Зося глотала слезы, но ничего не говорила. Она обижалась на мать и в то же время злорадствовала, что мама так и не знает, о чем она думает. Пускай бьет, она нарочно ей не скажет…

Однако мать очень мало обращала на нее внимания, меньше, чем Зося ожидала. Зато о Юзке она постоянно думала.

— Бедный Юзусь! Что-то он там поделывает? Каково ему там живется среди чужих?.. Боже мой, боже! Увижу ли я его еще когда? Стать бы мне ласточкой, хоть бы на минуточку к нему полететь!.. Господи, птицам ты дал крылья, а нам нет…

— Неисповедимы пути его, — прошептала Ягнеска.

— Со дня, как уехал… ни словечка. Ни одной буковки! Недобрый сын! недобрый! А ведь я говорила ему, когда он уезжал: «Пиши нам, Юзусь, пиши! Не забывай нас, сынок…» Ты, мать, говори, что хочешь, проси, моли… не послушает. Ему другой жизни хочется, чужие люди ему милее своих… Вынянчишь дитя на руках, научишь говорить, а оно вот чем тебе платит! Пока не умеет ходить, издали тянется ручонками, лепечет «мама, мама!» и ползет к тебе на карачках… А как вырастет — боже милостивый! Бросит тебя с легким сердцем, уйдет в люди и даже не посмотрит на тебя… не обернется! Да напиши он только: «Мне тут хорошо» или: «Я здоров, не тревожьтесь» — у меня бы отлегло от сердца. А так, ломай себе голову, бедная мать! Никто тебя не утешит… никто тебя… не утешит…

Так причитала Маргоська над своей долей и не один раз на дню плакала, вспоминая сына.

Наконец однажды влетел неожиданно Войтек, громко крикнув еще в сенях:

— Письмо! Письмо!

— От Юзуся? — обрадовавшись, вскочила мать.

— А я вам не дам! — смеялся Войтек, — все равно вы не прочитаете…

— Боже милостивый! Если б я умела!

Она вдруг почувствовала глубокую обиду. В душе ее родился безмолвный упрек.

— Если бы меня выучили! — прошептала она. — Я бы разобрала каждую буковку Юзуся…

— Что же он пишет? Милые вы мои… — подошла Ягнеска.

— Юзусь! Юзусь! — кричала Зося, влезая на лавку, где уже сидел Войтек, обрывая краешек конверта.

Три головы склонились над ним, три сердца нетерпеливо бились.

— «Любимая моя мама!» — прочитал Войтек.

— Сыночек мой! — зарыдала Маргоська.

— Да вы слушайте, потом будете плакать! — успокаивал ее Войтек и продолжал монотонно читать:

«Прежде всего кланяюсь вам бессчетное множество раз и хочу спросить о вашем здоровье и как вам живется. Я, слава богу, здоров, а живется мне, как всегда в людях…»

— Слава богу! — прошептала Маргоська.

«Работаю я на кирпичном заводе с утра до ночи, только на обед урываю минутку. А зарабатываю всего четыреста крейцеров, потому что теперь зима, так меньше платят. Зато весной, дай бог дождаться, буду зарабатывать больше, тогда вам пришлю. Вы не расстраивайтесь, дорогая мама, уж как-нибудь перебейтесь, потому что и мне худо. Работа тяжелая, а платят мало, едва хватает. Люди приезжают со всех концов искать заработка…»

— Ведь я говорила, когда он уходил!

«А тут насчет работы очень трудно. Так вы не удивляйтесь, что я вам никаких денег не посылаю…»

— Боже милостивый!

— «Что зарабатываю, то проедаю, а сверх того ничего не остается. Когда поедет Юзек Хлипала, я с ним пришлю вам платок на голову. Будете надевать в костел. Больше писать не о чем. Только Леону с того берега оторвало ногу…»

— Господи помилуй! Вот горе-то бедной матери, ох, горе!..

«Остальные все здоровы, слава богу, а живется им врем так же. Сейчас тут сильные морозы и холодно, а на прошлой неделе лило… Мадьяры страшно злой народ! Где ни случится, бьют наших. Приходится издали уступать им дорогу, не то изобьют до смерти из-за чего попало…»

— Что за народ! Видите…

«Зато словаки очень нас любят и говорят похоже, но нужно хорошенько слушать, чтобы их понять. Вот и все.

Напишите, что слышно у вас? Здоровы ли вы? Много ли снегу выпало в эту зиму? Кто женился? Кого свезли на погост? А то мне охота знать!.. Напоследок кланяюсь вам, мама, и тебе, Зося. Ты слушайся маму, слушайся, покуда она жива. А меня все-таки не забывайте.

