— Юзусь! Юзусь!
— Не плачьте, матуля, я же вернусь к вам.
Зося плакала вместе с матерью, но не знала, о чем… Ей казалось, что Юзек скоро вернется, как всегда, когда он уходил на богомолье. И она удивлялась его унынию. Говорит, что за деньгами едет, а горюет, — размышляла она. А потом удивлялась, что, уходя, он обнял ее и на пороге перекрестился.
Мать выгоняла из клети коз, когда влетел Войтек.
— На ярмарку?
— Нет. В Пешт…
— В такую даль?
— Да, не близко…
Войтек задумался и отошел в сторонку. Козы вышли, а следом за ними и Юзек с матерью.
— В Пешт!.. — повторил Войтек и бросился догонять Юзка.
— Юзусь! — зашептал он ему на ухо. — Поищи мне там работу, я приеду…
— Сиди дома, раз тебе тут хорошо…
— Ну как же! Хорошо!
— А что?
— С отцом не лажу. Бьет он меня…
Войтек проводил их до большака и вернулся к Зоське.
Юзек шел со своей котомкой рядом с матерью и погонял коз.
— Сколько, вы думаете, дадут?
— Дали бы хоть двенадцать…
— Надо поторговаться…
— А как? Хорошо, если бог пошлет покупателя…
— Лишь бы не было рабчан!..
— И то! Хуже мошенников не сыщешь на свете…
— Эти не то что вдвое, а в пять раз меньше норовят заплатить.
— Такой народ продувной.
Они шли вниз по деревне, разговаривая о продаже, о долгой суровой зиме, которую предсказывали по всем приметам. Но разговор скоро оборвался: оба они думали о другом. Время от времени мать отворачивалась, делая вид, что сморкается, и украдкой утирала слезы.
Все-таки Юзек их заметил и старался ее успокоить.
— Ну, хватит вам плакать, мама…
— Да оно само плачется…
— Не век же я там буду вековать.
— И сама не пойму почему, но мне все кажется, что больше я тебя не увижу…
— Господь с вами! Что это вы говорите! Мы еще вдоволь нарадуемся друг на дружку. Придет весна, я вернусь, привезу денег, и нам полегче станет жить на свете. Верьте мне, матуля!
— Боже милостивый! — вздохнула она.
— Купим земли, засеем и помаленьку-помаленьку вылезем из нужды. Только начать трудно, а потом само пойдет… Верьте мне, матуля!
— Дай-то бог…
— Право, мама, так. Вы не горюйте, говорю вам, не горюйте… К зиме я вам пришлю, чуть что заработаю… Не будете вы бедовать, лишь бы господь дал здоровье…
И он принялся расписывать перед плачущей матерью радужные картины золотых дней, которые сулило им будущее. Она не повеселела, но успокоилась.
В дороге к ним присоединились еще люди и дальше шли уже вместе к костелу, на ярмарку.
На ярмарке была страшная толчея. Люди толпились на площади и громко галдели. Говор заглушали крик и брань покупателей, мычание телят и зазывание торговцев.
За ручьем, где продают скот, шуму еще больше. Пронзительно верезжат поросята, словно с них шкуру сдирают, и визг их смешивается с мрачным мычанием волов и жалобным блеянием овец. Как есть страшный суд! Душераздирающий рев животных наполняет всю ярмарку, сливаясь в сплошной гул.
Из многоголосого гомона вырываются отдельные слова, как из бурлящего потока тихое и неумолчное журчание. Ругаются и по-двое, и целыми толпами, что бы ни покупали… Тут какой-то хозяин выхваляет перед другим своих волов, тот их хулит… Там Иосель, мясник, плюет под ноги ловко надувшему его собрату и орет во весь голос:
— Чтоб тебе сквозь землю провалиться! Чтоб тебя вдобавок паралич хватил!
Громче всех кричат рабчане. Они божатся без зазрения совести, сто раз клянутся, говоря правду, и двести, обманывая в глаза… Это крестьяне, но они уже десятки лет занимаются торговлей.
Маргоська встала у забора. Коз она держала на веревке.
Тотчас со всех сторон ее обступили рабчане.
Она робко озиралась, высматривая Юзка, но он где-то пропал. Придется ей одной продавать.
— Сколько за них?
— Пятнадцать…
— Насмех вы это, что ли?!
Начали рядиться.
— Не сойти мне с этого места, больше семи не дам!
