— Расскажи, откуда ты? Правда, что два института кончил — авиационный и финансово-экономический?

Энвер рассказывал, они пили с женой Салеева сухое вино, а Салеев едва пригубил и словно забыл про рюмку. Еда была простая — мясо с картошкой и жареными помидорами, чай с шаньгами.

— Вот попробуй кыстыби! — лениво жмурясь, бормотал Салеев, пододвигая тарелку с этим чудесным татарским угощением, похожим на чебуреки, только с картошкой. — Ничего? Тебе нравится?..

Энвер хотел спросить у него о чем-нибудь серьезном. Столько накопилось вопросов. Он даже приготовил цитату, которую не мог до конца растолковать… Хотел узнать как Салеев тренирует память, волю. Но тот благодушно жмурился, выпячивая живот, и не давал ходу такому разговору.

— Видишь, — говорил он, подмигивая, — как на тебя Сайма смотрит. Я ревную! Я Отелло! Ха-ха-ха!..

Они разговаривали о пустяках, а время от времени в прихожей звонил телефон. Жена вставала и шла на звонок. Что-то тихо отвечала в трубку, записывала в книжку. Салеев не обращал на эти звонки никакого внимания, пока она сама не сказала ему о звонке, видимо, особо важном для Салеева:

— Фаслях, звонил Максимов. Говорит, что увольняется.

Салеев мечтательно улыбался, слушая рассказ Энвера о родных его местах — земляничных лугах Игима, но постепенно мягкое лицо его стало собранным, глаза темнее и строже. Вынул из кармана очки в тяжелой черной оправе, надел их — и они холодно сверкнули.

— Вы посидите, я сейчас приду. Я ему покажу: «увольняюсь»! Трус! Бежать в такое время…

Энвер хотел было тоже подняться, но Салеев сказал, чтобы он его подождал, а сам уехал. Энвер оказался лицом к лицу с Саймой. Он не знал, о чем с ней говорить. И тогда она достала толстый альбом с фотографиями и стала показывать своих детей — они жили у родных, должны были к осени приехать. Потом она показала фотографии Салеева-студента, знаменитых людей, которые у них перебывали: космонавта, писателей… Сайма угощала Энвера чаем, а он рассказывал о своей жене, о том, что детей у них нет, но что они счастливы, она прекрасная женщина, идти в гости застеснялась, но, конечно, в следующий раз он ее приведет…

Наконец позвонил сам Салеев. Он прокричал уже в своем бешеном темпе, что приедет не скоро, что находится на собрании актива БСИ. Он сидит рядом с красивыми и юными девушками, но пусть жена не ревнует, а Горяев пусть пьет вино и развлекает ее. Горяев взял трубку, поблагодарил за все, простился с Саймой и уехал к себе. Больше он ни разу у Салеева не был.

— Товарищи, на этом все! Пожелаем друг другу удачи.

Беседа закончилась. Поглядывая на часы, люди выходили из зала. Салеев, сутулясь, гневно глядя под ноги, сел за красный стол. Энвер приблизился и кашлянул:

— Фаслях Минмухаметович… Можно вас на минуту?

У дверей приостановился Кирамов. То ли он почувствовал, что Энвер будет защищать его, то ли сам хотел еще раз поговорить с секретарем горкома. Салеев снял очки, ядовито улыбнулся.

— Ты нарочно глиной вымазался, чтобы разжалобить меня? У тебя уволилось на прошлой неделе сорок прекрасных механизаторов! Ты куда глядишь?

Энвер молчал. Он машинально тронул рукой висок, затылок — нащупал пленку засохшей грязи. Не умылся толком.

— Я хотел, Фаслях Минмухаметович… о товарище Кирамове. Мы все виноваты, Фаслях Минмухаметович… и погода. Нельзя уж так, на одного.

Салеев потемнел лицом. Покосился на двери — Кирамов вышел. Стиснув зубы, прошептал:

— А на кого же еще?! Тысячи людей остались в лесу… под дождем… машины ушли за дополнительной водкой… а с утра ясно было, что ожидается дождь. В газете написано было: «Ожидается дождь». Кирамов на «Волге» уехал, а женщины и дети шли пешком через лес. — Салеев приблизил лицо к лицу Энвера. — Носить галстук, белую рубашку в то время, когда рабочие в грязи возятся, зубами болты закручивают! И ничего не уметь сделать! Зачем нам такие руководители?.. — Салеев отодвинулся, замолчал. И спокойным тоном добавил: — Пусть работает. Пусть себя покажет. Сегодня триста двадцать человек на работу не вышло — простыли. А вчера тысячи человек давили друг друга, оскорбляли. Мы тут дружбу воспитываем, а он устроил… Это не пустячок, Энвер. А что скажут неграмотные старушки в селах? Смеешься?! Салееву все равно, что скажут в обкоме, но не все равно, что скажут неграмотные старушки в селах! Да, да! Это их сыновья и внуки работают здесь!.. Дай-ка закурить, мои в кабинете.

Энвер и Салеев закурили, одни в огромном пустом зале. По улице, содрогая землю, проходили тяжелые машины. В окно светила сварка — вешали провода над трамвайной линией. Звонили за дверьми телефоны. Надо было идти работать.

Салеев тягостно вздохнул и взял за локоть Горяева.

— Ну а ты как?

— Ничего. Машины стоят. Если дожди будут до конца, третий квартал завалим.

— Ты у меня смотри! — мгновенно побелел Салеев. Он заторопился. — Смотри! Смотри у меня! Ну, ну, ладно. Привет твоей жене. Как ее зовут? Амина? Привет Амине от Саймы, а мине — от тебя?

Мрачно усмехнулся, довольный каламбуром, и быстро прошагал по коридору в кабинет, где тренькал телефон, а в приемной сидели, ждали его молодые бородатые корреспонденты, увешанные фотоаппаратами и сумками, представители из других городов, искатели романтики…

Энвер вышел из горкома. Дождя не было, но тучи бежали по небу, и маленькие тополя на асфальте рвало ветром. Он увидел согнутую спину Сафы Кирамова — тот садился в брезентовый ГАЗ-69. Позвал Горяева рукой. Энвер подошел.

— Спасибо… — сказал глухо Кирамов. — Спасибо, товарищ Горяев.

В это время из горкома выбежал в плаще Салеев, сел в черную «Волгу» и укатил. Кирамов и Горяев проводили его взглядами.

— Большой человек, — восхищенно пробормотал Кирамов. И в словах его не было лести, надежды на то, что Энвер передаст его слова Салееву, нет, он искренне восторгался этим сильным, властным человеком. — А вы… Вы зачем затылок в глине вымазали? Сами спускались в скважину? Личное геройство показывали? Правильно. Молодец. Ай, молодец!

Энверу стало неловко, он покраснел и что-то пробормотал. («Наверное, мой шофер проболтал».)

Кирамов с усмешкой смотрел в его глаза и молчал. Какое у него все-таки желчное лицо! Странный человек. Но работу любит. Поэтому Энвер его и защитил. Сейчас, наверно, Кирамов поедет к своему покровителю Морозову, чтобы рассказать обо всем… Тот на днях вернулся из-за границы.

Они пожали друг другу руки, и Кирамов уехал. Энвер вынул расческу, с силой расчесал себе волосы на затылке. Сел в свой микроавтобус «Нисса» и, когда шофер вопросительно обернулся, погрозил кулаком.

Горяеву тоже бы надо к главному инженеру. Вебер говорил, и Чечкин утром напомнил — их снова передадут в ОС. Этого еще не хватало.

Но сегодня идти к Морозову как-то нехорошо. Кирамов расскажет, что Энвер поддержал его. И сразу после этого Энвер, зная об их особо доверительных отношениях, приедет? Нет, нельзя. Совестно пользоваться моментом.

Но весь день, мотаясь по стройке, Энвер думал о встрече с Морозовым. А почему это Кирамов должен сразу ехать к нему? У него свои дела… Энвер позвонил ему по телефону — и Анатолий Валентинович Морозов, человек еще более желчный, чем Кирамов, почему-то едва ли не радостно сказал Горяеву:

— Приезжайте к пяти. Милости прошу!

К пяти часам он вымотался. После вчерашнего ливня в карьерах остановились экскаваторы, тонули в красной жиже грузовики, замерли автоскреперы… А в обед снова посыпал серый ледяной дождь. Энвер вручил знамя бригаде Каландарова, выступил на митинге возле литейного, поработал в парткоме, съездил в бригаду, убедил одного коммуниста отдать свою очередь на квартиру ценному специалисту Гагуа, который жил в особенно стесненных условиях…

Ровно в пять Горяев подкатил к голубому высотному дому. Пробежал по красным коврам третьего этажа. В приемной Морозова на полу чернели кабели — в самом кабинете шла киносъемка.

Секретарша слушала одновременно два телефона, записывала: