— Да, да…

— Так-то, дорогие вы мои, а как помер отец, они и эту полоску захватили…

— Могла не давать!

— Э, судитесь вы с ними! Разве я слажу! Я одна, а их вон сколько… не слажу я, нет, куда там!

— А закон где?

— На свете не один закон, милые вы мои, не один… Иной для бедных, а иной для богатых…

— Да полно!

— Попробуйте-ка вы судиться с Хыбой, вот посмотрите, кто выиграет?..

— Конечно, он.

— Видите! Нет для нас на земле суда праведного…

— Боже милостивый!

— А я только иной раз зло сорву: отчитаю их, изругаю на чем свет стоит… пускай знают! Но тут, — Ягнеска ударила себя кулаком в грудь, — тут у меня и сейчас горит, как вспомню про это…

— Я верю!

И они продолжали друг другу рассказывать о повседневных тяготах жизни вплоть до нынешнего дня, с сокрушением вспоминая многие горькие минуты: как люди платили им неблагодарностью и как учили их уму-разуму… А время мигом летело за пряжей. Сейчас было утро, глядь — уже вечер! Близилась зима… и дни становились короче. Солнышко не надолго показывалось и все раньше пряталось…

— Зато, может, оно светит в других краях, — говорили они.

— Там, где мой Юзусь… — прибавляла Маргоська. — А письма-то не видно!

— Может, он сам приедет или денег пришлет, — утешала ее Ягнеска.

— Э, вряд ли! Хоть бы он о себе весточку подал…

— Подаст, вы не тревожьтесь! Верно, нет никого, кто бы ему написал…

— Там есть наши…

— Кто знает, где? Да еще их проси, кланяйся. Всего бы лучше, если бы сам он был грамотный…

— Худо неграмотному, куда как худо! Да ведь школы-то не было… кто ж его мог научить?

— Про то и речь, милые вы мои! Беда!

Они оплакивали свою долю и весь свет… И всегда у них находилось, о чем поговорить. Темы не иссякали. Им было неплохо вместе в эти долгие вечера, когда одолевает дремота. Они разгоняли ее разговорами, пряли и смирялись со всем злом на свете, видя в нем волю божью. Зося снимала нагар с лучины, и нередко они засиживались до полуночи, а то и позже…

Однажды вечером неожиданно пришла сноха Хыбы. Маргоська обрадовалась.

— Хазьбета идет с куделью! — вскричала она. — И нам веселей будет…

— Да иду, невмоготу мне прясть в одиночку…

— А что там у вас делается?

— Раздоры, говорю вам, такие, что и… и слушать неохота.

— Ты садись на лавку! — Маргоська подала ей веретено. — Никак, что случилось, словно ты сама не своя?..

— А вы ничего не знаете?

— Ничего. Ведь мы никуда не ходим…

— Да ну вас тоже!.. Вся деревня только про это и толкует…

— Про что? — в один голос спросили обе, останавливая веретена.

— Жандармы Собка забрали…

— Господи помилуй! За что же?

— Пришли нынче, когда он вечерял, и увели его в острог…

— Что ж он такого натворил? Святые угодники!

— Хо! Что натворил… спросите вот! Убил мужика на Скалистом.

У слушательниц дух занялся.

— Разбойник такой, что жалко для него и острога. Повесить прохвоста, тогда опомнится…

— Да что же это! Что же это! — прошептала Маргоська.

— Не приведи бог, какой это висельник остервенелый! Сколько я от него натерпелась…

— А не слыхала ты, как это случилось?

— Как не слыхать! Пили они в корчме вместе с Томком из Скалистого, — ну, с этим, знаете, сыном покойницы Текли…

— Да, я знаю. Вечная ей память!

— Ну, пили они и пили, пока не стемнело…

— Когда ж это было?

— Третьего дня, вот когда был этот страшный ветер.

— С понедельника на вторник.

— Ну, спьяна-то, знаете, один другому чего-то наговорил, только не знаю, кто начал — Зысель говорит так, а мужики этак… Разве сообразишь? Но поругались они, знаете, как следует быть. Они бы еще в корчме подрались, да мужики их разняли… Тут с досады Собек опять за водку, пьет и пьет, наконец Зысель не стал ему больше давать. Он — на Зыселя. Зысель — в боковушку и заперся на задвижку. Тут со зла Собек разломал стойку и всю посуду переколотил вдребезги…

— Вот бешеный!