Любящий вас Юзек».

— Вот и все!

Войтек тяжело вздохнул.

— Словно бы тут еще что-то? — показала мать на несколько строчек внизу.

— Это уже для меня, не для вас! — гордо ответил Войтек.

— Что же он тебе пишет?

— Это не Юзек, а тот, что письмо сочинял…

— Не расскажешь нам?

Войтек с минуту поколебался, наконец медленно прочитал:

— «Не верьте совсем тому, что сказано выше, потому что я писал так, как мне диктовали…»

— И больше ничего?

— Да, ничего.

— А кто подписался?

— «Незнакомый знакомый».

Наступило грустное молчание.

Маргоська задумалась, подперев рукой щеку.

— Неправда это… — она тряхнула головой: — Не станет Юзусь меня обманывать. Глупость это, и больше ничего…

— Конечно, глупость! — подтвердила Ягнеска.

— Боже мой! Как худо неграмотному! А то сам сочинил бы и написал… Слава богу, что он хоть здоров. Полегчает у меня на сердце… сынок мой родной!

— Что это он пишет, милые мои! — спросила Ягнеска, — будто зарабатывает четыре сотни… Это сколько же?

— Стало быть, четыре гульдена…

— Мало!

— Работы нет, ведь зима…

Войтек улыбался, чему-то радуясь.

— Не так уж там плохо! — повторял он, — Ну да! — поддразнивала его Зося. — Так ты иди туда…

— Я и пойду! — смеялся Войтек, — пойду!

— Надо бы ему ответить, — сказала, помолчав, Маргоська.

— А как же! — поддакнула Ягнеска.

— Напишем ему, пускай приезжает. Чем там ему зиму пережидать, так и тут найдется для него место. Столько-то он заработает, а может, и больше, да на харчи не будет тратиться.

— Правильно вы говорите! А весной может опять поехать.

— Если захочет.

— Вы напишите ему!

— Так ты, Войтусь, напиши, — попросила Маргоська. — Я скажу тебе что, только бумаги у нас нет…

— Да я сам ему скажу, когда поеду.

— Куда ты поедешь?

— В Пешт!

— Не болтай, Войтусь, не болтай… Соображаешь ли ты?

— Да ты знаешь, какая это даль… чужие края? — говорила Ягнеска.

— Не за море ехать, — ответил Войтек, встав посреди хаты. — А хоть бы и за море — и то не диво! Люди на край света ездят…

— А на что ты поедешь?

— Я помогал в кузнице Яську, так заработал. На дорогу мне хватит, не бойтесь!

— Отец-то позволит тебе?

— Вы думаете, я буду его спрашивать? Чтобы он избил меня на прощание?.. Тоже я не дурак! Да он, крестная, каждый день бы меня колошматил, если б я не удирал… Как взъестся на кого, на мне зло срывает… вот какой он отец! Хотел бы я знать, что он сделает со своим ремнем, когда меня не будет…

— Войтек! — донесло ветром с лесопильни.

— Хазьбета тебя зовет…

— Надо итти! Как солнышко-то летит — страшное дело!.. Уже полдень. Ох, чую, не миновать мне выволочки… Ну и пусть! Пусть-ка отец потешится надо мной в последний раз…

— Не болтай!

— Оставайтесь с богом. Я к вам еще забегу до отъезда…

И, наклонившись к удивленной Зосе, он тихонько шепнул:

— Скажу тебе кое-что напоследок…

— Сейчас скажи… ну, скажи!

Она удержала его за руку.

— Нет, когда буду уезжать…

Он вырвал руку, за которую она, как паучок, уцепилась тонкими пальчиками, и скрылся за дверью.

«Что же он мне скажет?» — гадала Зося и заранее радовалась, так ей было любопытно.

Мать опомниться не могла от неожиданного сообщения Войтка и, покачивая головой, повторяла:

— Вот уж не ждала!

Ягнеска не удивлялась ничему. Она давно перестала удивляться.

— Может, и правда, он надумал… этакий сорви-голова!

— Видишь, Ягнесь, какие теперь люди… чуть из люльки — и на чужбину!

— С умом так и являются на свет, милые вы мои! Прежде, бывало, и старого из деревни палкой не прогонишь. Охота ему мыкаться по свету!

— Видишь! А молодые сами уходят. Они и в чужих краях не пропадут.

— Что ж это творится на свете!

— Все перевернулось…

— Все порушилось…