В эти дни как раз вернулся Руслан Сибгатуллин. Отдохнул товарищ. Он был спокоен, загадочен, в тех же темных очках. Золотая его грива отросла еще больше, но в проборе появилась вроде как грязная полоса — надо снова красить. Руслан, увидев трудности, усмехнулся и пошел сразу к начальству. Привез на объект рулоны парниковой пленки. Помещение завесили, поставили два «огнемета». В корпусе загудело, запахло соляркой, стало жарко и весело. Но — всего на два-три дня… Пленка пожухла, свернулась, распалась на мутно-желтые ленты. Руслан снова пошел к начальству, но ему больше не дали — дефицит! Многие девушки на этом сквозняке простыли. Таня спрашивала: «Почему стену не возведут? Почему три стены есть и потолок, а этой — нет?» Выяснилось, что сюда должны ввезти громоздкую машину — ЭВМ, а если стену заделать, то как ее сюда внесешь? Валюта, лампочки, все дорогое. А разбирать и собирать — кто будет? Да и цена вырастет втридорога. А работать без стены — не дорого? Какая безответственность, какая нелепость! Девушки зарабатывали неплохо, но совершенно измучились из-за Руслана и Сафы Кирамова. Бывшие друзья теперь ссорились. Руслан в обед задумчиво играл на гитаре. От холода и сырости она разбухла… Таня не выдержала, пошла сама в партком ОС. Ее принял заместитель секретаря Вожжин Иван Сергеевич, худощавый человек с большой коричневой кляксой-родинкой на шее. Он повздыхал, пообещал разобраться с этой стеной, но вскоре его перевели в постройком, и он занялся соревнованиями, ходил с кистью в руках, перемазанный зубным порошком. Таня посоветовалась с девушками и устроила комсомольское собрание. Ох, и выдали Руслану! Сказали, что это равнодушие — работать на таком морозе, дело даже не в здоровье, а в том, что после придется заново облицовывать корпус дирекции — ничего на ледяных стенах не удержится! Показуха. Волюнтаризм. Вот бы «Фитиль» сюда пригласить! Руслан выслушал всех и ответил, что, если кто не хочет работать, он не держит. Кому недорога честь ОС — пусть уходит хоть на север, хоть на юг.
…Белокуров влетел как метеор — властный, веселый, рокочущий. Он был в меховой летчицкой куртке нараспашку, в расстегнутой зеленой штормовке и ярко-красной рубашке. Он бросился обнимать своими мощными руками девчонок, и не по одной, а сразу — по две, три! Девушки, перебивая друг друга, все рассказали: и про позор декабря, и про Руслана, и про недостающую стену, и что они готовы соревноваться, только если разумно, не с потолка брать цифры, что Руслан и Сафа — демагоги, их время ушло… Белокуров выслушал, каменея лицом.
Кирамов не хотел, чтобы он был снова бригадиром, но новый руководитель постройкома Вожжин все-таки его назначил. Оскорбленный Руслан ушел в другую бригаду. Белокуров повел дело иначе. Прежде всего он вернул бригаду на РИЗ. Лицевать ледяные стены — преступление. Начиная с каждого понедельника, расписывал дотошно, где, на каком участке предстоит работать, сколько, кто отвечает за раствор, кто за плитки и прочее. Белокуров ввел коэффициент трудового участия (сокращенно — КТУ), потому что бригада пока работала кто в лес, кто по дрова, да и было много новеньких. Высший КТУ — 2. Низший — 0,1. Средний — 1. Когда определялась зарплата, эти цифры учитывались. Они зависели от того, как ты работаешь. Если я принесла двенадцать носилок с раствором, а ты — три, то ясно, что наши коэффициенты не будут одинаковы. У меня КТУ может получиться за этот день, скажем, 1,5, а у тебя — 0,4. Кто следит за работой? Бригадир, заместитель и комсорг. Но не только Белокуров назначал дежурных по КТУ. Даже самые отчаянные лентяйки дежурили. Именно они решали, кому какую цифру вечером поставить. Казалось бы, сухие цифры, бухгалтерия, но вся бригада тут же подтянулась. В самом деле, не буду же я работать за тебя?.. «Белокуров — это мужчина!» — восхищенно сказали новенькие девушки. «Еще бы!» — с гордостью согласились старожилы… Белокуров, кажется, был счастлив, что вернулся. Таня знала: не последнюю роль здесь сыграла тоска по Женьке. Вот любовь!.. До чего же трудно ему, отца потерял, мать болеет, а он приехал. Вот про кого надо писать заметки и даже стихи! Но когда на стройку пришли корреспонденты из Москвы и местной газеты, Белокуров их в ярости выгнал. Таня давно не видела его таким — белесые брови на малиновом лице, дергающиеся крупные губы: «Валите, валите, валите отсюда… Валите, валите!..»