— И не говорите!.. Ну, в корчме ему уже нечего было делать, он и пошел прочь. А как раз перед ним ушел Томек…

— Они и сошлись!

— Как это было — не узнаешь. Собек говорит, что повстречал Томка по дороге и ткнул его кулаком раза два, не больше…

— Сколько же надо!

— А люди толкуют, что он до тех пор его молотил, пока сам из силы не выбился. Как сомлеет Томек, он, говорят, водой его брызгал, пока тот не очнется, и опять дубасит, так и добил…

— Похоже, что так…

— Мы ничего не знали. А сегодня он сам проболтался. Только не знал он, жив Томек или нет, пока жандармы не сказали, что помер…

— Достанется ему теперь!

— Еще бы! Человека убить — это не что-нибудь…

— А как старик?

— Бесится. А на кого злится, не поймешь. Сам ведь вырастил такого разбойника…

— Издавна Собку не сулили добра, издавна! Все отец виноват. Он, знаете, как его сызмальства учил? «Чуть кто тронет тебя, говорит, бери камень и лупи по башке!»

— Не пропала даром его наука…

— Видать, так!

— И как это у него совести хватило, милые вы мои! — говорила Ягнеска. — Человек ведь не скотина, мыслимо ли так избивать!

— И откуда такая ярая злоба?

— Спросите-ка! — ответила Хазьбета.

— Не стал бы он так, без причины…

— Сами знаете: где зло да беда, ищи бабьего следа.

— И то может быть…

— Не буду говорить, чего не знаю, — продолжала Хазьбета, — но думается мне, тут из-за Ганки вышло.

— Козеровой?..

— Из-за нее, конечно… Слыхала я, будто Томек от нее отступился, как узнал, что она уже не может ходить…

— До того ей худо?

— Мы ее с месяц не видали. Со дня на день ждет…

— Милые вы мои! Кто ж ей принес такое несчастье?

— Стало быть, счастье, раз она сама его нашла. Далеко-то ей не пришлось искать…

— Верно, Собек?

— Не кто иной…

— Ну, знаете, знаете, такого я тут наслушалась… — удивлялась Маргоська. — Вот Козере-то радость… Боже милостивый!

— Его водило, а дочку увело…

— И то!

— А как он обхаживал Собка. Господь и наградил его Собусем… поделом ему!

— Ох, люди, люди! Что же это творится на свете… слушай — не переслушаешь!

Долго они еще пряли в этот вечер, но немного прибавилось ниток на их веретенах. Зато рассказы тянулись беспрерывно, один за другим. Они бы до утра просидели, да нечем было светить.

Волей-неволей в полночь пришлось им отложить кудель. Хазьбета оделась.

— Не уходи еще! — просила Маргоська. — Посидим впотьмах, ничего.

— Да надо!

— Куда тебе спешить? Мужика своего пожалела…

— Боже! Такого мужика… И не говорите мне про него!

— Добрый человек…

— Да добрый… а мне что за радость?

— Талант у него.

— Век бы ему только размышлять! Думщик окаянный! Эх, и говорить не стоит. Будьте здоровы!

— Убегаешь?

— Надо! Как бы старик не заметил, что меня нет, вот бы мне досталось!

— Ну, так иди с богом… а завтра придешь?

— Как урву минутку, прибегу! Покойной вам ночи!

— Покойной ночи, Хазьбесь.

— Славная бабочка! — говорили они, когда Хазьбета ушла. — Нет-нет, да и забежит к нам…

— Дай ей бог!

Хазьбета теперь каждый вечер приходила с куделью. Хорошо им было прясть втроем. Зося тихонько стояла в стороне, снимая нагар с лучины. Она жадно ловила каждое слово, хотя как будто и не все понимала.

Однако она узнала, что Ясек не мил Хазьбете, что Хыба орет и лается, а Войтка за что попало колотит, что, как взъестся старик, невмоготу терпеть, и много, очень много еще она узнала.

«Жалко Войтка! — думала девочка. — Все бьют его и бьют… боже милостивый! На скрипке поиграть — и то ему нельзя, бедный Войтусь! И что он к нам не заходит? Верно, боится… да, конечно, боится! Поколотят его за это…»

— Сними нагар! Что ты стоишь? — бранила ее мать. — До того она стала бестолковая, не пойму с чего. И все что-то бормочет про себя…

— Э, как все дети! — вступалась за нее Ягнеска.