— Ты не спрашивай, а становись!

Он послушался, и она углем провела черточку над его волосами.

«Ну, тебе еще далеко дотуда!» — подумала Зоська и сама тоже смерилась.

Она была чуть пониже, но все-таки ниже… С тех пор они мерились почти ежедневно. Черточки медленно поднимались, как стрелки на часах.

— Ты такой, а я такая! — с радостью показывала Зоська, и оба хохотали так, что стекла дребезжали в низенькой, прокопченной дымом хатенке.

Сегодня Войтку было не до смеху. Съежившись на лавке, он вытянул босые ноги к печке и грел их. Между горшками потрескивал хворост, густой дым валил в хату и выходил через полуоткрытую дверь в сени.

— Войтек, померимся! — крикнула Зоська, подбегая к косяку и подзывая приятеля взглядом.

— Неохота мне… озяб!

— Мерзляк!

Зося с досадой снова принялась за картошку.

— Попросишь меня в другой раз… подожди!

— Чисть-ка проворнее! — понукала ее мать, поминутно возвращаясь к своим мыслям: «Скоро ли он придет? Целый день не евши…»

Она думала о сыне; и сегодня Юзек, как все эти дни, поехал с возчиками. Утром съел несколько картошин и весь день работает голодный… Бедный мальчонка! Не поест, не поспит вволю, а идет, непременно идет и, как может, старается заработать. Все-таки хоть что-нибудь приносит… А если б не он — боже милостивый!

Она встала, собрала в передник шелуху и вынесла в сени. Поедят козы в свое удовольствие!

— Зося, приготовь терку, — сказала она, входя в горницу.

Зося вприпрыжку подбежала к стене, сняла терку с гвоздя и подала матери. Тем временем мать взяла с полки вторую миску, поставила на лавку и сама села рядом. Уперев терку в дно миски, она по одной брала и натирала очищенные картофелины.

— Бу-дут клецки! Картофельные клецки! — запела Зося, хлопая в ладоши и от радости приплясывая босыми ножками перед Войтком.

— У нас каждый день делают… а я не ем! — буркнул Войтек.

— Но у нас ты ел!

— То у вас!

Маргоська мигом натерла всю картошку. Достав чистую тряпку, она накинула ее на пустую миску, а рядом поставила другую. Затем отжала картофельное тесто, слила с него жидкость и в тряпке размяла над миской. Застывший на дне белый крахмальный осадок она тоже положила в тесто, помесила и пошла с миской к печке. В горшке уже кипела вода; Маргоська придвинула его, отлила немножко воды и стала бросать в кипяток скатанные в ладонях комочки… Войтек придвинулся и с любопытством следил вместе с Зоськой за быстрыми движениями матери.

А она, готовя клецки, продолжала думать о сыне.

— И не видно его… так поздно. Уж не стряслось ли с ним что — сохрани бог! В эту пору он всегда приходит… Зося, подкинь-ка хворосту в огонь! Ночь темная — хоть глаз выколи… а он с топором… Не оступился ли где, не сорвался ли… Сохрани матерь божья, чудотворица!.. Зоська, не суй руки в печку, обожжешься!..

В эту минуту что-то загремело в сенях.

— Идет, идет! Слава богу.

Она отставила миску в сторону, подвинула горшок ближе к огню и села в угол на лавку.

В хату вошел стройный, как тростинка, паренек.

— Есть что к ужину? — спросил он, едва переступив порог.

— Есть, есть! — отвечала обрадованная мать. — Только тебя заждались…

— Что ж вы хотите, я не гулял!

— Знаю, сынок, знаю, да все боязно мне за тебя.

— Нечего бояться!

— Не говори так, Юзусь, а моли господа бога, чтобы не оставил тебя своей милостью.

Юзек поставил чекан[7] в угол и сел на лавку. Мать сцеживала клецки над ведром. Зоська и Войтек с обеих сторон встали возле Юзка. Они не видели его весь день, и оба соскучились по нем.

— Я тебе кое-что скажу, — тихонько проговорила Зоська.

— Ну?

— К ужину будут клецки!.. — шепнула она на ухо.

— Вот это так!

— Ну, что ты видал? — начал разговор Войтек.

— Таких, как ты, бездельников.

— Где?

— Везде их хватает. Скрипку принес?

— Нет.

— Чего так?

— Не успел я ее захватить, как отец за мной погнался.

— Погнался?

— А как же! Каждый день приходится ему за мной бегать.

