но, — всему приходит конец, — кончился и вальс, а вокруг них вспыхнул неистовый гром аплодисментов. Одобряющие возгласы послужили лучшей оценкой этому неземному танцу. — Джас, вы просто великолепны, — с трогательной восторженностью сообщил Пэтси Джас тине. — Мэгги, ваша дочь красавица. Видно, что они с Лионом просто созданы друг для друга, — сказала миссис Кармайкл и добавила: — Чудесная пара. Просто чудесная. Столь замечательный пролог сподвигнул всех, даже самых пожилых из гостей, к танцам. И с каждым часом они не шли на убыль, а, напротив, лишь набирали силу. Веселье затянулось почти до самого утра, но Джастина и Лион ровно в полночь покинули зал. Это не было воспринято гостями как обида. Наоборот, все отнеслись к отсутствию молодых с пониманием. Еще бы, ведь они действительно были так молоды и прекрасны. Джас и Лион поднялись в свою спальню. Комнату эту Мэгги постаралась отделать так, чтобы привыкшим к городскому комфорту молодоженам было в ней удобно. Надо сказать, ей удалось это как нельзя лучше. Каким образом Мэгги смогла выписать всю эту современную обстановку? Джастина была искренне удивлена и растрогана. Это стоило огромных денег. Спальня хотя и отличалась по стилю от всего особняка, была поистине великолепной и изысканной. Последнее, впрочем, не являлось неожиданностью. Мэгги всегда отличал тонкий, великолепный вкус. В спальне преобладали нежные бледно-салатовые тона. Замечательные дорогие обои украсили стены. Белые в зеленую полоску ситцевые занавески прикрывали большое окно, выходящее в большой раскидистый сад, сейчас освещенный яркой полной луной и мягким желтым светом. Посреди комнаты стояла огромная, мягкая двухспальная кровать, застеленная светло-зеленым шифоновым покрывалом. Вдоль левой стены расположился большой зеркальный стеллаж в стиле «арт-деко», а в изголовье кровати — прозрачный стеклянный двухъярусный столик, на котором стояла ваза с цветами и телефон. Войдя в комнату, Джастина подошла к окну и слегка отодвинула край занавески. За окном стояла теплая осенняя ночь и растекающийся по темно-синему небосклону серебристо-молочный свет луны делал ее восхитительно нежной. Великолепная фигура Джас, купающаяся в океане ночи, на взгляд некоторых, возможно, несколько худощавая, была, как и весь сегодняшний вечер, фантастически прекрасной. Лион подошел к ней сзади, обнял ее и стал целовать. — Я люблю тебя, милая, — сказал он. — Ты самая прекрасная женщина на свете. — Я тоже люблю тебя, дорогой, — ответила Джастина. — Знаешь, сегодня наша первая легальная брачная ночь, и я почему-то волнуюсь. Забавно, да? — Не говори ничего больше, Джас. Я тоже очень волнуюсь. Руки Мэгги взлетели и обвили его шею. Его ладони жарко легли на гибкую спину Джастины. Наклонив голову, он искал губами ее губы. Она обнимала Лиона с таким неистовством, словно надеялась навсегда сохранить пламя этих объятий. Сейчас, казалось, она — воск в его руках, и темна, как ночь, и в ней сплетены память и желание. Долгие годы он жаждал такой вот минуты. Жаждал ее, Джастину. Донес ли он ее до постели на руках или они шли вместе? Ему казалось, что это было так, однако страсть туманила разум, и он не смог бы утверждать этого наверняка. Но вот оба они на постели, и он чувствует под ладонями ее тело, ощущает ее руки на своей горящей коже. — О, господи, Джастина моя, Джастина! Время уже не отсчитывало секунды. Оно хлынуло потоком и захлестнуло их, и потеряло смысл. Осталась лишь глубина неведомого доныне измерения, более подлинного, чем подлинное время. Лион еще ощущал Джастину, но не как нечто отдельное. Он хотел, чтобы окончательно и навсегда она стала неотделимой частью его существа, единой тканью, в которой есть он сам, а не чем-то, что с ним спаяно, но все же иным, особым. Никогда ему уже не забыть встречного порыва этой груди, живота, бедер, всех сокровенных линий и складок этого тела. Поистине она была создана для него. Лион вспомнил те долгие годы, когда он так терпеливо дожидался ее благосклонности и любви. Он крепче обнял ее, всмотрелся при слабом свете сумерек в тихое лицо, нежные губы приоткрыты, вздыхают изумленно и счастливо. Она обхватила его руками и ногами, живыми, гибкими, шелковистыми узами, мучительно, нерасторжимо. Он зарылся лицом в ее волосах, прильнул щекой к ее нежной щеке и отдался сводящему с ума отчаянному порыву. Мысли кружились, мешались, сознание померкло. И вновь ослепительная вспышка. На миг он очутился внутри солнца. Потом блеск потускнел, сознание заволокли серые сумерки, тьма. Спать Джастина не хотела. Она с любовью и нежностью смотрела