Судя по всему, Белокуров соскучился по Алмазу. Они ведь очень дружили. Поторопился Алмаз уходить… Хотя, конечно, нет ничего зазорного в том, что мальчишке захотелось иметь серьезную специальность, запрячь огонь, побрякать металлом. Девушки его не осудили. Правда, нелегко им пришлось без хороших парней в бригаде… Да ладно, дело прошлое. Белокуров, кажется, не очень сердится на Алмаза, но тот его избегает. Белокуров был в общежитии у Тани, пришел Путятин, и бригадир ему сказал без улыбки: «Вы там присмотрите за ним… чтобы глупостей не наделал. Он славный, честный парнишка. Вот в армию уйдет — тогда можно будет за ним не смотреть…» Путятин сообщил, что Алмаз учится на курсах, вечером ходит в школу, иногда дома не ночует, его почти не видит, но непременно проследит. Белокуров молча докурил сигаретку и ушел…
На воскресенье у Тани приходилось много домашних забот — надо постираться, надо в комнате убраться, надо самой вымыться, письмо написать домой, сходить в магазины: накупить еды, книги подобрать, просто постоять на улице, подышать воздухом разбуженной весны, а вечером посидеть с подругами — разговоры послушать, музыку покрутить… нет времени.
В лес выбралась бы одна, да боязно. А с Путятиным она почему-то не хотела. Хотя очень просился пойти на то место, где они осенью пешком в город шли. Ну чего он думает там найти? Верная есть пословица: второй раз не ходить, где был, только хуже будет. Алексей каждый раз при встрече хныкал, как маленький, опускал голову, сопел, изображал обиженного, и Таня как-то не выдержала: «Ну, сходим, сходим…» Правда, апрель — время ремонта у механизаторов. Но Путятин обещал договориться с Ахмедовым — отпустит бригадир — Алексей все эти дни проводил на базе, возился под своим железным чудовищем. Сам стал черный, ржавый, в окалине, в саже, как петух, вылетевший из пирога в трубу.
Хороший он человек, но, господи, что-то делать надо… так дальше нельзя…
Таня дочитала письмо от матери. Субботний вечер кончался.
Она пошла в ванную — замочить к утренней стирке белье. Сложила в нее разные свои тряпки, пересыпала стиральным порошком и персолью, залила теплой водой и оставила. Потом, морщась от приторного запаха куйбышевского «Лотоса», резко открыла окно. В комнату ворвался холодный воздух.
Накинув пальто, Таня долго глядела вдаль. Там, между двумя коробками жилых домов, горело небо. И девушке так захотелось полететь в это светящееся пространство, где нет горизонтов…
Скоро листва распустится, морщинистая, как лицо новорожденного, а потом распрямится, блеснет — гладкая, сочная. И придет лето.
Таня легла. «Попробую раньше уснуть, а утром, пока девочки спят, тихонько постираю».. Но сон не шел. С улицы накатывался гул машин, смех и говор людей. В гаснущем небе пробились три звезды, две бледно-голубые, а одна желтенькая. Говорят, что голубые — это молодые звезды, а желтые — старые.
В детстве, чтобы уснуть, Таня воображала перед собой море или небо, похожее на мерцающее, шелковое платье… И сейчас она привычно представила себе море, но в нем сразу показались корабли, дельфины, кто-то плыл, может быть, тонул. Она стала думать, сколько дней может продержаться человек на воде, и, если он все-таки выплывет, что нужно ей сделать, чтобы его спасти. Наверное, куриным бульоном отпоить, чаем крепким… Таня сердито заворочалась в постели. Потом перед ней возникло золотое небо, теплое, как в детстве. И успокоилась, но когда сон уже совсем было подкрался к ней, из этого неба посыпались люди с парашютами или вообще без них… Поджимаясь от сострадания, Таня подумала, как, наверное, больно упасть на землю… А что нужно сделать, если человек упадет прямо к ногам Тани? Перевязать его? Перевязывать она умела, в школе ходила в медицинский кружок… Снова увидела чистое золотое небо, а из него летели ракеты, бомбы, доски… Потом ее ослепил снег, белый, мягкий, пушистый, снег без конца и без края, по которому шел медведь, оставляя за собой пятна крови… «Господи, что же мне не спится?!»