Известен забавный случай, произошедший со знаменитым Александром Гумбольдтом, специально приехавшим в Лондон из Германии, чтобы встретиться с Кавендишем для обсуждения результатов научной работы. Кавендиш с присущей ему пренебрежительностью отклонил его просьбу о встрече, но "великодушно" разрешил пользоваться сшей огромной домашней библиотекой. Правда, при условии, что не будет обеспокоен беседами.

Подобно Кавендишу к затворничеству прибегали и другие ученые, которые желали оградить свое творчество от чужого глаза и, спрятавшись, как черепаха в панцирь, уйти от возможных конфликтных ситуаций. Но сколь целесообразно такое затворничество? Даже при самой высокой взыскательности человек сам себе судьей быть не может, и, лишенный возможности сопоставлять и сравнивать свои мысли с мыслями других людей, он никогда не сумеет узнать "цену" своих достижений, тем более определить их практическую пользу. Взгляд со стороны, хоть добросердечный и нежный, хоть откровенно испепеляющий, необходим для формирования объективной точки зрения на состоятельность открытия или изобретения. Как бы ни был талантлив и даже гениален Генри Кавендиш, многие из его замыслов не воплотились и остались "за кадром" истории. И в этом состояла, может быть, не столько вина, сколько беда Кавендиша, которого начинало лихорадить из-за одной мысли о публичной научной схватке. "ком" этот ученый оказывался по отношению прежде всего к себе самому, но тем самым он невольно причинил вред и обществу, когда сокрыл самые ценные идеи в своем личном архиве по чисто личным причинам, чем их же и предал.

Любое значительное открытие рано или поздно начинало служить человечеству, если его автор предпочитал "угол овалу", шел на бой с "открытым забралом", наплевав на собственную репутацию и заботясь только о будущем своего детища. Иногда это было даже нарочито спровоцированное столкновение во имя торжества идеи. Конфликтность, свойственная творчески одаренным людям, их стремление вырваться из порочного круга научных догм и изживших себя представлений вполне естественно вызывала ожесточенное сопротивление "старой" научной школы, представители которой шли на все, лишь бы "осадить" новатора и создать ему невыносимые условия для исследовательской работы. Такие "бунтари" не находили понимания и вызывали раздражение даже у близких им людей. Своим в хорошем смысле упрямством, нежеланием идти на компромиссы, принципиальностью и правдолюбием, доходящим до самоотречения, они, безусловно, давали повод для "охоты на ведьм", становясь объектами всеобщих нападок и изощренной травли. "Бунтарь" представлял собой мишень, в которую с стреляли все кому не лень, целясь прямо в "яблочко", ибо он неординарными суждениями нарушал покой "успокоившихся" и вносил диссонанс в их налаживаемую годами жизнь.

Рассматривая консерватизм в науке с этой точки зрения, можно предположить, что приверженцы мировоззренческого "болота" выступали даже не столько против новых научных идей и взглядов, хотя именно такой взгляд довлеет в существующей литературе, сколько против их авторов, творчески одаренных, но крайне неудобных личностей, нарушающих их личный "покой и порядочек". Поэтому в качестве первоочередной выдвигалась задача защиты науки не от вредоносных идей, а от людей, их породивших. Отсюда и произрастало желание преследовать, унижать, выкорчевывать и втаптывать в грязь тех, чье научное превосходство угрожало "старой гвардии" персонально. И обычно наиболее тяжелая аварийная обстановка складывалась там, где и тем, и другим приходилось работать под "одной крышей". Инакомыслящие в этих условиях воспринимались коллективом хуже бельма на глазу.

Как хищник выпускает свои когти, завидев жертву, так некогда Леопольд Кронекер выискивал пути "утопить" коллегу по Берлинскому университету Георга Кантора, когда тот рискнул обнародовать свою новаторскую теорию множеств. Пустив в ход административные полномочия, Кронекер не только добился свертывания исследований, проводимых Кантором в, университете, до и довел своего сослуживца до сильного нервного расстройства. Скорее всего, у Кронекера вызвала возмущение и неприязнь не теория множеств как таковая, сколько независимая личность Кантора, стремящегося выйти из-под обременяющего контроля ученых-надсмотрщиков.

Французский астроном Урбен Леверье после назначения его в 1854 году на должность директора Парижской обсерватории, стал одного за другим увольнять сотрудников только из-за их интеллектуального превосходства и неподчинения его "авторитетному" мнению. Противоборство между директором и сотрудниками обсерватории сделалось для обоих сторон, несмотря на вмешательство высокопоставленных чиновников, настолько неуправляемым, что в высших правительственных кругах сформировалось следующее убеждение: "Обсерватория невозможна без Леверье, а сам Леверье невыносим в обсерватории".

Из-за таких извращенных отношений в научном коллективе между руководством и рядовыми сотрудниками страдала, в конечном счете, наука. И прав был великий Гельмгольц, когда говорил, что "по усиливающейся грубости противников можно, в известной степени, судить о масштабах собственного успеха".

Подобные аномальные отношения еще больше охватили поле научной деятельности в современную эпоху, когда отдельные личности, сделавшие в свое время для прогресса немало ценного, взяв бразды правления в собственные руки, как заядлые функционеры, начали использовать власть в качестве орудия подавления молодых талантов. Трудно подсчитать, какой огромный урон был нанесен их действиями науке и становлению новых перспективных научных дисциплин. Термин "академические игры" в интеллектуальной среде давно уже сделался синонимом беспринципности, рвачества, разгильдяйства, протекционизма, закулисных интриг и склок.

Печальный опыт руководства советской биологией "народным академиком" Трофимом Лысенко тому самый ярчайший пример. Вот уж кто действительно был либо тяжело психически больным человеком, либо отъявленным преступником. А возможно, это был такой же "гибрид" в науке, как и его лжеучение. Николай Иванович Вавилов вместе с подвижниками оказался бессилен против этого мутанта, жертвами которого стали умнейшие биологи. Ведь Лысенко поддерживала такая же "мутированная" власть. Противостоять ей возможно, только закрыв амбразуру собственным телом. Но все ли гении способны на такой беспрецедентный героизм? Даже тот, кто имеет семь пядей во лбу, далеко не всегда имеет право вписываться в историю науки с большой буквы.

Гениальному мыслителю Галилео Галилею не хватило, например, духа устоять под нещадным шквальным огнем дилетантов и власть предержащих. Душа оказалась слабее разума, и Галилей пошел на поводу души. Находясь на абсолютно верном пути, этот мощный мыслитель предпочел борьбе смирение и, будучи убежденным в правильности своих концепций о вращении Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца, все-таки отказался от собственных выводов. Не станем судить его за мягкотелость. Кто знает, что бы сделали мы, находясь на его месте? По-рыцарски отдали жизнь за минуты блаженства, соприкоснувшись с истиной и познав всю сладость обладания, или предпочли забыть о ней, пустив "единственную" по рукам, лишь бы самому не оказаться растерзанным? На великие поступки отваживаются действительно великие люди. И скорее всего, именно из опаски заронить сомнения в величии Галилея у миллионов людей его биографы придумали иную версию его судьбы, чем та, что имела место быть. Эта "спасительная" версия стала кочевать из одной книги в другую, убеждая наивных читателей в том, что Галилей после проигранного им судебного процесса произнес победную фразу: "А все-таки Земля вертится!" Теперь уже достоверно известно, что Галилей ничего подобного не говорил. Тем не менее в этот сознательный обман недобросовестные историки умудрились втянуть все человечество! Но разве сфальсифицированные ими "смягчающие обстоятельства" могли бы смягчить вину Галилея для него самого?