Гагаевым было тесно в доме. А теперь еще и дети подрастали. Прослышав, что Кайтазовы задумали покинуть Хохкау, где им тяжко видеть землю, отданную чужим, Умар повел переговоры с ними о продаже дома. Но вмешался как председатель сельсовета Тотырбек Кетоев и объявил, что дом Кайтазовых реквизируется и отдается красному бойцу даром.

— Пусть он тебе будет наградой за доблесть в бою, — успокоил совесть Умара председатель сельсовета. — И Кайтазовы пусть будут довольны, что народ и наша власть простили им вражескую деятельность…

Землю горцы получили, но никто не заговаривал о плате, и это всем казалось диким. Бесплатно! — это слово становилось все более популярным. Приезжавший каждую пятницу в аул агитатор-чтец из Алагира, длинный, худой, больной туберкулезом, и в жару и в холод зябко укутывавший шею и грудь рваным шарфом Борис Морозов, любил повторять это слово, обещая в будущем бесплатную больницу, бесплатную школу и даже бесплатное питание, уточняя, что последнее будет не так быстро. Собирая людей на нихасе, он читал им вслух газеты. Дети бегали вокруг, шумели, взрослые отгоняли их, а Борис успокаивал и тех и других. «Пусть и дети послушают, какая у них будет жизнь, — полезно!» Порой он говорил о чудовищных вещах: будто девушка теперь сама будет выбирать себе жениха, будто теперь калым за невесту давать не следует, читал статьи о комсомольцах, конфисковавших быков, коров и овец, отправленных женихами родителям невесты в качестве калыма…

— Когда жених платит за невесту, — заполучив ее, он оберегает, как драгоценность, — недовольно произнес Дзамболат.

— Неверно, — возразил агитатор. — Он смотрит на нее как на купленную вещь и заставляет работать с утра до ночи, постоянно напоминая ей, во что она ему обошлась, и подсчитывая, сколько ей надо трудиться, чтобы окупить затраты. Советская власть и на дающих калым, и на берущих его смотрит как на преступников.

По настоянию Бориса была создана школа кройки и шитья, собравшая горянок в доме Гагаевых, на половине Умара.

— Это будет не просто школа кройки и шитья, но и настоящий ликбез, — поразил слух аульчан непривычным словом агитатор и пояснил: — Будем всех женщин, невзирая на их возраст, учить грамоте.

Новый переполох в аул внес Тотырбек Кетоев — привез из Алагира керосиновые лампы, каждая семья получила. В райцентре он договорился и о том, чтобы жителям Хохкау выделяли керосин, а когда Агубе Тотикоев, которому он вменил в обязанность доставку керосина в аул, появлялся с заветной железной бочкой, возле нее выстраивалась очередь, — именно тогда аульчане поняли, что обозначает это русское слово «очередь», и долгие годы оно ассоциировалось у хохкауцев с другим словом: «фатоген» — так осетины называли керосин. Горянки нетерпеливо подставляли баллоны, бутыли, ведра, горшки, благодарили Агубе за доставленную радость, ведь три дня, как в доме нет ни капли фатогена, а домочадцы уже привыкли к свету лампы и знать не хотят ни лучину, ни свечку… Да и разжигать печь стало намного легче: обольешь слегка дрова — вспыхивают, как от ударившей молнии.

Агубе едва слушал их болтовню. Не по нутру ему было поручение Тотырбека, ему казалось, что оно унижает его достоинство. Обидно было, что он, родившийся в большой и сильной семье Тотикоевых, теперь вынужден выполнять такое позорящее поручение Кетоева. И в то же время он ни на миг не забывал о благородстве стариков, пожалевших их семью и его самого и оставивших в ауле Тузара, без которого все женщины и дети Тотикоевых жили бы впроголодь…

Два чувства боролись в душе Агубе: это благодарность к аульчанам и негодование из-за того, что они, Тотикоевы, оказались в незавидном положении. День, разлучивший его с дядями, оставил тяжелый след в душе. Потом, когда лихорадка улеглась, Агубе задумался и увидел то, чего не замечал раньше. Трезво, хотя и по-детски оценивая поступки Батырбека и его братьев, он честно признался себе, что Тотикоевы сами виноваты. Кто их заставлял поднять оружие против новой власти? Почему пошли они на ссору с аульчанами? Он вспомнил давний случай, как Батырбек повесил замок на двери водяной мельницы и потребовал, чтобы все отныне оплачивали деньгами или трудом работу жерновов. Отсюда и пошел разлад между Тотикоевыми и аульчанами. Агубе был убежден, что — не сглупи дядя Батырбек, не пожадничай, не стремись от каждого дела получать выгоду — никаким событиям не по силам было бы поколебать уважение хохкауцев. Оно бы выдержало любую бурю. Пареньку невдомек было, что разворачивающиеся по всей стране события непременно должны были привести к столкновению богачей и бедняков: Тотикоевых и Гагаевых, Кайтазовых и Кетоевых…

Не понимал он и того, что возврата назад нет. Агубе казалось, что ему достаточно относиться к людям, как когда-то относился к односельчанам его прадед Асламбек, быть к ним внимательным и ласковым: отзываться на их горе и вместе с ними радоваться их счастью, — и дернется прежнее уважение к ним, Тотикоевым, а с ним вместе — богатство и достаток. И Агубе поклялся, что станет таким, как мудрый Асламбек, что через два-три года все само собой исправится и Тотикоевы опять станут сильными… Эта уверенность не поколебалась и тогда, когда бедняки отняли у его семьи землю и поделили ее между аульчанами. Это было воспринято Агубе как божье наказание за грехи Батырбека. Обидно и горько, досада брала при мысли, что земля, принадлежавшая прадеду, деду и отцу Агубе, — теперь не их, не тотикоевская. Но, зная со слов Батырбека, что это же случилось со всеми владельцами больших земель на всей необъятной территории России, Агубе успокаивал себя мыслью, что Тотикоевы не одни пострадали. Казалось, что ему до других? Странно, но именно это успокаивающе действовало на Агубе.

В день раздела земли никто из Тотикоевых не покинул дом. Сквозь закрытые окна до них доносились гул разгоряченной толпы, возгласы удивления, споры… Невольно прислушиваясь к ним, женщины всхлипывали, искоса поглядывая на Тузара, а он, низко склонившись над седлом, зашивал кожу и упрямо делал вид, что не слышит ни шума толпы, ни всхлипываний женщин… Не выдержав, жена Мухарбека Чабахан обратилась к нему с упреком:

— Тузар, тотикоевская земля уже роздана, и по ней хозяевами бегают людишки, те самые, которых охватывал трепет, когда они встречали кого-нибудь из Тотикоевых… Почему ты ничего не предпринимаешь? Пошел бы пригрозил им!..

— Не у них одних отняли, — пожал плечами Тузар и больше ни слова не произнес, хотя женщина принялась обвинять его в трусости и бездействии…

— Не у нас одних отняли, — пожал плечами Тузар. При встрече Тотырбек сам объяснил ему, какой участок оставлен Тотикоевым. Тузар молча, с достоинством выслушал и наутро направился туда. И только здесь при виде крохотного клочка, сиротливо застывшего на склоне горы, Тузар не выдержал: скупые слезы выкатились из его глаз и медленно поползли по лицу…

В тысяча девятьсот двадцать втором году случилась еще одна беда.

…Услышав стук в калитку, Агубе вышел из дома и увидел Тотырбека, Умара и Урузмага. Гоня от себя недобрые предчувствия, он торопливо, точно стремясь показать им, что не ждет ничего плохого от их посещения, откинул щеколду и широко распахнул калитку, гостеприимно пригласив их:

— Входите, уважаемые соседи, будьте желанными гостями…

Они не ответили ему, хотя входящему в чужой дом положено пожелать счастья его обитателям; пряча глаза, прошли мимо Агубе, поднялись по ступенькам… Тревога вошла в душу Тузара. Он кивнул гостям на топчан:

— Усаживайтесь. Сейчас хозяйка накроет фынг…

Гости молча оглядывали комнату. Умар резко толкнул дверь, ведущую во внутренние покои, присвистнул:

— Смотрите, и эта просторная.

У Агубе защемило в груди: гости так не ведут себя.

Етй люди пришли как купцы, приглядевшие добычу. Тотырбек не стал осматривать внутреннюю комнату, хмуро промолвил:

— Здесь все помещения хорошие. Асланбек знал, что и как строить.

Урузмаг, постукивая деревяшкой, двинулся к третьей двери. Тузар встал у него на пути: