Алмаз не понимал, что говорит Белокуров, но кивнул.

— А вы, друг, — сказал Белокуров Бабкину, который что-то записывал. — Идите, правда, к Пряникову. У него все парни и усы отрастили, интересно.

— А у вас?

— А у нас девушки. Только трое парней, вместе с Алмазом. И двадцать одна девушка. Пошли, Алмаз!

С ужасом думая, как же он будет работать в бригаде, где одни девушки, Алмаз брел за ним по мокрому черному полу, прилипая к битуму, поднимая колени высоко, как цапля.

Девушки стояли и сидели у стены, которую они одели в красную чешскую плитку. Она за ними горела, как река на закате.

Бригадир подвел Алмаза к девушкам и сообщил:

— Нашего полку прибыло. Знакомьтесь! Это Алмаз. Хороший парень. Холостой. Рост — сами видите. А это — мои бедовые. Запоминай, Алмаз: Наташа-большая, Света, Юля, Оля, Таня, Нина…

Алмаз смотрел на их измазанные глиной сапоги, старался запомнить имена, но они скользили мимо, как разноцветные камешки в этой красной реке, и только одно имя почему-то запомнилось: Нина, может быть, потому, что, когда Анатолий произнес это имя, она кивнула и повторила по-детски удивленно, чуть в нос: «Нина». У девушки были резиновые желтенькие сапожки, худенькие пальчики рук, а лицо он не рассмотрел, лишь боковым зрением уловил волосы, короткие и желтые. Ток у Белокурова стал жестким:

— Перекур окончен. Наташа, гаси. Половина здесь, половина переходит на колонны. Алмаз, за мной.

Они зашли в какую-то комнатушку, обменялись брюками. Алмазу джинсы Белокурова оказались коротковаты, а Белокуров шагидуллинские брюки закатал. Под веселые смешки они подошли к окну, сюда по транспортеру подавался раствор.

— Будешь перетаскивать с кем-нибудь через подоконник, разгружать ведра, — сказал Анатолий. — А пока нет раствора, ровнять швы, скрести пол… Девушки покажут.

И бригадир ушел.

Руки у Алмаза зудели от желания работать, он покажет девушкам свое умение. В окно веял горячий ветер, по синему небу скакало яростное солнце. Подъехала машина, снизу на третий этаж крикнули:

— Эй! Держи!

По ленте, вздрагивая, пополз к Алмазу, постепенно увеличиваясь, длинный ящик с раствором. Раствор поплескивался, тяжелый, серо-желтый. Это он скрепляет кирпичи, приклеивает к стенам плитки сказочной красоты. Это он потом засыхает намертво и держит соборы, кремли, дома, башни — этот невзрачный с виду жидкий раствор. В старину — на яичном белке, в наши времена — на цементе, он второй после кирпича на стройке, как жена после мужа. Алмаз бережно принял руками тяжелый ящик, но для него в самый раз, подхватил, поднял, перенес через подоконник и слил, подставляя левое колено для упора, в ведро и остаток — на носилки. Закинув ящик обратно на ленту, отправился вниз.

Девушки увидели, закричали:

— Нельзя! Нельзя так!

Одна румяная, пахнущая табачищем, решительно встала рядом:

— Будем вместе. Ты что, очумел? Хребет сломаешь, кому ты потом будешь нужен? Мне, например, ты такой не нужен! А, бриллиант наш?!

Алмаз расстроился, стал пунцовым, закусил нижнюю губу.

— Нет! Отойдите! И я не бриллиант, я — Алмаз…

Появился бригадир.

— Ты что здесь цирк разводишь? — ругался Белокуров. — А? Сильный больно? Берешь двух девушек в помощь или Руслана. Где Руслан? Руслан!

Из коридора медленно вышел стройный парнишка в темных очках, в руке у него был мастерок. Он был смуглый, с очень красивыми темными губами, которые слабо шевельнулись:

— Я нужен?

Дальше Алмаз работал с ним. Постепенно он снова увлекся, открыв рот, бегал по залу, таскал полные ведра тяжелого раствора плиточницам; он взмок, хотел было снять рубашку, но Руслан отсоветовал:

— Будешь грязный, налипнет пыль. Здесь ее в воздухе исключительно много.

— Русланчик, подай плитки, — обращались девушки к нему. Они его любили. — Ах, Русланчик!

