Посреди горницы кружится какая-то бабенка с любым, кто подвернется ей под руку, притопывает и поет:
А у стойки глухой ее муж на радостях, что такая у него хорошая баба, снова подносит по чарке собравшимся кумовьям.
Музыканты, примостившиеся на лавке у окна, едва успевают угощаться — столько народу их потчует… Первый среди них старый Гзица — скрипач знаменитый! Покуда сможет скрипку удержать в руках — не выпустит ее. Рука у него до того наловчилась, что смычок так сам и ходит… Только было б кому петь!.. Такт Гзица отстукивает ногой и уж не собьется ни на осьмушку… Всякий напоет ему вполголоса что кому нравится, а он сразу без ошибки сыграет. Проведет смычком по струнам, сам притопнет и, весело подмигивая, подбивает людей потанцовать.
Прибежал сюда и Войтек. Смотрит в окно, а зайти в горницу боится. «Эх, кабы не отец!» — думает паренек.
Однако не утерпел. Влез на окно и шепчет Гзице на ухо:
— Сыграйте-ка это:
Старый Хыба заметил его.
— Вот ты где, прохвост!
Но пока он проталкивался к окошку сквозь густую толпу, Войтка уже не было…
В эту минуту в корчму вошел Юзек.
Сразу его обдало жаркой духотой. Он поискал, где бы сесть, чтоб его не видели, а ему бы можно было поглядеть на людей вблизи.
Вдруг музыка заиграла плясовую. Пары начали строиться. Раззадорило и Юзка, он сбросил хазуку и встал, высматривая себе пару…
В толпе его заметил Собек, а он должен был вести танец. Парень бросился к музыкантам.
— Я с нищими танцовать не стану! — закричал он грозно.
— Правильно! — рявкнул Хыба. — Только батраков тут нехватало! Побирушек проклятых!
— Сукины дети!
Шум поднялся, суматоха… Сначала никто не понимал, что случилось. Думали — драка.
Юзку кровь ударила в голову, ярость сдавила горло.
— Что же, корчма… для богачей? — наконец выкрикнул он.
— Да уж не для батраков! — засмеялся Хыба, а за ним и остальные.
— Псы поганые… — буркнул Юзек.
Была минута, когда, не помня себя, он готов был броситься на всех, бить, кусать, рвать в клочья… Однако он во-время спохватился, что не сладит. Их вон сколько, а он один.
Накинув на плечи хазуку, он выбежал прочь.
— Коз тебе пасти, а не танцовать! — летело ему вслед, и смех гнал его в поле.
— Псы поганые! — погрозил он кулаком. Стыд и негодование сжимали ему горло; то жар, то холод, поминутно сменяясь, сковывали его тело.
Постояв на морозе, Юзек пришел в себя.
«Бежать, бежать на край света! — было первой его мыслью, когда он так стоял, посреди дороги, ведущей в Конинки. — Не видеть больше этих людей, не слышать насмешек… Бежать, скрыться от них как можно дальше!..»
Он быстро шел, то останавливаясь, то шатаясь, как пьяный. Потом снял шляпу, утер пот и долго стоял с непокрытой головой на ветру…
«Или, правда, уехать, — продолжал он раздумывать, — найти работу и до тех пор ее не бросать, пока не заработаю столько, что смогу сказать им: „Смотрите! И я не хуже вас, а то и лучше! Своими руками я добился того, что вам отцы ваши оставили… Вот теперь посмейтесь-ка надо мной, вы, богачи!“»
Мысль эта не покидала его. Она поразила его мозг, кипевший возмущением, возвращалась снова и снова, вытесняя другие. Наконец она захватила его целиком.
«Уеду! — думал Юзек, шагая по дороге. — Будь что будет! Я еще покажу этим бешеным псам! Хоть бы я надорвался, хоть бы руки у меня отвалились… я работу не брошу! Никогда!.. Лучше смерть, чем эта постылая жизнь!.. Всякий тебя пинает, всякий насмехается над тобой, а ты что станешь делать? Драться с ними — так истопчут тебя, и следа не останется. Бедняга ты, бедняга…»
Юзек остановился, жалко ему стало себя.
Сызмальства такая жизнь… Еще когда мальчонкой он пас стадо, другие пастухи сторонились его, оттого что он батрачкин сын. Дня не проходило, чтобы не глотал он слез, чтоб над ним не насмехались, не били его…
Он думал, что когда вырастет, ему будет легче. Наймется работать — в лесу или в поле, так хоть труд его будут люди уважать… А что теперь? Ведь он работает, не сидит сложа руки… За что же они измываются над ним, за что?.. Зла он никому не сделал — упаси бог!.. А что не отесался он среди людей — так это не диво. Поворочай-ка изо дня в день бревна в лесу… чему тут научишься? Где?.. Есть ведь люди и хуже его. Да что!.. Вот хоть Маляров Шимек — украл у Лукашки зерно, а с ним водятся, за человека его считают, как же — хозяин!.. Только его, Маргоськина Юзка, гонят отовсюду, как приблудного пса, прости господи, и никто не признает его ровней… Боже мой, этакая собачья доля…
Задумался Юзек и долго стоял, погрузившись в горькие размышления о своей доле.
Темнота вылезала со всех сторон, подползала все ближе, стелясь ему под ноги…
Наконец он очнулся и пошел вверх по деревне к своей хате.
Поздно ночью Юзек пришел домой. Мать и сестренка спали. Юзек не хотел их будить, открыл дверь в сени и тихо вошел в хату. Но мать чутко спит!
— Кто там? Это ты, Юзек?
— Я, матуся.
— Что так поздно?
— А поздно уже?
— Чего ты спрашиваешь? Уже за полночь, а то и позже…
— Господи Иисусе! Долго же я гулял…
— То-то и есть!
— Ну что ж, ничего не поделаешь.
— Где ты был?
— Да недалеко… А зачем вы встаете?
— Надо же тебе перекусить, ты, верно, не ужинал…
— Не надо, не хлопочите! Лежите… я поел!
— Где? чего?
— Завтра скажу вам. Спите!
— Не стряслось ли чего с тобой? Говори же!
— Что со мной стрясется? Да вы лягте…
Юзек улегся спать. Мать подождала с минуту, не заговорит ли он с ней…
Наконец, вверив опеке господа и ангела-хранителя дом и детей, опустила голову на подушку. Все равно, недолго она подремлет: скоро вставать.
День едва брезжил, когда Маргоська зажгла фитиль в плошке и принялась укладывать дрова в печке.
— Надо Юзусю чего-нибудь сварить к завтраку, вчерашний-то ужин, верно, совсем засох… Вот сварю ему, так хоть немного похлебает и опять пойдет в лес… на целый день… боже милостивый!
Она развела огонь и поставила горшок с водой. Двигалась она тихо, почти беззвучно.
— Еще время есть, пускай полежит… довольно он днем наломает спину. Бедный мальчонка!
Немного погодя, когда вскипела вода, Маргоська, сидя у печки, запела псалом, так она всегда будила Юзка. На первом стихе он вскакивал и бежал к ведру умываться. Потом обувался, наскоро завтракал — и в лес…
Думала мать, что и сегодня будет так же. Пропела первый псалом — Юзек спит… Пропела второй — Юзек спит… Что такое? Уж не захворал ли он, чего доброго?
Она подошла к его нарам.
— Юзусь!
— Что?
— Не спишь ведь?
— Нет! С каких пор не сплю!
— Ну, так вставай, тебе пора. День теперь короткий, и не заметишь, как пролетит. Надо чего-нибудь поесть да одеться. Вставай, вставай, сынок…
— Матуся!
— Что? Чего тебе? — мать вернулась к нему.
— Я нынче в лес не пойду.
— Ты… ты не захворал ли?
— Нет, но… — он сел на постели. — Я уеду в Пешт!
С минуту она стояла неподвижно, так поразил ее этот неожиданный ответ — в Пешт!
— А… а как ты туда поедешь?
— Как другие ездят, по железной дороге…
Мать только теперь пришла в себя.
— Да что ты говоришь, сынок… в Пешт? Это не ближний свет, туда птицей не упорхнешь. И что тебе там делать на зиму глядя?
— Ну! Там работы хватит. Фабрик полно, а рук нехватает. Могу куда-нибудь на кирпичный завод наняться, это не то, что у нас. Там куда больше заработки…