на спящего рядом с ней, прислонившегося головой к ее плечу и обхватившего ее одной рукой Лиона. Он словно даже во сне утверждал, что она принадлежит ему. Она тоже устала, но поспать сможет и потом, ведь впереди столько счастливого времени, когда не нужно будет заниматься работой, хозяйством, а только предаваться любви, отдыху, удовольствиям. Джастина была несказанно счастлива. За всю жизнь ей не припомнить такого полного счастья. С той минуты, как они вошли в комнату, все стало поэмой плоти. Объятия, руки, тела. Невыразимое наслаждение. «Я создана для него одного», — думала Джастина и с горечью вспоминала, сколько лет было потеряно по прихоти изворотливой судьбы. Пыталась представить, как страдал он, как ему было больно из-за ее нелепого сумасбродства. Ведь столько счастливых мгновений они упустили за эти потерянные годы. Мысль о них, растраченных так глупо, наполняла душу Джастины отчаянием, которое, однако, сменялось новой, еще более глубокой волной счастья от осознания того факта, что все уже позади. Они наконец-то вместе. Вместе навсегда. Под ее взглядом Лион проснулся. Она заглянула ему в глаза и в глубине их увидела любовь. Огромную, безграничную любовь. Постепенно сон все же сморил ее. Джастина уснула, не заметив, как это произошло. А вскоре и Лион также погрузился в безмятежный, счастливый сон. Когда она открыла глаза, комнату заливал немного рассеянный занавесями солнечный свет. За окном разливалось многоголосое птичье щебетание. Из-за дверей комнаты доносились приглушенные голоса. Там шла обычная хозяйственная беготня и суета. Кэт и Минни готовили завтрак. На кухне звенела посуда. Джастина улыбнулась. Их не стали будить, заботливо оберегая покой молодых, видя в этом сне также своеобразную крупицу счастья новобрачных. — Настоящий рай! — воскликнула Джас, сев в постели и спустив ноги на пол. При этом она сладко потянулась. — Чудесное утро. Очень жаль, что кончилась эта ночь. — Джас, я так рад, что мы целый месяц проведем в этом имении, — мягко сказал Лион. — Не надо будет работать, можно отодвинуть на дальний план политику и думать только о нас с тобой, о нашей с тобой любви. Джастина внезапно посерьезнела. — Лион, я хочу от тебя ребенка. Ведь я уже не так молода, и в последнее время мне почему-то кажется, что театр, работа — это не главное. Мне очень хочется иметь настоящую семью, свой дом, где будет звучать детский смех. Мне хочется ухаживать за нашим малышом, кормить его, гулять с ним. Самой, безо всяких нянек. Твоей работе это не будет мешать. К тому же, мы достаточно для этого обеспечены. А когда он немного подрастет, я, возможно, если будет такое желание, вернусь в театр. — Удивительно, — сказал Лион, — я сейчас подумал именно о том же. Но мне странно слышать это от тебя. Я думал, что ты захочешь пожить немного свободной жизнью. Ребенок станет отнимать у тебя все время. Пойми меня правильно, я вовсе не утверждаю, что он будет обузой, но как же твоя привычка постоянно заботиться о себе? Профессиональные привычки труднопреодолимы, согласись с этим. — Прекрати, Лион. Перестань меня подначивать. Я говорю серьезно. Я люблю тебя и хочу, чтобы у нас был ребенок. А еще лучше — два или три. — Да, что-то от Клири в тебе, определенно, есть. Стали просыпаться какие-то семейные черты. В вашей семье всегда было много детей. Она лишь вздохнула, встала и, набросив халат, отправилась в ванную, которая примыкала к спальне. Лион проводил ее улыбкой, в глазах его светились лукавая насмешка и удовольствие. Месяц в Дрохеде пролетел незаметно. Молодые предавались отдыху, развлечениям, удовольствиям. Джастина отсыпалась, словно на десять лет вперед. Правда, каждый раз жалела о том, что проспала так много интересного. По утрам, когда солнце еще только-только всходило и начинало светать, Лион и Джастина совершали верховые прогулки. Она надевала на себя бриджи для верховой езды, сапоги и легкий камзол. Надо сказать, эти костюмы очень шли ей, подчеркивая очаровательную природную гибкость, умело поддерживаемую специальными упражнениями и гимнастикой. Джастина смотрелась в них очень естественно, как будто и родилась в седле, чем очень удивляла не только Лиона, но и всех своих многочисленных дядюшек. Верхом на лошади, с развевающимися волосами, раскрасневшаяся и смеющаяся, она выглядела, как настоящая амазонка. В такие ранние часы, когда жара еще не становилась изнуряющей, в воздухе ощущалось чуть заметное, медлительное дуновение ветра. Вкрадчиво и томно благоухали розы, боронии. И во всем чувствовалась чудесная умиротворенность, какая ведома лишь тропикам.