— Я семь с половиной!
— Я даю восемь!
— Ни полушки больше!
— Чтоб мне ноги сломать, если я что прибавлю!
Торговались не менее четверти часа — все для одного.
Совсем ее сбили с толку и, наконец, заплатили десять гульденов.
— Ну, слава богу, — прошептала Маргоська, сжимая деньги в руке. — Они бы рады задаром взять… Что за народ!
Она с нежностью поглядела на коз, перекрестила их на прощание и отправилась искать Юзка. Нашла его возле ратуши. Он стоял тут с другими парнями. Все были готовы в путь.
— Продали?
— Господь помог…
— За сколько?
— Недорого, Юзусь, недорого. За десять…
— Слава богу.
— Идете уже?
Мать жалобно поглядела на него.
— Только меня дожидаются…
— Постой-ка…
Она сунула руку за пазуху, достала тряпицу, развязала ее и принялась считать:
— Один, два, три… вот тебе все десять. На-ка!
— Один хоть себе оставьте… — прошептал Юзек, беря деньги.
— На что?
— Пригодится хоть на соль…
— Спрячь! Мы тут обойдемся. Тебе скорей понадобится.
— Так я вам пришлю.
— Сперва проси у господа бога здоровья. О нас не заботься. Как-нибудь перебьемся…
— Ну, пошли? — послышались голоса.
— Юзусь, сынок! Еще я позабыла тебе сказать: ты с кем попало не водись, работай хорошенько да береги здоровье, не надрывайся…
— Ну, ну, ладно!
— Да пиши нам, как тебе там живется.
— Оставайтесь с богом!.. — прошептал Юзек, целуя матери руку.
— Юзусь! Юзусь! — мать громко разрыдалась. Она обхватила склоненную голову сына обеими руками, и слезы градом брызнули на его волосы.
— Благослови тебя бог… пресвятая матерь его… — Больше она не могла вымолвить ни слова. Поцеловала его мокрые волосы и перекрестила широким крестом.
— Пора уже! — крикнули Юзку.
Он подошел к ожидавшим его парням, и всей гурьбой они двинулись к железной дороге. Издали Юзек еще раз обернулся и утер рукавом заплаканные глаза.
— На все воля божья! — чуть слышно проговорил он, догоняя остальных.
Маргоська долго смотрела ему вслед, кусая кончик льняного платка, который повязала в дорогу. А слезы, круглые как горох, скатывались с ее руки на землю.
Прохожие толкали ее. Она машинально отодвигалась и, не отрываясь, глядела в ту сторону, куда ушел Юзек — в далекий мир…
Наконец молча помолилась за него богу и плача пошла домой.
Зося выбежала к ней навстречу на берег.
— Мама, где козы?
— Продали.
— А Юзусь?
— Юзусь?.. — мать не могла говорить, ее душили рыдания. — Уехал, дочка.
— Но он скоро вернется?
— Вернется.
— Жалко вам коз, мамуся? — спросила девочка, заметив слезы в глазах матери.
— Иди, иди, дочка. Не болтай…
Они вошли в хату.
Мать опустилась на лавку, ей не хотелось двигаться, даже раздеться.
— Как тут пусто у нас! — прошептала она.
— Не горюйте, мамуся, мы купим других, и опять…
— Дочка моя… — мать притянула ее к себе. — Доченька!..
Она долго плакала над ней, а Зося утешала ее, как умела.
……………………………………………………………………..
Шла студеная, морозная зима, суровая к бедноте. Что у кого было, давно свезли с поля и глубоко попрятали. Батракам нечего было прятать. Милостив господь и матерь божья — может, они их не оставят…
Опустевшие поля пугают диким своим унынием… Весь мир мнится заброшенным перелогом. Кажется, только в редких зеленых клочках озими затаилась и чуть теплится жизнь, но проснется она лишь весной…
Мертвящий холод сходит на землю и обращает в скелеты сочные стебли растений.
Утрами белеет сухое жнивье и сереет влажная картофельная ботва. Пусто, пусто вокруг…
Бешеный вихрь несется по полям, виснет на сучьях и стонет…
Солнце остыло, не греет, земля леденеет, мороз…
С ветром прилетают хлопья снега, белые, как пух…
Верно, там, на небе, рассыпали перья, и они падают, падают сюда, на землю. Если бы это манна падала, боже мой! — думают бедняки. — Встарь господь был милостивее к людям… Не так, как теперь!