Женщины покорно разошлись. Кябахан, почтительно взяв под руку Фузу, отвела ее в угловую комнатку. Тузар посмотрел на Агубе.

— Будем подавать заявление о переселении? — спросил нетерпеливо Агубе.

— Надо подумать, — уклончиво произнес Тузар. — Видишь, как они настроены?

— Но это же неверно! — горячо говорил Агубе. — Неверно! Если бы Тотикоевы взяли верх, разве они так повели бы себя? Представь Батырбека на месте Тотырбека. Да он бы уже половину людей расстрелял. И без суда. Вытаскивал бы браунинг из кобуры и стрелял… Вспомни, как всех непокорных мужчин повел на речку расстреливать… А Тотырбек? Дом да землю забрал.

Тузар долго слушал племянника, но так ничего и не ответил ему…

…Ночью в ворота бывшего дома Тотикоевых осторожно постучались. Никто не вышел, и стук стал более настойчивым, что и всполошило собак. Тузар проснулся, подивился, кому это приспичило ночью рваться в школу, вышел из хадзара, приблизился к воротам.

— Открой, — тихо произнес голос, и Тузар узнал Мамсыра.

— Ты? — изумился Тузар.

— Мы, — ответил вместо него Махарбек.

Да, это были они, братья Тузара, возвратившиеся домой. Он распахнул калитку, обнял каждого из них, громко выкрикивая их имена:

— Махарбек! Васо! Дабе! Мамсыр! Салам!

Васо сердито прервал его:

— Тише! Не буди людей.

Тузар повел их в дом. Махарбек внезапно остановился, сердито спросил:

— Ты куда ведешь нас? Прятать вздумал? Нет, шутишь, мы не тайно прибыли…

— Отпустили нас, отпустили, — радостно провозгласил Мамсыр.

— Чего ж заставляли молчать? — упрекнул Тузар братьев.

— А чего шуметь? — назидательно произнес Махарбек: — Прибыли не с кувда[3]. И не верхом, как полагается джигиту…

— Чтоб людям не показаться в таком виде, полдня таились в лесу, — показал на нависшую над аулом гору Дабе.

— А теперь веди в лучшую комнату, зажигай свет и накрывай столы, — объявил Махарбек. — Пусть все знают, что Тотикоевы возвратились домой! Эй, кто есть в доме? Вставайте! — он направился к веранде.

— Погоди, Махарбек, — встал у него на пути Тузар. — Нам не сюда.

Братья окружили его, молча ждали объяснения.

— Этот дом уже не принадлежит нам, — сказал Тузар. — Теперь здесь школа.

— Школа?! — зарычал Салам. — Кто так решил?!

— Тотырбек, — пояснил Тузар…

— Почему не сказал нам, когда приходил на свиданье? — спросил Дабе.

— Не хотел огорчать, — оправдывался Тузар.

— Что еще у нас отняли? — глухо произнес Махарбек.

— Оставили клочок земли, одну лошадь и плуг…

— И все?! — опять закричал Салам.

— Не горячись, брат, — сурово прервал его Махарбек и вздохнул: — Все наши живы-здоровы?

— Как будто так.

Они еще постояли, помолчали…

— Вот как выглядит наше возвращение, — горька произнес Васо.

— Жить среди тех, кто помнит, кем мы были, будет еще горше, — вздохнул Махарбек и строго приказал: — Без моего согласия чтоб никаких выходок и угроз никому! Понятно? Смотрите у меня. Мне мало осталось жить, хочу жить в мире со всеми… А сейчас пошли. Куда нам идти, Тузар?

…Мелькали скалы, деревья, повороты… Лошадь похрапывала от быстрого бега. Но Агубе не мог иначе, все подгонял и подгонял ее, выжимая из нее последние силы. Скорее! Скорее в Хохкау… Просыпалось солнце, таяла ночная темень… Агубе пришпорил пятками ходившие ходуном от быстрой скачки бока лошади. Скорее!.. Он негодовал: надо же, именно в день, когда возвратились домой отец и дяди, он оказался вдали от хадзара! Четыре года назад хохкауцы договорились объединить своих овец в одну отару, справедливо рассудив, что каждая семья выгадывает, если поочередно будет водить общую отару по горным пастбищам. И именно вчера Дахцыко передал Агубе овец. С той минуты, как еще до рассвета его разбудил прискакавший за двоюродным братом Захар, десятилетний сын Васо, и прокричал ему, сонному, в самое ухо: «Махарбек возвратился!» — Агубе весь пылал одним желанием: поскорее увидеть отца. И лошади приходится убыстрять ход, отдуваться. Молодого горца не смущало то, что он оставил с отарой десятилетнего мальчугана. Он убежден был, что ничего не должно случиться в такой день. Агубе бы только увидеть отца — и он опять возвратится в горы.

