В наше время идея о том, что бюрократия в советской системе превратилась в «новый класс собственников» путем проделанной «революции сверху» находит развитие в трудах Дэвида Котца и Фреда Виэра «Революция сверху» и конец советской системы». (1997 г.), Джерри Ф. Хью, «Демократизация и революция в СССР, 1985–1991 гг». (1997 г.), Стивена П. Сольника «Украденное государство. Потеря контроля и крах советских институтов» (1998 г.). К ним можно добавить также и современного марксиста Бахмана Ассада и его труд «Факторы, способствующие разрушению социалистического государства в СССР». Однако, в отличие от остальных, Ассад не рассматривает новое общественное формирование как отдельно обособленный класс.
Разумеется, взгляды каждого из перечисленных выше авторов требуют гораздо более подробного рассмотрения.
Книга Котца и Виэра «Революция сверху» содержит, кроме всего прочего, ряд убедительнейших доказательств достижений Советского Союза и подлинно демократических характеристик советского образа жизни. Наряду с этим, она дает довольно подробное представление о том, каким образом Горбачевым и его окружением было положено начало процессам возникновения и становления новых общественных групп и коалиций, связывающих свое существование и интересы с заменой системы социализма капитализмом.
Во главе откровенно антисоциалистического блока этих сил стал Ельцин. Пользуясь поддержкой значительной части «партийной и государственной элиты», ему удалось устранить со своего пути две основные группировки соперников — так называемых «социал-реформаторов» Горбачева и все еще остающейся «старой гвардии» КПСС. Сам распад СССР как субъекта многонациональной Федерации в значительной степени стал возможным в условиях непрерывных конфликтов между блоками Ельцина и Горбачева. Основной оплот антисоциалистических сил Ельцина находился, прежде всего, в самой России, в то время как Горбачев и его «реформаторы» делали ставку преимущественно на структуры всесоюзного масштаба.
Подобное соотношение сил предполагало, что блок Ельцина сможет сохранить и расширить свою власть и осуществить полное восстановление порядков капитализма только при том условии, что ему удастся полностью оторвать Россию от СССР. А это, со своей стороны, не могло быть ничем иным, кроме начала распада всего Союза.
У идей и тезисов, которые Котц и Виэр развивают в своей книге, немало исключительно сильных сторон и попаданий, так сказать, в самую точку. Они, например, помогают понять и объяснить такую загадку: почему среди наших капиталистов и высокопоставленных чиновников, управляющих сегодняшней Россией, так много бывших членов КПСС и людей, занимающих ответственные руководящие посты в прежнем СССР? Каким образом могла произойти столь удивительная на первый взгляд трансформация?
А дело в том, что еще в перестроечные времена довольно значительная часть так называемой «партийно-государственной элиты» просто восприняла лозунги и планы Ельцина о полной реставрации капитализма как руководство к действию, поскольку они давали больше гарантий для сохранения занимаемых ими позиций и привилегий, по сравнению со всеми остальными имеющимися платформами. Более того, переход страны к капиталистической системе обещал им перспективу стать «полноправными» собственниками, о чем нельзя было даже и подумать в условиях социализма и СССР.
Быстрый провал попытки «Государственного комитета по чрезвычайному положению» (ГКЧП) в августе 1991 года внести свои коррективы в складывающуюся в стране кризисную ситуацию также можно рассматривать в качестве еще одного доказательства массовой переориентации прежней элиты в сторону Ельцина и капитализма. А то, что в такой критический момент и «низы» и «верхи» (каждый из них по собственным причинам) отказали в поддержке и Горбачеву и руководителям августовского «путча», предопределило в конечном итоге политический крах как тех, так и других.
Видимо, этим можно объяснить сравнительно быстрый и относительно мирный процесс восстановления капиталистических общественно-экономических отношений в бывшем СССР. Но в этом же заключаются и причины того, что новоявленному капитализму на территории нынешней России так и не удалось стать более или менее эффективной и создающей хоть что-то системой.
У тезиса о бюрократической «революции сверху» есть и недостатки. Так, в обстоятельном исследовании Эльмана и Канторовича, основанном на интервью с рядом членов прежней партийной и государственной элиты, нет никаких данных, подтверждающих теорию, что советская система якобы была свергнута самими высшими функционерами партии и государства во имя замены их прежней власти и привилегий новым статусом, основанным на частной собственности и личном богатстве.
Конкретные исследования этого вопроса, скорее, указывают на весьма любопытное обстоятельство, что данный вид руководителей являлся просто неспособным к каким-либо коллективным действиям, будь они в защиту существующей системы или ради ускорения ее краха… Эта «высшая бюрократия», если ее вообще можно было воспринимать некой обособленной группой общества, всегда была слишком социально неоднородной и разбросанной по всей системе, чтобы сыграть роль некой организованной, объединенной политической силы.
Кроме того, если принять, что именно прослойка высокопоставленных служащих явилась решающим фактором, направившим ход развития страны к капитализму, как можно тогда объяснить такой факт, что и «перестройка» Горбачева, и меры Ельцина, направленные на легализацию частной собственности и «свободного рынка», одинаково сильно ударили по интересам и положению союзной бюрократии, численность которой в то время неоднократно сокращалась.
Здесь следует напомнить, что на Западе понятие «бюрократия» воспринимается и применяется исключительно в качестве синонима чиновничьего управленческо-административно-го аппарата. У нас же под «бюрократией», как правило, понимают плохой и неэффективный образ функционирования этого аппарата.
Данные о численности кадров управления в условиях прежней социалистической системы показывают, что они были в несколько раз ниже соответствующих цифр больших компаний или государственного аппарата западных стран. Различия эти выглядят еще масштабнее, если учесть, что данный аппарат при социализме обслуживал буквально всю экономику и общественно-политическую жизнь всей страны и всего ее населения, а не только ограниченные интересы отдельных корпораций и непосредственно находящийся у власти класс капиталистов и владельцев крупной частной собственности.
По данным книги Котца и Виэра, общая численность «высшей бюрократии» и советской партийной и государственной элиты составляла примерно 100 тыс. человек. Если допустить, что они могли бы действовать некой организованной и независимой группой в защиту своих собственных интересов, то каким образом тогда можно объяснить столь очевидный парадокс, когда они с одинаковой готовностью поддерживали марксистско-ленинскую политику Андропова, ревизионизм Горбачева и «неолиберальную шоковую терапию» Ельцина? Неужели все эти, в корне отличающиеся одна от другой идеологии, могли бы одинаково обслуживать собственные интересы бюрократии?
Кроме того, процесс разграбления активов государства его бюрократической элитой даже к 1987 году все еще находился всего лишь в зачаточном состоянии, несмотря на то, что уже имелись все признаки вполне преднамеренного активного разрушения КПСС. Феномен присваивания государственной собственности набрал силу только в 1990–1991 годах, когда было уже ясным, что у причин разрухи совершенно иные источники и что они не из среды аппарата партии и управления государством. Этот аппарат, скорее, пытался приспосабливаться к происходящим событиям, чем сам вызывать их или ими руководить. Была, конечно, и часть элиты, которая, стремясь к сохранению своей власти и привилегий, приняла самое активное участие в деле разграбления государственного имущества. Это однако не означает, что сама она была среди главных зачинщиков и организаторов данного процесса.