Мать высыпала клецки в миску и подлила в них молока.

— Идите, садитесь! — позвала она, доставая ложки с полки..

Все задвигались. Зоська подбежала первая. Юзек перекрестился и уселся с краю. Один Войтек не садился.

— Иди и ты, Войтусь! Чего ты пятишься?

— Ешьте!.. Я не буду…

— Видали! Голодный ляжешь спать? — прикрикнула на него Маргоська. — Садись сейчас же!..

Войтек послушался, не заставляя себя долго упрашивать. Несколько минут все ели молча. Мать с любовью смотрела на Юзка.

— Устал?

— Еще бы! Вы как думаете? С утра ведь…

— Ну, — как тебе сегодня работалось?

— Да так, ничего… Ездили мы на Трубач, на самую верхушку. Дорога плохая, не дай бог!..

— Скоро свезут?

— К зиме; уже немного осталось…

— Вконец оголили горы.

— Что делать? Так графы хозяйничают.

— Боже мой!

— Сухого прутика не останется — все оберут…

— Топить будет нечем…

— Кто об этом думает!

— И поблизости нет нигде… На подстилку и то не соберешь. Я все тревожусь: что буду зимой подстилать козам. Пошла я было на лесопильню; возьму хоть, думаю, опилок…

— И чего вы туда ходите? — буркнул Юзек.

— Да ты слушай… Наберу, думаю, в холстинку: будет, когда понадобится, хоть на раз подкинуть… Какое там! Не пустил он меня на лесопильню…

— Кто?

— Старый Хыба, то есть Войтков отец…

— И не дал?

— Конечно, не дал. Изругал меня, облаял, так и ушла я ни с чем…

— Вот старый волк! — проворчал Юзек и положил ложку.

— Поешь еще!

— Неохота… Только напрасно он забывает, что все до поры до времени сходит с рук! Мошенник, старый леший!..

— Вот, вот… Сказал, что выгонит нас, что…

— Уж очень он разошелся! И на него придет еще черед, хоть он и богач!

Опрокинув табуретку, Юзек встал из-за стола и тяжело опустился на лавку у окна.

— А ты, Войтусь, отцу не пересказывай, что мы тут про него говорим… — спохватилась Маргоська.

— Не бойтесь! — важно ответил мальчик. — Да хоть бы я и сказал, он не поверит.

— Ты чего же не ешь?

— Не хочу… Опять мне спать не даст…

— Что?

— А меня, чуть я побольше поем на ночь, все что-то душит во сне.

— Богач проклятый! Скряга! — бормотал Юзек у окна.

Мать вымыла ложки в миске и помои выплеснула в ведро.

— Ну, пора спать. Ты, Войтусь, где ляжешь?

— Я? Да где попало.

— Оставайся у нас. Ляжешь с Юзком или с Зоськой. А не хочешь, на лавке тебе постелю, вот и выспишься.

— Нет, крестная! Пойду я, залезу в сарай за током. Утром меня нескоро найдут, я и высплюсь…

Говоря это, он обнял «крестную» и убежал.

— Завтра приду со скрипкой! — крикнул он из сеней.

— Приходи! — выбежала за ним Зоська. — Смотри не забудь!

— Не забуду! — донеслось с ручья.

— Зоська, прочитай молитву, и ложись, — позвала ее мать. — А ты, Юзусь, разувайся, пора уже…

— Завтра праздник, — сказал Юзек.

— В костел надо итти.

— А кто пойдет?

— Ступай ты к обедне… Я бы пошла, да мне не в чем…

— Я пойду, я! — просила Зося.

— Ты читай молитву! Слышишь?

Через минуту все трое спали как убитые.

Наутро позавтракали чем бог послал и после долгих споров порешили на том, что сказала мать.

Зоська погнала коз в молочай, матери нечего было надеть, и она осталась дома, а Юзек собирался к обедне.

— Поторапливайся, время бежит, — подгоняла мать. — Грех опоздать на проповедь в костеле.

Юзек обул керпцы, натянул белые суконные штаны.

— Дайте мне рубашку!

Мать сняла с колышка чисто выстиранную, выкатанную вальком сорочку и подала ее сыну. Поверх нее Юзек надел белую безрукавку и накинул на плечи хазуку[8].

— Ну, я пойду!

— Не задерживайся по дороге и не сиди там долго… да помолись и за меня! — прибавила мать, когда Юзек выходил из сеней.