*

Облаченный в роскошный, китайского шелка халат, дон Джакопо Салотти сидел в гостиной своего шикарного особняка на Лонг-Айленде и рассматривал рисунок на ковре, одновременно слушая, что говорит ему низенький, лысоватый человек, устроившийся в кресле напротив. Салотти курил сигару, задумчиво стряхивая серые столбики пепла в массивную красивую пепельницу, высеченную из куска горного хрусталя. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым. Он думал. Лысоватого человека звали Винцент Луччи, хотя дон называл его Винс. Луччи, щурясь по- кошачьи, потягивая из высокого бокала сухое «Модильяни», рассказывал дону подробности смерти Элен Брэндон. Он был мастером рассказа и, как истинный мастер, Винцент вещал немного отстраненно, с ноткой едва заметного равнодушия к самому факту смерти этой, в сущности, безразличной ему женщины. При этом Луччи не упускал ни одной детали, ни единой мелочи проведенной операции. Салотти, задумчиво затянувшись сигарой, внезапно перебил своего consigliori: — А что с человеком... э-э-э... выполнявшим миссию? Луччи улыбнулся: — Он уже на Гавайях. Его не найдут. Я связался с нужными нам людьми в Риме. Они заверили меня, что все пройдет гладко. — Хорошо, — кивнул Салотти. — Ты уже говорил с представителями остальных семей? — Да, дон. Я известил всех, что отмщение свершилось и что личные извинения ты принесешь им на собрании в субботу. — Молодец, Винс. Их не удивило, что женщина убита не в Америке, а в Риме? Салотти в упор посмотрел на собеседника, и тот уловил в черных глубоких глазах дона тревогу. — Разумеется, хотя и не всех. Лионито и Тоцци были удивлены больше остальных. — Что ты сказал им? — Объяснил, что у девчонки там была выставка. Все соответствует истине, — Луччи визгливо засмеялся. — Какая разница, Джакопо? Никто ведь не знает, на какой из сестер собирался жениться Гарри. И та и другая замужем. С этой стороны все чисто. Хотя, мне кажется, за Лионито и Тоцци надо присматривать повнимательнее. Похоже, они не доверяют нам. — Еще бы, — Салотти раздавил сигару в пепельнице. — Два этих осла только и ждут случая, чтобы натравить остальные семьи на нас. Ведь в таком варианте большую часть наших территорий они просто-напросто подгребут под себя, и нам придется воевать еще и из-за этого. А другие семьи в этом случае поддержат их. Никому не нужна война. Ты отдал соответствующие распоряжения? — Я взял на себя эту ответственность, Джа-. копо. Мы используем кое-кого из их «канареек»1. — Хорошо, — дон прикрыл глаза. — Что-нибудь еще, Винс? — Да... но это очень деликатная тема... Я не знаю, стоит ли... — замялся Луччи. — Говори, Винс, не бойся. Сейчас не до условностей. Так что давай. — Гарри... — Луччи назвал лишь имя, стараясь смягчить реакцию дона. — Что? Салотти напрягся. Пальцы сильнее сдавили подлокотники кресла. — Видишь ли, он начинает меня беспокоить. — В чем дело? — нахмурился дон. — Ты говорил с ним? — Нет. — Твой сын очень переживает из-за этой девчонки, Барбары. — Это я и так знаю, Винс. Он будет переживать еще несколько лет. Какое это имеет значение сейчас для нас? — Видишь ли, один из наших ребят разговаривал кое с кем из парней Тоцци... — Что? — глаза дона сузились, превратившись в узенькие щелки, в которых недобро тлели угольки злобы и страха. — Что случилось?

1 «канарейка» (слэнг) — доносчик, наушник.

— Они приставили своего человека к Гарри.

— Какого дьявола? Ты знаешь, кто он? Перережьте ему глотку и спустите труп в Ист-ривер.

— Подожди, Джакопо. Успокойся. Все не так просто. Убить их человека, все равно что открыто развязать войну. Сейчас мы не можем себе этого позволить. Потом, когда все уляжется, я прикажу сделать с этим сукиным сыном все, что ты захочешь. Но не сейчас. — Ладно, что ты думаешь по этому поводу? — Никто не может ручаться за то, как поведет себя Гарри после того, как узнает о смерти сестры этой девчонки. Я думаю, что он обо всем догадается и помчится искать свою Барбару. Таким образом, Тоцци получит отличный козырь. — Гарри не найдет ее, — усмехнулся Салотти. — Ее уже никто никогда не найдет. На всякий случай я оставил в Провиденсе Тони. Ты же знаешь Тони? — Конечно, но не будет ли поздно? Ведь семьи знают, что «невеста» Гарри уже мертва. — Совершенно верно. Можешь считать, что Барбара тоже мертва! — усмехнулся Салотти. — Отец!!! Джакопо и Винцент вздрогнули и, как по команде, обернулись. В дверях, бледный и взъерошенный, стоял Гарри. Глаза его сверкали бешенством. — Что ты только что сказал, отец? — воскликнул Гарри. — Барбара мертва? — Кто разрешил тебе заходить сюда?! — рявкнул, стряхивая с себя оцепенение растерянности, дон Салотти. — Что ты здесь делаешь? — Подслушиваю! — дерзко ответил Гарри. Дон и consigliori переглянулись. — Что ты слышал, сынок? — уже мягче спросил Салотти. — Ответь мне. — Все. — Что? — дон помолчал. — Учти, от этого может зависеть не только моя жизнь, но и твоя, и других людей. Всей семьи. — Вот как? — криво усмехнулся Гарри. — Мне плевать на тебя и на семью. У тебя, отец, своя жизнь, у меня — своя! Но я ненавижу тебя! — За что же, сынок? Объясни мне, — мягко спросил дон. — За что? Ты обещал мне, что не будешь преследовать Барбару и ее мужа. Макса! — Я их и не преследовал, — все тем же тоном ответил Салотти. — Их преследовали остальные семьи. Не я выбрал способ мести. Пойми, сынок, мы — твоя жизнь. Из-за твоего выбора тысячи людей оказались поставлены на грань войны. Кровавой, страшной войны. Неужели для тебя жизнь какого-то ублюдка Макса дороже моей жизни, или жизни сеньора Луччи, или жизни Карло, который рос вместе с тобой? Скажи мне, променял бы ты наши жизни на жизнь Макса? Гарри молчал, сжав кулаки. — Ну, — улыбнулся дон. — Скажи же мне, сынок. Я хочу услышать это от тебя. Ты молчишь, — с мягкой укоризной констатировал он. — Я знаю почему. Ты чувствуешь итальянскую кровь, текущую в твоих жилах. Она сейчас говорит в тебе. И случись тебе выбирать между семьей и этой женщиной, ты бы выбрал семью, я уверен в этом. — Ты уверен? — мрачно спросил Гарри. — Конечно, сынок. Поверь мне. — Я уже один раз сделал это. Дон Салотти с грустью покачал головой: — Что же. Меня вынудили поступить так, как я поступил, но, поверь мне, я пошел на этот шаг только ради тебя. — Ради меня? — Да, сынок. Если бы я отказался убить твоих обидчиков, другие семьи потребовали бы у меня твою жизнь. Я — клятвопреступник, но не детоубийца. Нет. Никто не посмел бы бросить такое обвинение в лицо Джакопо Салотти. Сердце у меня обливалось кровью, когда я отдал приказ убить этих людей. Но теперь все нормально. Наша семья останется жить в мире с другими семьями. Поверь, я не желал зла твоим обидчикам. Но иногда обстоятельства бывают выше нас. Ты уже достаточно взрослый человек, чтобы понять это. — Отец, ты — лицемер! — крикнул Гарри. Глаза его вспыхнули неистовым огнем. В это мгновение он стал очень похож на дона. Луччи даже поежился и на секунду посмотрел на Салотти-старшего. — Твои клятвы не стоят и ломаного гроша! Я расскажу об этом всем! Дон Джакопо Салотти — лжец! — Ты не смеешь обвинять меня во лжи! — крикнул дон, вскакивая. — Конечно, смею, — язвительно засмеялся Гарри. — Еще как смею! Ты — лжец! Значит, ты убил их в Провиденсе? Чудный городок! Ты там был сам или послал туда этого ублюдка? — Гарри указал на Луччи. Тот сидел с каменным лицом и смотрел на пылающие в камине поленья. Он и бровью не повел, услышав оскорбление в свой адрес. На лице его не дрогнул ни один мускул. Полная, абсолютная выдержка, как и положено соп- sigliori семьи. — Прекрати! — крикнул дон сыну. — Почему же? — отозвался тот. — Тебя мучает совесть, отец? Хотя, у тебя ведь нет совести! У дона не бывает совести, у него есть семья! Семья — святое! Семья — все! Ты хоть помнишь свою жену, мою мать, отец? Помнишь ее? Ты ни разу не показал мне ее фотографию, не рассказал о ней. Ты берег меня для семьи! Не для счастья, а для семьи! — Семья и есть счастье! Гарри захохотал: — Я же говорил, что ты — лжец! Ты сам не веришь в то, что говоришь! Даже себе ты боишься сказать правду. Даже себе! — Перестань! — казалось, дона сейчас хватит удар, он покраснел и схватился левой рукой за грудь. — Прекрати! Замолчи! Заткнись!!! Гарри внезапно успокоился. Он с некоторым удивлением смотрел на отца. — Ты злишься на меня? Почему? Не потому ли, что я сказал правду? Не потому ли, что я был счастлив хотя бы месяц, в то время как у тебя кроме твоей семьи ничего нет? — Прекрати!!! — сорвался на визг Джакопо Салотти. — Прекрати немедленно! Сейчас же! Я приказываю! — Ты боишься, — вдруг догадался Гарри. — Ты боишься меня! — Перестань! Заткнись ты, ублюдок!!! Визг дона напоминал уже вой умирающей собаки. Неожиданно для всех, в том числе и для себя, Гарри начал наступать на отца. — Я понял! Ты боишься! Боишься, потому что я свободен! А ты — раб! Ты делаешь то, что от тебя требуют! Семья, доны, обстоятельства твоей дерьмовой жизни! Боишься потому, что я был счастлив... — Прекрати!!! Заткнись!!! — А ты — нет! — продолжал наступать на отца Гарри. — Ты боишься потому, что я способен полюбить, а ты — нет! Ты боишься потому, что я человечен, а ты — нет!!! В твоей жизни нет ничего, кроме крови, грязи, дерьма и страха! И даже лежа на смертном одре, ты будешь бояться!!! — Прекрати!!! — Тебе нечего вспомнить, кроме убийств, шлюх и толпы «горилл» вокруг. Гарри подошел к отцу вплотную и заглянул в его перекошенное лицо. — В твоей жизни... Он не успел договорить. Пуля, выпущенная из «магнума’38», разорвала ему сердце. Гарри секунду удивленно смотрел на дымящийся револьвер, зажатый в руке отца, а затем пошатнулся и рухнул на темный ковер, приглушивший звук падения. — В моей жизни был ты, — беззвучно прошептал дон. Луччи поднялся со своего кресла и, подойдя к Салотти, осторожно коснулся его плеча. Тот дернулся, словно от удара током. — Дон, — почтительно прошептал consigliori, — успокойтесь. Вы поступили правильно. — Позвони Тони, — хрипло выдавил из себя тот. — Ты знаешь, что сказать ему. Знаешь... что сказать. — Да, — кивнул Луччи. — Надо быть милосердным, — бесцветно проговорил Салотти, не отрывая взгляда от мертвого тела сына. — Они любили друг друга. Когда- то. Теперь у меня нет сына.’ Но надо быть милосердным. — Я понимаю, — вновь кивнул consigliori. — Я все понимаю. — Сделай это Винс... для меня... — Конечно, дон. — Иди, — прошептал Салотти. — И пришли людей. Нужно убрать мальчика отсюда. Негоже ему лежать здесь. Иди, Винс. Винцент Луччи вышел из гостиной и торопливо направился к телефону.