Вот и Хохкау. Цокот копыт лошади гулко разносился по ущелью. Агубе резко осадил коня возле тотикоевского хадзара, спрыгнул наземь, побежал к калитке… Она жалобно застонала, Агубе быстро пересек двор, резко толкнул двери, и они распахнулись настежь… Влетев в комнату, он увидел радостное лицо матери, которая что-то пыталась сказать ему, но Агубе не слушал ее… Он пробежал мимо, ища глазами знакомую фигуру, вбежал в гостиную и замер… На него смотрели смеющиеся глаза отца и сестренки Люды, прижавшейся к нему…

— Возвратился! — вырвался вздох облегчения у Агубе…

Ему было больно от жесткой щетины, покрывшей щеки отца, от могучих рук, обхвативших сына железной хваткой, но Агубе был рад встрече с родным человеком:

— Взрослый уже, — оттолкнул от себя сына Махарбек и жадно всматривался в него.

Агубе увидел на глазах отца слезы и отвел взгляд.

У дверей стояла Кябахан.

— Ты чего ревешь? — обрушился на нее отец. — Брали — плакала, приехал — опять плачешь… Тебе бы стол накрыть, гостей позвать, а ты занялась не тем…

— Насовсем, отец? — спросил Агубе, справившись с собой.

— С меня достаточно, — прищурил глаза Махарбек и прижал к себе головку дочери: — Людочка! Признайся, узнала меня или нет? — И объяснил сыну: — Она дверь открыла… По лицу так и не понял: узнала отца или…

— Узнала! — обиделась Люда. — Я тебя помню!

— Откуда помнишь? — опять заплакала мать. — Два годика было…

И вот спустя пять лет отец опять с ними — и Агубе вдруг поверил, что теперь будет все хорошо, что тучи рассеялись и наступило новое время, наполненное радостями. Он видел, что отец любуется им, может, даже гордится. Да и как, если не с уважением и любовью, должен отец относиться к сыну, который после вынужденной отлучки главы семьи взял все заботы по дому на себя? Весь следующий день и вечер отец просидел дома, стремясь ни с кем не встречаться, любуясь дочуркой, расспрашивая жену и детей о жизни, о нуждах, о друзьях и родственниках. И дом был наполнен радостью и счастьем. Агубе попросил Ирана подменить его, и тот отправился к отаре, а Агубе возился по хозяйству дома, стараясь как можно дольше быть с отцом…

…Утром держали совет, как жить дальше. Удивились, когда Тузар объявил им, что надо идти на мировую с новой властью. Тотырбек не станет мстить…

— Нам нужно узнать, возвратит ли он нам дом? — отрезал Махарбек.

А Мамсыр добавил:

— А кто кому, когда и за что станет мстить, — это потом посмотрим…

Тузар огорченно покачал головой, твердо сказал:

— С такими мыслями вам не надо было возвращаться в Хохкау. Беду накличете на всю семью…

— Понравилось быть старшим в семье, — усмехнулся недобро Мамсыр и с угрозой спросил: — А ты знаешь, что такое посидеть в неволе? Кто-то же за это должен ответить.

Утром Дабе увидел в окно, как Агубе запрягает лошадь в арбу, крикнул:

— Куда ты?

— За учительницей он, — пояснил Тузар. — В Нижний аул.

Махарбек рассердился:

— Никуда сын не поедет. Пусть сама добирается.

— Нельзя ему не ехать, — исподлобья посмотрел на старшего брата Тузар.

Махарбек кивнул Саламу:

— Поди приведи Агубе.

Салам выскочил из дому. Со двора послышались голоса, потом цокот копыт лошади, стон колес арбы… У Махарбека гневно поднялись брови. Салам вошел, развел руками:

— Он не послушался…

— До чего ты довел дом, брат! — глядя на Тузара, недовольно покачал головой Махарбек.

— Я никому из них не дал умереть с голоду, — не выдержав, напомнил Тузар. — И это еще неизвестно, кому пришлось труднее…

..Братья Тотикоевы не стали направляться в сельсовет, чтобы поговорить с Тотырбеком. Они дожидались его в горах на перекрестке дороги и тропинки, ведущей к дальнему участку, откуда аульчане доставляли сено в аул. Мамсыр первым выскочил из зарослей, взял под уздцы лошадь, остановил ее, остальные братья молча окружили арбу. Тотырбек окинул их взглядом, ничем не выдал своего беспокойства, хотя понимал, что неспроста Тотикоевы подкараулили его здесь, на месте, которое не просматривается из аула.