Руслан — в прекрасных джинсах с нашлепками, в тонкой синтетической ярко-малиновой куртке с тремя большими звездами на каждом плече — был похож на молоденького полковника из какой-нибудь иностранной армии, темных очков не снимал даже в сумеречном помещении, и непонятно было, на кого он смотрит, и это девушек волновало. Он же ко всем относился ровно, в обед угощал конфетами.

Работал он ловко, при этом его полные темные губы чуть улыбались, словно он что-то знал такое, что здесь никому не было известно. Алмаз никак не мог с ним разговориться, поэтому он даже обрадовался, когда его позвали скрести пол под красной стеной.

Белокуров оказался прав: в наклонном состоянии мужчине трудно. Хоть руки у Алмаза и длинные, пришлось ему встать на колени. Он скоблил мастерком грязь, прилипший раствор с черных и черно-красных плиток пола, отколупывал его ногтем, пока не сорвал ноготь, шмыгал носом, вдыхая жгучую пыль. «Руслан — городской парень… — думал Алмаз. — И не нужно на него обижаться. Я ему просто неинтересен…»

Колени болели, пришлось сесть боком, потом встать, попробовать снова на коленях. Вдруг он увидел недалеко от своих рук желтые сапожки и произнес:

— Нина.

— Да, — отозвалась девушка. — А что?

Она подняла лицо, подобрала ноги, внимательно на него посмотрела. У нее были то ли серые, то ли синие глаза, пухлые большие губы и рыжие волосы под большой белой кепкой. Всем своим видом она походила на подростка-мальчишку в шароварах, залатанных на коленях.

— Что, Алмаз? Вам помочь?

— Нет, нет, — мгновенно залился краской Алмаз, размахивая руками над полом, выпрямляясь и снова сгибаясь в три погибели. — Нет, я так…

Рухнув на колени около нее, он торопливо чистил пол, дышал пылью и был счастлив. Алмаз, не понимая, что с ним делается, перестал чувствовать свое тело и с удивлением видел, как его рука двигается взад-вперед, счищая пятна раствора с плиток, обрабатывает их углы, выбирает горбики на швах.

Словно подсолнух на солнце, он все время оказывался лицом к желтым сапожкам Нины, которая работала рядом. Больше они не проронили ни слова.

Появился Белокуров, объявил по-командирски:

— Обе-ед!..

Алмаз, шатаясь, поднялся на ноги, с бессмысленной улыбкой посмотрел вокруг. Девушки убегали по коридору. Нина вместе с ними. Белокуров крикнул им:

— На нас тоже возьмите!.. — и, вздохнув, сказал: — Приятно в первый день. Но я еле выдержал. Разучился, брат. А ты как? Не охмурили наши красавицы?

— Нет… — мотнул головой Алмаз. — Нет вовсе.

В столовой сели вместе всей бригадой у окна, где не было солнца. Алмаз плохо различал, что ел, — со всех сторон сидели девушки. Руслан рядом молча жевал, еле двигая челюстями. Белокуров через стол объяснял Алмазу:

— Ты малость пригляделся к плиткам теперь… я тебе краткий курс… осенью будут настоящие курсы, но я тебя до осени обучу…

И неожиданно:

— Оля! Па-ачему перчишь так сильно? Ты что, младший лейтенант, язву желудка хочешь заработать? Я запрещаю! Иди, в наказание выпей стакан молока! Вот так! А то как я потом вас больных замуж-то выдам?

И, повернувшись к Алмазу, говорил еще что-то, но тот его с трудом понимал, только слышал, как Нина сказала нарочитым детским голоском в нос:

— Ой, мамочка, сейчас бы поспать… я маленький, бедненький, спать хочу.

«Почему-то, как мальчишка, о себе — не маленькая, а маленький… — удивился Алмаз. — Разве так можно?» Но он слышал, как еще одна девушка сказала:

— Я пошла курить.

Остальные разговаривали нормально.

— Я связала кофточку…

— А я видела в магазине платье шерстяное, сорок шестой размер, только плечи плохие, квадратные…

— А я те туфли отдала Маше, ей как раз…

— Ты понимаешь, — продолжал Белокуров, — есть плитки разные: угловые, я потом тебе покажу, карнизные, спецфаянс… и надо смотреть, исходить из задачи…

Алмаз ничего не понимал, ему было стыдно. Приехал на знаменитую стройку — и на тебе! Слушает не то, думает не о том.

После обеда Белокуров, обняв его за плечи, повел с загадочным видом по закоулкам РИЗа. Они вышли в синий, полутемный, но с отсвечивающими стенами коридор.