Иными словами, справедливость в каждом отдельно взятом случае все-таки торжествовала. Но гораздо чаще по отношению к идеям, чем к их авторам, которые либо преждевременно уходили из жизни, либо замыкались в себе и постепенно "оледеневали", распространяя дыхание искусственного холода на новые поколения творцов.
Крушение веры проявлялось по-разному. Например, с избытком нахлебавшись горечи из ядовитой чаши, подносимой ему противниками волновой теории света, Христиан Гюйгенс свою ценнейшую книгу "Космотеорос", развивающую положения этой теории, решил вообще не публиковать, лишь бы оградить себя от новых мучительных конфликтов. Согласно пословице о пуганой вороне, "которая и куста боится", поступил и первый разработчик основ неевклидовой геометрии (1818 год) математик Карл Гаусс, который самоустранился от их "защиты" и "сдал" занятые им передовые позиции в науке исключительно из страха вновь быть ни за что избитым. Гаусс предчувствовал, что своей новой геометрией он может навлечь на себя шквал необоснованных обвинений и невыносимых издевательств. Больше того, ради личного покоя он отказался от собственных оригинальных идей, чтобы потом, обеспечив свою безопасность, трусливо подглядывать (и ни разу не заступиться!), как его бывшие научные противники со звериным неистовством станут рвать на части Бойаи и Лобачевского, рискнувших отстаивать те же "дикие" взгляды, от которых он преступно отрекся. Не выдержав психологического напряжения, сдал свои позиции и Бойаи. Только один Лобачевский не свернул с намеченной дороги, продолжая рьяно защищать свои воззрения. И был вознагражден за свою стойкость: несмотря на "адские муки", его "новая геометрия" в конце концов была признана состоявшейся. А говорят еще, что один в поле не воин. Смотря ведь кто этот один!
Кстати, по поводу неевклидовой геометрии Лобачевского, известный русский математик М.В. Остроградский однажды пренебрежительно бросил: "Работа выполнена с таким малым старанием что большая часть ее непонятна". Да и другие маститые ученые, кроме набравшего в рот воды Гаусса, были склонны видеть в выкладках Лобачевского всего лишь предмет для язвительных шуток и острот. Только ли общей косностью объяснялось такое резкое неприятие идей Лобачевского и Гаусса современниками? Только ли из страха перед этой воинствующей косностью Гаусс пошел на то, чтобы свои гениальные заметки сделать по существу "записками из подполья"? Ведь только через полвека после смерти математика, в 1908 году, когда в Геттингене решили издать полное собрание сочинений Гаусса, человечество узнало из включенного в это собрание гауссовского дневника о его работах в области неевклидовой геометрии.
Великий мыслитель, которому, казалось, нечего было терять в научном плане — настолько был высок его авторитет в математических науках, — вдруг стыдливо спасовал перед великой идеей, полностью утратив свою былую творческую независимость. И фактически отказался от масштабного открытия. Странно? Да. Но это произошло. И не с одним только Гауссом. В истории науки и до, и после было немало случаев, когда исследователи по разным соображениям добровольно отрицали свой приоритет на то или иное изобретение. Что же, им можно теперь лишь посочувствовать. Ведь о них, так же как о Галилее, не скажешь: выигрывает — проигравший. Они проиграли все, но ничего при этом не выиграли.
Месть "по-ученому"
Однажды в Геттингене молодой Нильс Бор на удивление слабо выступил с кафедры. А недовольных и раздосадованных его научным докладом коллег осадил неожиданной фразой: "Я выслушал здесь столько низкопробных выступлений, что мое прошу принять как месть".
Еще оригинальнее повел себя "отец кибернетики" Нойберт Винер, которого в сороковых годах нашего столетия пригласил прочитать в Торонтском университете лекцию известный польский физик-теоретик Л.Инфельд. Поскольку выступление Винера было посвящено основам кибернетики и общим законам преобразования информации в сложных системах управления, в аудитории, как говорится, яблоку было негде упасть. Однако это не помешало в набитое битком помещение протиснуться и научным противникам Винера. С первых же минут лекции они всячески старались сорвать ее то неуместными вопросами, то язвительными комментариями.
Винер сделал несколько попыток успокоить "провокаторов", но у него ничего не получилось. Тогда Винер, не теряя самообладания, спокойно спустился с кафедры и направился к Инфельду, сидящему в последнем ряду. И знаете что было дальше? Совершенно хладнокровно Винер в буквальном смысле прошептал ему на ухо всю свою лекцию и затем также хладнокровно удалился. Этой "выходкой" Винер убил сразу двух зайцев: посадил в лужу недоброжелателей и ни на йоту не подвел Инфельда, который организовал эту встречу.
Смех смехом, но подобные ожесточенные дискуссии сопровождали новую развивающуюся науку на каждом шагу. Причем нередко смех заканчивался слезами, поскольку размежевание и крайняя поляризация взглядов, порождаемые сопротивлением старых представлений и теорий новым, приводили к самым серьезным и драматическим для многих конфликтам. Как внешним, так и внутренним. Ведь научные соперники были весьма изобретательны на всякие каверзы по отношению друг к другу. Так что Винер в такой вот "неординарной" ситуации проявил не только завидную находчивость, но и показал силу своего характера, достойно отразив "запрещенные,'удары и продемонстрировав готовность преодолеть любые препятствия, лишь бы защитить ценную идею от зарвавшихся наглецов и скептиков. Однако не всем прогрессивно мыслящим ученым удавалось, не потеряв ни одной пуговицы, миновать "огни, воды и медные трубы", да еще при этом и дальше использовать в полемике с консерваторами "джентльменский" набор средств. Иногда приходилось защищать новые научные воззрения, расплачиваясь с недругами той же монетой, которую они сами чеканили. И надо сказать, что знание, ради которого платилась любая цена, того стоило. Тот же Винер, характеризуя цели научного противостояния, писал: "Важна битва за знание, а не победа. За каждой победой, то есть за всем, что достигает своего апогея, сразу же наступают "сумерки богов", в которых само понятие победы растворяется в тот самый момент, когда она достигнута".
За ценой не стояли, вплоть до того, что, сражаясь за будущее науки, некоторые мировые величины даже теряли собственные… носы. Как известно из достоверных источников, такая трагикурьезная история произошла однажды со знаменитым астрономом Тихо Браге, который, не удовлетворившись результатом "аудиторной" полемики, решил продолжить научный поединок, вооружившись боевой шпагой и вызвав своего самого ярого соперника на рыцарскую дуэль.
Да какую в принципе эпоху не возьми, несовместимость научных взглядов всегда давала о себе знать и постоянно служила причиной беспощадных распрей между исследователями самого разного толка. С одной стороны, "петушиные бои" на поприще науки выявляли крайне недобропорядочных ученых мужей, которые, изнемогая от зависти и злорадства, только и знали, что старались наносить особо чувствительные удары своим идейным противникам, с другой — высвечивали созвездия истинных творцов, отмеченных благородством натур и беззаветной самоотверженностью на пути поиска научной истины. Среди последних были как свои герои, так и свои жертвы. "Война нервов" в истории науки наряду с описанием блестящих побед хранит немало страниц поражений и отступлений, которые очень часто заканчивались подлинными трагедиями, безо всякой примеси юмора. В ее результате незаурядные математики Я.Бойаи и Г.Кантор, физик-самородок Ю.Р. Майер были повержены, например, в такое глубочайшее депрессивное состояние, что дальнейшие научные занятия для них стали просто невозможными! И если бы одни они!